И теперь Фусик предположил, что я тоже принадлежу к преступному миру.
А как решает подобные проблемы босота, ему было известно не понаслышке…
– Не слышу положительного ответа. – Я добавил в голос немного жестких ноток.
– Но я же сказал, что подвески уже нет! – наконец прорвало Фусика. – Она продана.
Он произнес это с трагическим выражением на сильно побледневшем лице.
– А я ответил, что это неважно. Я согласен на денежную компенсацию. На справедливую денежную компенсацию, – добавил я с нажимом. – Притом с процентами.
– К-к… С к-какими процентами!?
– Но вы ведь пользовались моими бабками все эти годы. А денежка счет любит. Вот счетчик и натикал мне хороший навар. Да будет вам, будет играть в непонятки! За ошибки нужно платить, уважаемый. И вы заплатите, в этом у меня совершенно нет никаких сомнений. А у вас? То-то же… Берите ваш арифмометр и начинайте крутить ручку. Да побыстрее, у меня времени в обрез.
– Это грабеж! – обречено пискнул Фусик.
– Грабеж был тогда, когда я вам сдавал подвеску. А сейчас идет всего лишь восстановление попранной справедливости. Что касается навара, то десять процентов годовых меня вполне устроят.
– Десять!? Что вы такое говорите!?
– Ладно, только из-за уважения к вашим сединам – семь. И точка! Дальнейший торг неуместен.
Я подошел к входной двери и повесил табличку «Закрыто».
– Чтобы нам никто не мешал, – объяснил я Фусику, который наблюдал за мной как лягушка за голодным удавом.
Он уже сдался, я это чувствовал. При советской власти в подобных случаях Фусик мог вызвать наряд милиции, и все проблемы решились бы очень быстро и в его пользу.
Но сейчас были другие времена. Ментовская «крыша» вполне могла оказаться дырявой. К тому же, общественный статус заведующего ломбардом не позволял заводить телохранителей. Это было бы чересчур.
А мое упоминание «счетчика» и вообще добило Фусика. Что это такое, нынешним бизнесменам объяснять не нужно…
– Может, мы договоримся как-то по-другому… – сказал он елейным голосом.
Поняв, что угроза для его жизни миновала, он осмелел и начал мыслить, как и должно хитровану, который сумел продержаться на такой хлебной должности без малого тридцать лет.
– Возможно, – не стал я упираться.
– У меня есть антики, – зашептал он доверительно. – За бугром они стоят бешеных денег. Я отдам их вам почти даром. Естественно, в пределах суммы, которую мы сейчас определим.
– Фус Бенедиктович, мне эти ваши антики до лампочки. Я готов забыть историю с подвеской, но при одном условии…
– Что за условие? – Фусика даже в пот бросило от моих слов.
Он сразу почуял, что может выйти из пикового положения с минимальными потерями. Что значит большой опыт в облапошивании ближних…
Касательно драгоценных изделий античной эпохи, коими Фусик начал увлекаться уже после развала Союза (я узнал об этом, когда мы расследовали одно небольшое дельце), когда в стране наступил полный бардак, то я поверил ему сразу. Некоторые изделия древних ремесленников и ювелиров благодаря грабителям старинных захоронений поступали и в ломбард – конечно, не вполне официально.
На этом Фусик тоже имел неплохой навар, особенно если удавалось через свои связи втюкать какой-нибудь древний раритет заезжему иностранцу. За границей антики и впрямь были в цене, и подъем по деньгам нередко был десятикратным. Так что в этом вопросе мой визави не врал.
Я молча протянул ему восстановленный залоговый билет.
– М-м… – пожевал губами Фусик. – Понятно… Мой документ. Кхе, кхе!… Должен вам сказать, что лично мне этот человек не знаком.
– Кто бы сомневался… – ответил я любезно.
– Но я знаю, кто он и где живет.
– Даже так? – Не скрою, я был приятно удивлен. – Тогда черкните мне его адресок.
– С большим удовольствием. – Фусик взял ручку, листок бумаги, но, прежде чем заняться упражнениями в каллиграфии, с трепетом спросил: – Значит, я даю вам адрес… этого гражданина – и мы квиты?
Я хохотнул.
– Конечно, – ответил я, продолжая лучезарно скалить зубы.
