Пожалуй, будет лучше, если вы подождете здесь – хотя бы первые несколько минут.
– Ага! – воскликнул Холмс, когда я подошел к двери спальни. – Вы, значит, решили положиться исключительно на свое личное обаяние?
– Дорогой мой, – ответил я. – Вы забыли, что я врач…
Я быстро прошел в дверь спальни, боясь не столько «призрака», сколько попасть впросак.
Как только я вошел, рыдания сразу стихли. В комнате царила почти полная тьма, лишь через дыры в занавесях падал скудный свет, и глаза мои не сразу привыкли к сумраку. Но я был уверен, что если откроется или закроется какая-нибудь потайная дверь, я это непременно увижу (а скорее всего, и услышу, ввиду почтенного возраста двери). Я оказался прав: послышались быстрые шаги, а затем – скрип, будто проворачивался древний механизм, и слабое царапанье дерева по дереву.
– Прошу, не бойтесь! – воскликнул я; могу сразу признаться, в мольбе моей звучала легкая опаска – ибо невзирая на весь кураж перед Холмсом, плач, темнота и шорохи движений воздействовали на иррациональную часть моей души. – Не бойтесь, – продолжал я, несколько укрепившись голосом. – Я… я ваш друг, меня послали ваши друзья, и я врач. Слово чести, я не служу ни королевской семье, ни… ни герцогу. Даю вам слово. Я знаю, что вы можете скрыться так, что мне вас не догнать, хотя не знаю, почему. Какая беда заставляет вас скрываться в этих мертвецких покоях? И чем я могу вам помочь?
Прошло несколько секунд, и я уже было почти отчаялся; затем послышался тот же скрежет механизма, и то же царапанье дерева о дерево, а потом – совсем несвойственный призракам звук: кто-то слегка шмыгнул носом и очень тихо кашлянул. Но признаюсь честно: я вздохнул с облегчением, лишь когда услышал принадлежащий существу голос – тоненький, дрожащий, но, несомненно, человеческий.
– Вы… вы доктор? – Судя по голосу, она была гораздо моложе, чем я подумал сначала; я бы сказал, что голос принадлежал молодой шотландке лет семнадцати или восемнадцати, не более, возможно – с запада.
– Да.
– И лекарства у вас есть при себе?
– Я могу достать нужные лекарства, если вы больны… Прошу вас, зажгите свечу, мне надо посмотреть, что с вами.
– Сейчас… но вы не увидите, что со мной не так… рано еще.
Я прищурился, когда нестерпимо ярко – по сравнению с темнотой – вспыхнула свеча. Когда глаза привыкли, я увидел лицо и фигуру, совсем не похожие на портреты в галерее, ведущей в башню. Песочного цвета прямые волосы; лицо сейчас бледно от страха, но, судя по коже шеи, предплечий и верхней части груди, цвет лица должен быть здоровый; красивые зеленые глаза, опухшие от долгих часов плача; тонкие, дрожащие губы; все это вместе принадлежало очень хорошенькой девушке, но не лицо ее сильнее приковывало взгляд, а движения: даже когда она старалась не шевелиться, в ней проявлялась своеобразная живость. Главное, она казалась хрупкой до предела, хотя не выглядела ни слабой, ни больной (у девушки было крепкое сложение горничной, хоть сейчас ее била нервная дрожь); и вскоре выяснилось, что причина ее расстройства отнюдь не потусторонняя.
– Что ж, – сказала девушка, растерянно моргая от света зажженной ею свечи, – если вас не хозяин послал, то кто?
– Я… наверное, меня никто не посылал. Мой друг услышал, как вы плачете…
– Друг? – испуганно повторила она, и дернулась – задуть свечу и спрятаться за тяжелыми грязными шторами. – Я думала, вы сказали, что…
– Ну, ну, вот только этого не нужно, – сказал я, бросаясь к ней и не давая задуть свечу. – Мы пришли не затем, чтоб вас выдать, да и убивать вас желания у нас нет никакого.
– Тогда зачем? – Она поглядела на меня с мимолетной надеждой на лице. – Это он вас послал? Мне нужно теперь идти к нему? Он мне обещал, да, он мне обещал…
– Кто и что именно вам обещал?
Но тут она опять зарыдала, и я не смог добиться ответа.
– Эти ваши лекарства, – наконец сказала она. – Ох, доктор, – у вас, может, и яд есть?
