Это всегда так бывает. Тот, кто лезет вверх, наступая соперникам на головы, должен всегда помнить, что чем выше ты забрался, тем больнее падать.
Третий арестант явно был помешан на религии. Он сидел на койке, поджав под себя ноги, и, раскачиваясь со стороны в сторону, очень тихо мычал, почти ныл. Возможно, это была молитва каким-то неизвестным богам.
Сейчас много развелось разных сект, нередко находящихся на содержании зарубежных «праведников», в свою очередь получающих финансирование от ЦРУ. Одно время меня долго доставали молодцы из «самой правильной церкви», как они говорили. Эти козлы так достали меня своими липкими речами, что я не выдержал и напустил на них Лукича.
Видел бы кто, как эти юные «праведники» мелькали пятками, когда Лукич рассказал им о своем видении мира и о месте в нем всех сектантов. На удивление благовоспитанных и богобоязненных юношей, в его длинной и задевающей за живое речи не матерными были только два или три слова. После этой «проповеди» они резко забыли дорогу к нашему дому и ко мне конкретно.
В общем, компашка мне попалась вполне приличная. Никто никому не мешал переживать личную трагедию, никто не лез в душу, никто не качал права, как это бывает в среде уголовников.
Я лег на койку и начал усиленно напрягать мозги. Мне было очень жаль Князя. Какая же сволочь его убила!? Грабители? Вряд ли. Князь просто не пустил бы их в квартиру. А замки и засовы у него будь здоров.
Он кого-то ждал… Мне это сразу бросилось в глаза. А в конце нашего разговора Князь начал с нетерпением поглядывать на часы. Видимо, гость должен был явиться с минуты на минуту.
Все сходится. Как только я уехал, он вошел в квартиру Князя. И похоже, Дед хорошо знал этого человека. Иначе убийца поцеловал бы порог – и все дела. Князь, насколько мне было известно, не пускал к себе в квартиру даже милицию.
Он был очень осторожным человеком.
Майор сказал, что коллекция цела. А откуда он это знает? Ведь шифр замка сейфа, где хранилась главная часть коллекции, Князь держал в голове. По крайней мере, я так думаю.
Скорее всего, сейф был замкнут, и менты не стали его открывать. А потому Ляхов думает, что коллекция старинных золотых и серебряных монет никуда не делась.
Что убийца хотел узнать у Князя? Шифр сейфового замка? Возможно. Но вынести пытки трудно, практически невозможно. Редко кто из людей обладает таким эпическим мужеством, нечеловеческим терпением и несгибаемой волей.
Впрочем, от Князя можно было всего ждать. У него внутри находился стальной стержень, это я точно знал. Сломался ли он?
Ну да ладно, хрен с ней, с коллекцией. Жалко, конечно, если она ушла на сторону, но тут уж ничего не поделаешь. Когда-нибудь монеты все равно всплывут на поверхность. А там и ниточка потянется к убийце.
У коллекционных вещей, как это ни странно, есть привязанность к своим владельцам. И они могут жестоко отомстить обидчику хозяина.
Конечно, мои утверждения находятся на грани мистики, но, тем не менее, случаев таких я знал немало. Ведь каждый истинный коллекционер обращается со своими раритетами как с живыми, одушевленными существами. Даже нередко разговаривает с ними.
Поэтому если простой обыватель послушает такого энтузиаста со стороны, то у него, скорее всего, создастся впечатление, что у клиента крыша поехала. Но это не соответствует истине. Просто свое дело нужно любить всеми фибрами и жабрами души. Только тогда ты сможешь достичь сияющих вершин.
А вот Князя жалко. Как жалко…
В этом заключается весь человек: мы осознаем, что потеряли, только тогда, когда уже поздно. Князь был для меня образцом. Я даже ходить научился, как он, – широко развернув плечи, с достоинством и без плебейской спешки.
Не исключено, что в его жилах текла дворянская кровь. Но нас не интересовало его происхождение. А он никогда на эту тему не говорил…
Ладно, все это так, мысли на отвлеченные темы. Что будет со мной? Смогу ли я выпутаться из той сети, которую набросил на меня Ляхов?