– Слово?…
– Заметано. Зуб даю.
Фусик облегченно вздохнул и быстро написал на листке несколько слов.
– Вот, – сказал он, просовывая через окошко свою цидулку. – Пожалуйста.
– Дзенкуе бардзо, – поблагодарил я Фусика, щегольнув знанием польского языка.
Года два назад я сподобился изведать прелестей заезжей польской паненки, которая между делом – то бишь, в перерывах между сеансами ублажения плоти – научила меня нескольким обиходным выражениям на своем родном языке.
Нужно сказать, что нам совсем не мешали натянутые отношения между Россией и Польшей. Мне довелось убедиться в очередной раз, что народная дипломатия гораздо эффективней и плодотворней официальной. Действительно, мир на Земле можно спасти только любовью.
– Итак, где живет господин Гаркавый, у которого, судя по всему, – тут я уколол Фусика, который поспешил изобразить на своей квадратной физиономии детскую невинность, беспощадным взглядом, – золотишко куры не клюют, мы знаем. Я почему-то думаю, что он ваш постоянный клиент. Не так ли? Можете промолчать, только кивните. А вот что он собой представляет, как личность, мне пока неясно. Хотелось бы получить объяснения и на сей счет.
Фусик немного помялся, но все же здраво рассудил, что надо колоться. Он обречено вздохнул и ответил:
– Гришан – бывший вор-щипач. Карманник. Он уже на пенсии.
– Ой ли?…
– Он сам мне говорил. Ему уже под восемьдесят.
– А часики откуда? Неужто он дошел до ручки, что сбагривает за копейки нажитое за долгие годы тяжелого и опасного труда? Судя по сумме, которую вы «отвалили» ему по старой дружбе, мужские золотые часы с браслетом (к тому же, фирменные) весили не более десяти грамм, что маловероятно. Вы обули старого вора как последнего фраера, что вызывает определенные сомнения. Уж он-то точно знал, на сколько тянет его рыжевье.
– Он мне никакой не друг! – отгрызнулся Фусик.
– Понял. Вопрос снимается. Суду и так все ясно. Господа присяжные заседатель удовлетворены. Значит, господин Гаркавый решил тряхнуть стариной и заработать себе добавку к пенсии. Похоже, «квалификация» у него высочайшая. Тиснуть золотые часики сегодня совсем не просто. Обычно они катаются в «мерседесах» и чаще всего с охраной. Кстати, а где эти часики? Неужто до сих пор лежат в вашем сейфе?
– М-м… – Фусик старательно отводил глаза в сторону, чтобы не встретиться со мной взглядами. – Нет, не лежат…
– Так бы вы сразу и сказали. Но мне до вашего бизнеса нет никакого дела. Я прощаюсь с вами и ухожу. И прошу вас – никому о нашем разговоре ни единого слова! Особенно Гришану. Вы поняли? А то вдруг вам захочется прямо сейчас, после моего ухода, позвонить старому корешу, поболтать о том, о сем…
– Молодой человек, я не так глуп, как вам кажется, – с неожиданным достоинством ответил Фусик. – В моем деле молчание воистину золото.
– Вот и ладушки. Не растеряйте свое золото. Вам из него сделаю шикарное надгробие. Всех благ!
С этими словами я вышел на улицу. Мрачноватая атмосфера ломбарда меня угнетала. Казалось, что время в нем пошло вспять, и я перенесся в семидесятые годы прошлого столетия. Наверное, у денег и ценностей плохая аура.
Видимо, по этой причине все солидные банки стараются строить в виде помпезных, мраморных дворцов, почти храмов – чтобы сгладить негативный фон, исходящий от денежной массы, красотой архитектурного замысла и изысканностью дорогого интерьера.
Я направился по указанному в бумажке адресу сразу, не откладывая встречу с Гришаном в долгий ящик. Как могла попасть принадлежащая ему квитанция в карман молодому человеку, которого оприходовала Дженнифер?
Это был интересный вопрос…
Удивительно, но Гришана я узнал сразу, словно у меня с ним было шапочное знакомство. Он сидел среди нескольких стариков-пенсионеров, которые в тени тополей забивали «козла».