– Яд? – изумленно повторил я. – Дорогая моя юная дама, зачем же вам яд?
– А зачем, по-вашему, «дорогой юной даме» вроде меня нужен яд? Я пропала!
– Тише, я вас умоляю. – Я подвел ее к древней кровати с четырьмя толстыми, обильно украшенными резьбой столбиками; кровать занимала центральное место в этой мрачной, пыльной древней комнате. – Давайте начнем с начала. Меня зовут Джон Ватсон. Я приехал из Лондона; со мною мой друг, мистер Шерлок Холмс…
– Мистер Холмс? – вскричала она, снова вскакивая на ноги. Удержать ее на месте было решительно невозможно. – Детектив из Лондона? Вы с ним приехали? Ох, теперь меня найдут, теперь меня…
– Ничего с вами не случится, – сказал я. – Ни у меня, ни у мистера Холмса нет ни малейших причин желать вам зла или позора – но имейте в виду, я больше не хочу слышать никаких разговоров про яды.
Мне удалось опять усадить ее, и, сделав выводы из немногих сказанных ею осмысленных фраз, я продолжал:
– Значит, вы тут прячетесь, ожидая известий от кого-то. От молодого человека.
– Ну не такого уж и молодого, доктор, – всхлипнула она. – Этот черт – не младенец, это уж точно…
– Ну хорошо. Значит, есть какой-то мужчина, и вы ждете его здесь. Вы не покинули дворец вместе с остальными слугами, хотя вам, судя по вашей молодости, скорее всего тоже велели уехать. – Она кивнула, и я продолжал: – У вас есть дом, где вас примут? Семья?
Она закрыла лицо грязным фартуком, который, должно быть, служил ей для этого много часов и даже дней.
– Ни одна семья меня теперь не примет! Такую!
Я кивнул:
– Понимаю. А он… тот человек, из-за которого вы попали в беду… он обещал за вами вернуться?
– Да уж сколько дней прошло! Мне велели ждать тут, в этом ужасном месте, и он сказал, что придет! Я не такая дура – я знаю, почему башня закрыта, я знаю, кто живет в этих залах! Сегодня ночью он опять явится, доктор, и если я еще хоть раз услышу эти шаги, этот голос, я сойду с ума! Я больше не могу это слушать – оно меня зовет, оно знает, что я здесь, и оно меня утащит!
Бедняжка, вконец измученная ужасом и одиночеством, спрятала лицо у меня на плече, и я погладил ее по голове.
– Тише, успокойтесь – отныне, что бы ни случилось, вы будете не одна, я обещаю. Вы поняли, мисс… вот видите, вы даже не сказали еще, как вас зовут.
Она отстранилась, опять вытирая глаза и нос.
– Элисон, – сказала она, снова шмыгнув носом. – Элисон Маккензи.
– Какое славное шотландское имя, – ответил я с улыбкой.
– Имя-то славное, да девица негодная! – воскликнула она. – Он на мне не женится, теперь я понимаю; нет, не женится, и я останусь здесь и буду слушать этого ужасного призрака, и сойду с ума, или меня убьют, или то и другое… Ох, доктор, сжальтесь надо мной, сделайте так, чтобы я больше не мучилась!
Из темноты дверного проема послышался голос Холмса:
– Боюсь, ваши шотландские судьи не сжалятся над Ватсоном, если он вас послушается, мисс Маккензи…
Элисон Маккензи опять вскочила и устремила взгляд на моего друга, стоящего в другом углу комнаты. Я видел, что он изо всех сил пытается выразить сочувствие и доброту; но поскольку речь шла о Холмсе, успех этих попыток был в лучшем случае сомнителен, и мисс Маккензи, без того уже напуганная, вряд ли могла проникнуться доверием к нему с первого взгляда.
– Но тем не менее он прав, – продолжал Холмс, указывая на меня. – У нас нет причин желать вам зла, и в то же время есть множество причин, чтобы вам помочь.
– Что за причины? – строго спросила девушка. – С какой стати вы будете мне помогать – чужой девушке, в запретном месте?
– Возможно, потому, что мы здесь тоже чужие, – ответил Холмс, и в голосе его зазвучало что-то больше похожее на чувство. – И с запретными местами знакомы не понаслышке…
Мисс Маккензи подумала несколько секунд – все с той же неумолимостью на лице; наконец она смягчилась, как мы поняли, поскольку опять зарыдала – видно, ее способность плакать была неиссякаема.
