Хотя они прекрасно понимали, что ветер и море должны были отнести парашютистов на много миль в сторону от этой точки, других ориентиров не было, и большие океанские буксиры со специальным оборудованием пробивались в заданный район практически без надежды на успех.
— Хорошо еще, что лето и широты низкие, — заметил все тот же Хендерсон. — Если не утонут, то могут и выжить. Не то что на севере — если упал в воду, то считай себя покойником.
— Если бы «Титаник» тонул в тропиках, жертв было бы в десять раз меньше, — кивнул головой штурман, который был моложе Хендерсона и плавал на спасательных судах сравнительно недолго.
— Не забывай про акул. У них обычно хороший аппетит, и чем дальше к югу — тем их больше. Скушают и, как звать, не спросят.
— Бррр, — штурмана передернуло, и он, отвернувшись в сторону бушующего моря, сказал: — Нет, уж лучше умереть от холода, чем в желудке акулы.
— Не переживай, — махнул рукой Хендерсон. — В этом случае ты умрешь гораздо раньше, чем доберешься до акульего желудка. Сначала она перекусит тебя пополам, а уж потом…
— Ну и черный у вас юмор, шкипер, — еще раз вздрогнув, заметил штурман.
— Работа такая, — пожав плечами, ответил Веселый Роджер.
— А почему все-таки начальство не хочет объявить SOS? — поинтересовался штурман. — Ведь там рядом коммерческая трасса. Пока мы доберемся, их вполне могут подобрать гражданские суда. Во всяком случае, шансов больше.
— Начальство трясется за свою задницу. Этот Лемье набит секретами по самую макушку, и они скорее согласятся его утопить, чем позволят каким-нибудь русским или китайцам выловить его из воды. Ты думаешь, они зря посадили к нам эту береговую шишку? — С этими словами шкипер ткнул пальцем в пол. Там, внизу, в кубрике, страдал морской болезнью офицер ВВС, который должен был взять под охрану профессора Лемье и его секреты, — конечно, если профессор не утонет к тому времени, когда спасатели достигнут места катастрофы.
— Капитан, с берега передали уточняющие сведения, — раздался по внутренней связи голос радиста.
— Излагай, — скомандовал Хендерсон.
— Либерийский сухогруз передал «Всем! Всем! Всем!», что прямо ему на голову свалился большой самолет. В штабе думают — это наша птичка. Тут координаты.
Радист продиктовал цифры, и штурман молча уткнулся в карту.
— Ерунда это все, — сказал шкипер. — Ну, свалился, и что с того? Он мог еще не одну сотню миль пролететь на автопилоте после того, как все с него спрыгнули.
Он склонился к переговорному устройству и попросил радиста:
— Уточни, когда упала птичка.
— А только что, — без промедления ответил радист.
— Так сразу докладывать надо, если знаешь, — рявкнул шкипер и принялся сопоставлять данные, бормоча что-то вслух.
Получалось, что после, прыжка профессора лайнер летел еще минут сорок. Вполне достаточно, чтобы все успели спрыгнуть. Только разнести их должно было при этом на десятки миль.
Придя к такому выводу, Хендерсон снова обратился к радисту по внутренней связи:
— Запроси берег, как там дела у «Линкольна»? И насчет группы из Фриско тоже.
Радист несколько минут молчал, потом сообщил:
— «Линкольн» будет готов к выходу только через несколько часов. Группа из Фриско уже вышла, но будет на месте позже нас.
Крейсер «Авраам Линкольн» получил команду выйти из Пирл-Харбора на поиски профессора Лемье и остальных по мере готовности к походу. Но выход задерживался — на крейсере шел текущий ремонт механизмов, а часть экипажа находилась в увольнении, и это создавало проблемы.
К месту гибели борта-39 спешили также корабли ВМС США, находившиеся на момент катастрофы в открытом море. Некоторые из них имели шанс добраться до места раньше штатных спасателей, однако все равно не раньше чем через 10 — 15 часов.
А за десять часов ой как много чего может случиться!
Утонуть, во всяком случае, можно и за десять минут. А кое-кто и за десять секунд ухитряется.
17
Утонуть в бушующем океане можно очень даже быстро. Выжить в этих условиях в течение многих часов гораздо сложнее. Харви Линдсей, повредивший ногу при падении и лишенный даже элементарного спасательного жилета, давно уже должен был стать мертвецом, да, видно, бог, судил иначе.
Уже то, что он не убился сразу при падении с километровой высоты без парашюта, а умудрился в свободном падении попасть в объятия к коллеге, у которого был парашют, могло однозначно считаться чудом. Но вдвойне чудесным было то, что он до сих пор не утонул. Харви давно потерял всякое представление о времени, но по-прежнему цепко держался за спасательный жилет товарища по несчастью, и океан, как ни старался, а все-таки не мог оттащить их друг от друга.
Большой удачей было еще и то, что оба они не страдали от переохлаждения. Температура воды была всего на несколько градусов ниже температуры человеческого тела, а в таких условиях в ней можно находиться очень долго безо всякого вреда для здоровья.