Корефан хренов… А еще прикидывался порядочным человеком. Я на него свой кофе тратил… Подумал бы своей ментовской тыквой, как следует: зачем мне убивать Князя!? Так нет же, сразу меня под микитки и в кутузку. Сукин сын!
На шконке – так, кажется, называют тюремные кровати – долго отдыхать мне не дали. Часа через три-четыре, растянувшихся для меня до бесконечности, дверь камеры отворилась, и грубый голос надзирателя вмиг разрушил хрупкую конструкцию версии убийства Князева, которую я успел соорудить за это время:
– Бояринов! На выход.
Взгляды сокамерников подтолкнули меня в спину, и я вылетел из камеры пулей. Наверное, это моя душа так рвалась на свободу.
– Не спеши, – буркнул надзиратель. – Руки за спину, лицом к стене!
Да понял я, понял… В кино теперь что хочешь показывают. Поэтому меня совсем не возмутил и не обидел хамский тон надзирателя – у него служба такая.
Ляхов встретил меня очень официально. На стандартные протокольные вопросы я тоже ответил сухо и безо всяких эмоций. Для меня он сейчас был совсем чужим и враждебным элементом. Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец…
Потом началась процедура опознания. Меня посадили вряд еще с тремя мужиками, зашла какая-то тетка, посмотрела на нас, ткнула с победным видом в мою сторону, сказав «Этот! Я сразу его узнала», и все удалились. В кабинете остались только мы с Ляховым.
Он смотрел на меня ничего не выражающим взглядом. Примерно так настраивается спортсмен перед прыжком в высоту. Примеряется.
Все эмоции прочь, только сверхзадача – перелететь через планку.
Что ж, лети, орелик. Все равно я безгрешен. И дело мне ты не сошьешь. Все твои потуги в этом направлении – пустышка.
– Та-ак… – наконец протянул майор. – Начнем…
– Продолжим, – поправил я своего инквизитора.
– Хорошо, продолжим.
– Мне нужен адвокат. Я буду с вами говорить только в его присутствии.
– Это ваше окончательное решение?
– Нет, промежуточное, – ответил я с вызовом.
– А какое окончательное?
– Выйти из тюряги и плюнуть в ее сторону. Сделаю это с наслаждением.
– Значит, вы утверждаете, что не виновны…
– Несомненно. И не утверждаю, а категорически настаиваю.
– Что вам сказать… Обычно поначалу все так говорят.
– Кто же будет на себя напраслину возводить?
– И так бывает, – возразил Ляхов.
– Я знаю. Это когда кто-то хочет скрыть более тяжкое преступление. Но мне скрывать нечего. Я прозрачен как хрустальное стекло. А вы хотите сделать из меня Раскольникова. Я не бедный и не жадный до денег.
– То, что вы не бедняк, мне известно. Но факты – упрямая вещь.
– Какие факты!? То, что меня узнала эта тетка, вы считаете фактом? Так я и не скрывал, что был у Чарнецкого в гостях. Но это случилось раньше, до убийства. Вы, кстати, проверили мое алиби?
– Успокойтесь, проверили.
– Ну и?…
– Тут вы не соврали. Все сходится.
– Так что вам еще надо от меня?
– Совершенно точно определить момент, когда произошло убийство, практически невозможно. Это вам скажет любой судмедэксперт. Так что в словах «плюс-минус» заключается и страховка врача от необъективности суждения, и кончик ниточки для оперативника, который может помочь ему размотать клубок. Вы могли убить Чарнецкого и сразу же уйти из его квартиры.
– Это не факт, а всего лишь предположение. Которому могут поверить только предвзятые судьи.
Ляхов как-то странно улыбнулся, открыл папку, которая лежала перед ним, и достал оттуда несколько бумажных листков, скрепленных скобами.
– Это заключение экспертизы по делу Хамовича…
Он глядел на меня как удав на кролика – не мигая. Наверное, хотел подсмотреть мою реакцию на его слова.
– Ну и что? – сказал я беспечно.
– А то, что мы нашли в его квартире ваши шаловливые пальчики. Но вы ведь утверждали, насколько мне помнится, что никогда там не были…
Меня словно обухом хватило по голове, хотя внешне я остался невозмутим. Где они их нашли!? Неужто после ухода Васьки Штыка со товарищи в квартире Хам Хамыча не убирали?