– Но вы можете отсюда уйти, когда хотите… а я не могу, только если он за мной придет, а я уже вижу, что он никогда… никогда не придет, вообще никогда, и я тут останусь и сойду с ума от этих шагов, от голоса…
Мы потратили больше часа, чтобы помочь девушке успокоиться и прийти в себя. Холмс ушел, чтобы заказать Хэкетту еще сэндвичей и немного виски; он признался мне, что дворецкий прекрасно знает, где мы и что делаем (я сначала пришел в ужас от этого заявления, но скоро мне суждено было все понять). Как только у мисс Маккензи в желудке оказалось что-то еще, кроме ее собственных слез, и как только виски оказало должное влияние на ее нервную систему, девушка поведала нам свою историю.
Элисон действительно родилась на западе Шотландии, в краю озер, в семье мелкого фермера. В Холируд-Хаусе она служит только с прошлого года, когда ее тетя – тетей оказалась жена Хэкетта, добрая, но чрезмерно нервная женщина – рекомендовала ее на должность горничной. Как только мисс Маккензи появилась в Холируд-Хаусе, она, что вполне понятно, стала объектом внимания всех молодых людей в доме – что слуг, что жильцов, что гостей; но у нее, в отличие от многих несчастных девушек ее положения, была защита; не только сам Хэкетт, но и кузен Эндрю (виденный нами сын Хэкетта), и, наконец, третий покровитель – Роберт Сэдлер, парковый егерь, которого Майкрофт упомянул как особо доверенное лицо королевы, достойный, по-видимому, человек, который по-братски заботился о беззащитной девушке.
– Про мастера Роба я дурного слова не скажу, джентльмены, – говорила мисс Маккензи, когда стрелки часов уже приближались к восьми, а она – возможно, позволив себе на одну-две унции виски больше, чем разумно было в ее состоянии, – впала в расположение духа, которое в ее случае можно было назвать философским. – У меня бабка в Глазго, так вот она говорит – без конца повторяет: «друзей выбирают, Элли, – говорит, – а родичей – никак». – За этой колоритной фразой последовал грустный вздох. – Мастер Роб никак не виноват, что у него брат такой.
Пока я уговаривал и успокаивал девушку, пусть не полностью, но хотя бы до такого состояния, чтобы с ней можно было беседовать, Холмс изо всех сил терпел. Но сейчас он резко повернулся, стукнув трубкой о полку высокого гранитного камина с красивой резьбой, занимавшего всю стену напротив кровати.
– Какой брат, мисс Маккензи? Что за брат?
Мисс Маккензи, лежавшая на кровати поверх древнего покрывала, тяжко вздохнула и опустила тяжелую голову на руки.
– Такой, как есть, мистер Холмс… Как Вильям. Я звала его Вилли, но его все зовут «Вилл-Верняк». Я, правда, не могла взять в толк, почему. Потом поняла, да уж поздно было…
– Так… – И, выговорив единственное слово, Холмс опять забегал по комнате – такую странную, навязчивую форму приняла с началом этого дела его обычная нервозная привычка ходить взад-вперед. Именно по такой беготне я понял, вернувшись на Бейкер-стрит едва ли сутки назад, что обстоятельства дела взбаламутили его душу до самых глубин.
– Вилл-Верняк, – повторил он, улыбаясь. – Согласитесь, Ватсон, это необычный эпитет. Скорее можно было ожидать, что его назовут «Черный Вилл» или что-нибудь в этом роде…
– Что толку его так называть, мистер Холмс? – уверенно перебила мисс Маккензи. – Чернота его все одно себя покажет рано или поздно. Да, мне «се об этом говорили, да и мастер Роб тоже. Но я не слушала. Думала, что лучше знаю… И вот поглядите, что со мной сталось. Эта самая чернота меня и погубила. Нет, что толку его так называть…
– В самом деле, – ответил Холмс, уже безо всякой насмешки и с очень слабым оттенком раскаяния в голосе. – Я согласен. И чем же он занимается, этот ваш Вилл-Верняк по фамилии Сэдлер, а, мисс Маккензи?
Она уронила голову на пыльную кровать.