Его выдал взгляд. Он был профессионально беспокойным и живым. Казалось, что у него не поблекшие от старости серые глаза, а две изрядно поседевшие шустрые мыши. Они тревожно шныряли туда-сюда, пребывая в постоянном движении.
Гаркавый словно ждал, что вот-вот откуда-нибудь появится наряд милиции и возьмет его под микитки…
Был он худощав, невысок ростом и вообще казался каким-то неприметным. Такой тип людей теряется в толпе, как щепка в реке во время половодья. Из таких невзрачных, обыденных мужичков куются кадры сотрудников внешней разведки и топтунов из наружного наблюдения.
Что я пришел по его душу, Гаркавый вычислил мгновенно – едва мы встретились взглядами. Он сразу поскучнел, сник и понуро уставился на стол, сбитый на скорую руку из половых досок. Они были не крашены, но от долгих доминошных баталий стали как полированные.
Я подошел к нему сзади и тихо сказал:
– Привет, дядя! Отойдем в сторонку, есть разговор…
Старый вор молча кивнул и движением острого подбородка указал на беседку в глубине двора. Ее заплел дикий хмель, который запустил свои длинные плети даже через прохудившуюся крышу.
В беседке не было никого. Наверное, здесь собиралась лишь молодежь по вечерам, потому что на полу валялись жестяные банки из-под разнообразных напитком и окурки.
– Ну? – сказал Гришан, едва стена из хмеля отделила нас от нескромных взглядов.
Я молча ткнул ему в руки восстановленную квитанцию из ломбарда. Старый вор взял ее и начал неспешно изучать с таким видом, словно ему всучили берестяную грамоту со старославянскими буквами.
– Что дальше? – спросил он наконец, возвращая мне бумажный листок.
Лицо у него в этот момент было как у индейца-гурона возле столба пыток – ни единой эмоции. Маска.
– Знакомый квиток? – Я холодно заглянул в его серые зенки.
– Допустим. Что с того?
– Ничего. Меня происхождение котлов не интересуют. Это я говорю для прояснения картины.
– Ты… не мент?
– А что, похож?
– Не сказал бы…
– С этого и будем исходить.
– Так что тебе нужно, хлопец?
– Я хочу задать всего лишь один вопрос: как этот залоговый билет мог оказаться в чужом кармане?
– Не понял…
– Что тут непонятного?
– С какой стати ты решил, что я стукач?
– А, понятно… Воровская честь и все такое прочее. Дядя, ты хочешь откинуть копыта не как пес подзаборный, а как человек – под траурную музыку и поминальные речи? Хочешь, хочешь, по глазам вижу. К старости человек становится мудрее… даже если он в юности был совсем тупым. Я ведь сказал, что не мент. А значит пустые трали-вали разводить с тобой не буду. Недосуг. Если ты не расколешься сейчас, я уйду. А потом вернусь. И тогда ты мне, дядя, будешь петь серенады. Словно Карузо. Просекаешь, о чем я базлаю?
– Умеешь ты убеждать…
– Кто на что учился… Так я слушаю.
– Котлы не мои. Меня попросил сдать их в ломбард… один знакомый.
– Фамилия, адрес?…
– Он пачпорт мне не показывал. Зовут его Михаил. Просто знакомый. И… и все.
– Михаил, говоришь? Возможно… А ты, дядя, часом, не вертишь хвостом?
– Хлопец, я уже стар, и брехать мне как-то не по масти. Михайлой его зовут.
Я видел, Гришан не врет, но в то же время что-то не договаривает.
У меня оставался последний надежда, козырь, который я не предъявлял даже Фусику – фотография парня, в кармане которого Плат нашел квитанцию. Устроить в ломбарде демонстрацию фотокарточки мне помешала вполне логичная причина – по словам Фусика, часы сдал немолодой человек.
А мертвецу было от силы двадцать пять – тридцать лет. К тому же, у меня на руках был и адрес Гаркавого.
Но теперь иное дело. Мне почему-то казалось, что старый вор знает гораздо больше, чем рассказал. Уж больно честными глазами он смотрел на меня, как бы подчеркивая кристальную прозрачность своей души.
Похоже, держит меня за лоха… В наше время – и честный человек. Это что-то из разряда сказок про белого бычка. Тем более – честный вор-рецидивист.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43