Мама миа…
Я ответил, не задумываясь:
– Вы еще поищите отпечатки моих пальцев на троллейбусной остановке. Там вы их тоже найдете. Откуда я знаю, как они очутились в квартире Хамовича!? Возможно, я заходил, когда там жили другие люди… не помню.
– Хорошая позиция для защиты, – язвительно сказал майор. – Ничего не помню, ничего не знаю, никому ничего не скажу.
– Я не защищаюсь. Я говорю чистую правду. Мне как-то не приходило в голову вести дневник, в котором каждый день расписан по часам – где был, что делал, какие планы строил. У вас есть такой кондуит?
– Нет. Но с памятью у меня все в порядке.
– А я тупой. Иногда даже забываю, как меня звать. Это преступление?
– Это болезнь. Вам нужно лечиться.
– Так вы хотите отправить меня в зону на лечение?
– Да, хочу.
– Спасибо за откровенность. Но с какой стати?
– Что ж, пришло время выложить свои карты на стол. Вот тогда и посмотрим, как вы запоете…
– Валяйте, – ответил я равнодушно.
Да пошел он!…
– Итак, проанализируем ситуацию, – начал майор. – За короткое время случилось четыре тяжких преступления, в которых просматривается ваше участие.
– Не понял… Почему четыре? Вы пока только два предъявили. Или мылите мне «паровоз»?
– Что ж, перечислим, – охотно согласился опер. – Убийство Хамовича – раз, убийство Чарнецкого – два, якобы похищение вашей подруги – три…
– Минуту! Что значит – якобы?
– А то и значит, что она до сих пор не объявилась. Так где вы ее закопали?
– Потом покажу, – процедил я сквозь зубы, едва сдерживая ярость. – Надеюсь, вы подскажете мне это место.
– И четвертое преступление, – продолжал, как ни в чем не бывало, Ляхов, – смерть некоего гражданина Жовтобрюха. Как вам такой расклад?
– Момент… Кто этот Жовтобрюх?
Удивительно, но я был спокоен и холоден как айсберг. Откуда в меня начало вливаться это потрясающее спокойствие, я не знал. Но у меня внутри вдруг начала произрастать уверенность, что уже сегодня я буду дома, а весь этот треп с опером не больше чем мелкая неприятность.
– Как, вы и его не знаете?
– А почему я должен знать?
– Ну, хотя бы потому, что он бывший ваш сосед.
– Не понимаю…
– Это у него купил квартиру Хамович. Теперь вспомнили?
– Нет.
– То есть?…
– Наша семья с ним не общалась. Это был замкнутый человек. Так что я и впрямь не знаю его фамилии. И никогда не интересовался. Для меня он был пустым местом.
– Ловко вы умеете наводить тень на плетень…
– Это по-вашему. Но я на вас не обижаюсь. У вас такая профессия – никому не верить. Когда выйдете на пенсию, вам будет нужна помощь психолога. С такими установками очень трудно жить.
– Возможно. Спасибо за совет.
– Пожалуйста.
– А почему вы не спрашиваете, что случилось с вашим бывшим соседом?
– Я похож на человека, страдающего манией любопытства?
– Как будто нет.
– Вот и весь сказ. Повторюсь – мне этот ваш Жовтопуз до лампочки.
– Жовтобрюх, – поправил меня Ляхов.
– Не важно.
– Придется просветить вас на сей счет…
Майор гнул свое; пусть его, думал я. Каждый развлекается, как может. Меня в данный момент почему-то больше интересовал таинственный талер, нежели допрос. Образ монеты засел внутри меня, как заноза, и все время напоминал о себе неприятным зудом.
Правда, я не мог не отдать должное майору. Ляхов все-таки сумел меня разговорить, хотя я и хотел закрыть рот на замок. Но что мне скрывать? К тому же протокол допроса опер не вел.
Похоже, Ляхов хочет взять меня на абордаж своими человеческими качествами.
Для начала он наехал на меня, как паровоз на Анну Каренину, а теперь начнет изображать из себя сочувствующего и сулить молочные реки и кисельные берега. А может для этой цели пригласит в кабинет какого-нибудь милягу.
– Просвещайте, – сказал я спокойно.
– Жовтобрюх был убит, – сказал майор, внимательно наблюдая за моей реакцией на его сообщение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41