– Вот этими своими занятиями он меня и приманил! – вскричала она, а потом, предвидя наше непонимание, снизошла до объяснений: – Его называют «оружейником» в замке, но он чинит все подряд, всякую рухлядь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Ага! – воскликнул Холмс, когда я подошел к двери спальни. – Вы, значит, решили положиться исключительно на свое личное обаяние?
– Дорогой мой, – ответил я. – Вы забыли, что я врач…
Я быстро прошел в дверь спальни, боясь не столько «призрака», сколько попасть впросак.
Как только я вошел, рыдания сразу стихли. В комнате царила почти полная тьма, лишь через дыры в занавесях падал скудный свет, и глаза мои не сразу привыкли к сумраку. Но я был уверен, что если откроется или закроется какая-нибудь потайная дверь, я это непременно увижу (а скорее всего, и услышу, ввиду почтенного возраста двери). Я оказался прав: послышались быстрые шаги, а затем – скрип, будто проворачивался древний механизм, и слабое царапанье дерева по дереву.
– Прошу, не бойтесь! – воскликнул я; могу сразу признаться, в мольбе моей звучала легкая опаска – ибо невзирая на весь кураж перед Холмсом, плач, темнота и шорохи движений воздействовали на иррациональную часть моей души. – Не бойтесь, – продолжал я, несколько укрепившись голосом. – Я… я ваш друг, меня послали ваши друзья, и я врач. Слово чести, я не служу ни королевской семье, ни… ни герцогу. Даю вам слово. Я знаю, что вы можете скрыться так, что мне вас не догнать, хотя не знаю, почему. Какая беда заставляет вас скрываться в этих мертвецких покоях? И чем я могу вам помочь?
Прошло несколько секунд, и я уже было почти отчаялся; затем послышался тот же скрежет механизма, и то же царапанье дерева о дерево, а потом – совсем несвойственный призракам звук: кто-то слегка шмыгнул носом и очень тихо кашлянул. Но признаюсь честно: я вздохнул с облегчением, лишь когда услышал принадлежащий существу голос – тоненький, дрожащий, но, несомненно, человеческий.
– Вы… вы доктор? – Судя по голосу, она была гораздо моложе, чем я подумал сначала; я бы сказал, что голос принадлежал молодой шотландке лет семнадцати или восемнадцати, не более, возможно – с запада.
– Да.
– И лекарства у вас есть при себе?
– Я могу достать нужные лекарства, если вы больны… Прошу вас, зажгите свечу, мне надо посмотреть, что с вами.
– Сейчас… но вы не увидите, что со мной не так… рано еще.
Я прищурился, когда нестерпимо ярко – по сравнению с темнотой – вспыхнула свеча. Когда глаза привыкли, я увидел лицо и фигуру, совсем не похожие на портреты в галерее, ведущей в башню. Песочного цвета прямые волосы; лицо сейчас бледно от страха, но, судя по коже шеи, предплечий и верхней части груди, цвет лица должен быть здоровый; красивые зеленые глаза, опухшие от долгих часов плача; тонкие, дрожащие губы; все это вместе принадлежало очень хорошенькой девушке, но не лицо ее сильнее приковывало взгляд, а движения: даже когда она старалась не шевелиться, в ней проявлялась своеобразная живость. Главное, она казалась хрупкой до предела, хотя не выглядела ни слабой, ни больной (у девушки было крепкое сложение горничной, хоть сейчас ее била нервная дрожь); и вскоре выяснилось, что причина ее расстройства отнюдь не потусторонняя.
– Что ж, – сказала девушка, растерянно моргая от света зажженной ею свечи, – если вас не хозяин послал, то кто?
– Я… наверное, меня никто не посылал. Мой друг услышал, как вы плачете…
– Друг? – испуганно повторила она, и дернулась – задуть свечу и спрятаться за тяжелыми грязными шторами. – Я думала, вы сказали, что…
– Ну, ну, вот только этого не нужно, – сказал я, бросаясь к ней и не давая задуть свечу. – Мы пришли не затем, чтоб вас выдать, да и убивать вас желания у нас нет никакого.
– Тогда зачем? – Она поглядела на меня с мимолетной надеждой на лице. – Это он вас послал? Мне нужно теперь идти к нему? Он мне обещал, да, он мне обещал…
– Кто и что именно вам обещал?
Но тут она опять зарыдала, и я не смог добиться ответа.
– Эти ваши лекарства, – наконец сказала она. – Ох, доктор, – у вас, может, и яд есть?
– Яд? – изумленно повторил я. – Дорогая моя юная дама, зачем же вам яд?
– А зачем, по-вашему, «дорогой юной даме» вроде меня нужен яд? Я пропала!
– Тише, я вас умоляю. – Я подвел ее к древней кровати с четырьмя толстыми, обильно украшенными резьбой столбиками; кровать занимала центральное место в этой мрачной, пыльной древней комнате. – Давайте начнем с начала. Меня зовут Джон Ватсон. Я приехал из Лондона; со мною мой друг, мистер Шерлок Холмс…
– Мистер Холмс? – вскричала она, снова вскакивая на ноги. Удержать ее на месте было решительно невозможно. – Детектив из Лондона? Вы с ним приехали? Ох, теперь меня найдут, теперь меня…
– Ничего с вами не случится, – сказал я. – Ни у меня, ни у мистера Холмса нет ни малейших причин желать вам зла или позора – но имейте в виду, я больше не хочу слышать никаких разговоров про яды.
Мне удалось опять усадить ее, и, сделав выводы из немногих сказанных ею осмысленных фраз, я продолжал:
– Значит, вы тут прячетесь, ожидая известий от кого-то. От молодого человека.
– Ну не такого уж и молодого, доктор, – всхлипнула она. – Этот черт – не младенец, это уж точно…
– Ну хорошо. Значит, есть какой-то мужчина, и вы ждете его здесь. Вы не покинули дворец вместе с остальными слугами, хотя вам, судя по вашей молодости, скорее всего тоже велели уехать. – Она кивнула, и я продолжал: – У вас есть дом, где вас примут? Семья?
Она закрыла лицо грязным фартуком, который, должно быть, служил ей для этого много часов и даже дней.
– Ни одна семья меня теперь не примет! Такую!
Я кивнул:
– Понимаю. А он… тот человек, из-за которого вы попали в беду… он обещал за вами вернуться?
– Да уж сколько дней прошло! Мне велели ждать тут, в этом ужасном месте, и он сказал, что придет! Я не такая дура – я знаю, почему башня закрыта, я знаю, кто живет в этих залах! Сегодня ночью он опять явится, доктор, и если я еще хоть раз услышу эти шаги, этот голос, я сойду с ума! Я больше не могу это слушать – оно меня зовет, оно знает, что я здесь, и оно меня утащит!
Бедняжка, вконец измученная ужасом и одиночеством, спрятала лицо у меня на плече, и я погладил ее по голове.
– Тише, успокойтесь – отныне, что бы ни случилось, вы будете не одна, я обещаю. Вы поняли, мисс… вот видите, вы даже не сказали еще, как вас зовут.
Она отстранилась, опять вытирая глаза и нос.
– Элисон, – сказала она, снова шмыгнув носом. – Элисон Маккензи.
– Какое славное шотландское имя, – ответил я с улыбкой.
– Имя-то славное, да девица негодная! – воскликнула она. – Он на мне не женится, теперь я понимаю; нет, не женится, и я останусь здесь и буду слушать этого ужасного призрака, и сойду с ума, или меня убьют, или то и другое… Ох, доктор, сжальтесь надо мной, сделайте так, чтобы я больше не мучилась!
Из темноты дверного проема послышался голос Холмса:
– Боюсь, ваши шотландские судьи не сжалятся над Ватсоном, если он вас послушается, мисс Маккензи…
Элисон Маккензи опять вскочила и устремила взгляд на моего друга, стоящего в другом углу комнаты. Я видел, что он изо всех сил пытается выразить сочувствие и доброту; но поскольку речь шла о Холмсе, успех этих попыток был в лучшем случае сомнителен, и мисс Маккензи, без того уже напуганная, вряд ли могла проникнуться доверием к нему с первого взгляда.
– Но тем не менее он прав, – продолжал Холмс, указывая на меня. – У нас нет причин желать вам зла, и в то же время есть множество причин, чтобы вам помочь.
– Что за причины? – строго спросила девушка. – С какой стати вы будете мне помогать – чужой девушке, в запретном месте?
– Возможно, потому, что мы здесь тоже чужие, – ответил Холмс, и в голосе его зазвучало что-то больше похожее на чувство. – И с запретными местами знакомы не понаслышке…
Мисс Маккензи подумала несколько секунд – все с той же неумолимостью на лице; наконец она смягчилась, как мы поняли, поскольку опять зарыдала – видно, ее способность плакать была неиссякаема.
– Но вы можете отсюда уйти, когда хотите… а я не могу, только если он за мной придет, а я уже вижу, что он никогда… никогда не придет, вообще никогда, и я тут останусь и сойду с ума от этих шагов, от голоса…
Мы потратили больше часа, чтобы помочь девушке успокоиться и прийти в себя. Холмс ушел, чтобы заказать Хэкетту еще сэндвичей и немного виски; он признался мне, что дворецкий прекрасно знает, где мы и что делаем (я сначала пришел в ужас от этого заявления, но скоро мне суждено было все понять). Как только у мисс Маккензи в желудке оказалось что-то еще, кроме ее собственных слез, и как только виски оказало должное влияние на ее нервную систему, девушка поведала нам свою историю.
Элисон действительно родилась на западе Шотландии, в краю озер, в семье мелкого фермера. В Холируд-Хаусе она служит только с прошлого года, когда ее тетя – тетей оказалась жена Хэкетта, добрая, но чрезмерно нервная женщина – рекомендовала ее на должность горничной. Как только мисс Маккензи появилась в Холируд-Хаусе, она, что вполне понятно, стала объектом внимания всех молодых людей в доме – что слуг, что жильцов, что гостей; но у нее, в отличие от многих несчастных девушек ее положения, была защита; не только сам Хэкетт, но и кузен Эндрю (виденный нами сын Хэкетта), и, наконец, третий покровитель – Роберт Сэдлер, парковый егерь, которого Майкрофт упомянул как особо доверенное лицо королевы, достойный, по-видимому, человек, который по-братски заботился о беззащитной девушке.
– Про мастера Роба я дурного слова не скажу, джентльмены, – говорила мисс Маккензи, когда стрелки часов уже приближались к восьми, а она – возможно, позволив себе на одну-две унции виски больше, чем разумно было в ее состоянии, – впала в расположение духа, которое в ее случае можно было назвать философским. – У меня бабка в Глазго, так вот она говорит – без конца повторяет: «друзей выбирают, Элли, – говорит, – а родичей – никак». – За этой колоритной фразой последовал грустный вздох. – Мастер Роб никак не виноват, что у него брат такой.
Пока я уговаривал и успокаивал девушку, пусть не полностью, но хотя бы до такого состояния, чтобы с ней можно было беседовать, Холмс изо всех сил терпел. Но сейчас он резко повернулся, стукнув трубкой о полку высокого гранитного камина с красивой резьбой, занимавшего всю стену напротив кровати.
– Какой брат, мисс Маккензи? Что за брат?
Мисс Маккензи, лежавшая на кровати поверх древнего покрывала, тяжко вздохнула и опустила тяжелую голову на руки.
– Такой, как есть, мистер Холмс… Как Вильям. Я звала его Вилли, но его все зовут «Вилл-Верняк». Я, правда, не могла взять в толк, почему. Потом поняла, да уж поздно было…
– Так… – И, выговорив единственное слово, Холмс опять забегал по комнате – такую странную, навязчивую форму приняла с началом этого дела его обычная нервозная привычка ходить взад-вперед. Именно по такой беготне я понял, вернувшись на Бейкер-стрит едва ли сутки назад, что обстоятельства дела взбаламутили его душу до самых глубин.
– Вилл-Верняк, – повторил он, улыбаясь. – Согласитесь, Ватсон, это необычный эпитет. Скорее можно было ожидать, что его назовут «Черный Вилл» или что-нибудь в этом роде…
– Что толку его так называть, мистер Холмс? – уверенно перебила мисс Маккензи. – Чернота его все одно себя покажет рано или поздно. Да, мне «се об этом говорили, да и мастер Роб тоже. Но я не слушала. Думала, что лучше знаю… И вот поглядите, что со мной сталось. Эта самая чернота меня и погубила. Нет, что толку его так называть…
– В самом деле, – ответил Холмс, уже безо всякой насмешки и с очень слабым оттенком раскаяния в голосе. – Я согласен. И чем же он занимается, этот ваш Вилл-Верняк по фамилии Сэдлер, а, мисс Маккензи?
Она уронила голову на пыльную кровать.
– Вот этими своими занятиями он меня и приманил! – вскричала она, а потом, предвидя наше непонимание, снизошла до объяснений: – Его называют «оружейником» в замке, но он чинит все подряд, всякую рухлядь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31