Вот только волны все время захлестывали обоих офицеров с головой, и при неаккуратном вдохе ничего не стоило захлебнуться. Джона Рафферти, того офицера, у которого, на счастье Харви, оказался и парашют, и спасательный жилет, как пробку выкидывало обратно на поверхность воды, и он тянул за собой спутника, однако следующая волна накатывала тут же, и парни не всегда успевали сделать полный вдох.
Борьба со стихией выматывала их, отбирая последние силы. Особенно страдал, конечно, Харви, и казалось, что вот-вот его руки не выдержат и разожмутся — и тогда у него не останется никаких надежд на спасение. Правда, Рафферти помогал ему словом и делом. Харви давно оторвался бы, но Джон крепко держал его за рубашку и брючный ремень. Беда только, что у Джона тоже постепенно иссякали силы.
— Держись! — сначала орал, а теперь уже хрипло шептал Джон. — Мы прорвемся. Обязательно прорвемся.
Но силы таяли, а надежд на спасение оставалось все меньше. Если бы командир самолета подал общий SOS и призвал на помощь гражданские суда, тогда еще можно было бы на что-то рассчитывать. Однако Рафферти прекрасно понимал, что при перевозках такой степени секретности, которая была присвоена рейсу борта-39, надеяться на это глупо. Командование скорее даст всем утонуть, чем позволит чужому судну поднять на борт профессора Лемье. Мало ли что может с ним случиться. Сойдет с ума, подхватит воспаление мозгов, а может, просто обозлится — и начнет выбалтывать в бреду или в истерике государственные секреты особой важности.
Нет — на такой риск командование ни в коем случае не пойдет. А значит, надеяться можно только на чудо, потому что, когда в этот район подтянутся военные суда, Харви давно уже будет лежать на дне, а Джон Рафферти скорее всего потеряет сознание от истощения сил и захлебнется, когда волна в очередной раз накроет его с головой.
И вот, когда никаких надежд уже практически не осталось, произошло то самое чудо, в результате которого юный Харви Линдсей еще больше укрепился в вере, а Джон Рафферти просто проорал в небо, перекрывая свист ветра и грохот падающих волн:
— О святой наш благодетель Иисус на белом вертолете!!!
Из пелены дождя прямо на них свалился с греб волны бальсовый плот, морское судно до колумбовых индейцев, и Линдсей подумал, уж не сошел ли он окончательно с ума и теперь бредит перемещениями во времени. Для такого предположения у него были все основания, потому что на плоту находились три девушки вполне первобытного вида, а именно — без каких-либо признаков одежды на загорелых и весьма, между прочим, привлекательных телах. Впрочем, загорелой была кожа только у одной из них — удивительно красивой блондинки скандинавского типа. Две другие были смуглыми от рождения, причем одна имела типично индейские черты лица, а другая, скорее всего, была полинезийкой или, что еще вероятнее — метиской.
Впрочем, мысль о первобытном происхождении девиц опровергали вполне современные спасательные пояса, которые, однако, не скрывали ничего существенного.
Надо сказать, правда, что в первые минуты у Джона и Харви не было ни времени, ни настроения заниматься созерцанием женских прелестей. Их гораздо больше интересовало собственное спасение. Девушки, кстати, тоже испытывали серьезные неудобства на колеблющемся по всем направлениям плоту, с которого в предыдущие часы сорвало мачту и хижину со всем ее содержимым, включая, кстати, и одежду путешественниц.
Девушек не унесло в океан только потому, что они успели привязать себя к плоту, но теперь им казалось, что и сам плот вот-вот развалится к чертовой матери, а его экипаж пойдет на корм акулам.
Индеанка, как хорошая католичка, громко молилась Богу. Блондинка, которая сильно сомневалась в существовании Бога, больше надеялась на Тура Хейердала и его правоту в вопросе о мореходности бальсовых плотов.
Как известно, Тур Хейердал переплыл Тихий океан на плоту «Кон-Тики» и утверждал, что это судно способно выдержать любую бурю.
Полинезийка была спокойнее всех. Она считала, что даже без спасательного жилета сможет добраться до родных островов хотя бы и вплавь, несмотря на то, что до них больше тысячи миль. Ни бури, ни акул она не боялась, и творящийся вокруг кошмар ей чем-то даже нравился.
Именно полинезийка первой заметила, что кто-то уцепился за плот, подползла к его краю и без тени смущения продемонстрировала Джону и Харви свой роскошный молокозавод.
— Если ты мне чудишься, то лучше перестань, — пробормотал Рафферти. — Я еще не хочу в психушку.
— А на тот свет ты тоже не хочешь? — весело спросила девушка на чистом английском языке и, не дожидаясь ответа, скомандовала. — Давай руку!
18
У подножия многоэтажного дома на тротуаре стоит молодой человек. Несколькими этажами выше на балконе расположилась красивая девушка.
— Мужчина, я вас боюсь! — восклицает девушка.
— С чего бы? — удивляется мужчина.
— А вдруг вы меня изнасилуете… — отвечает девушка.
— Ты думай, что говоришь! Я-то ведь внизу, а ты — наверху.
— А я спущусь.
Анекдот
За год, который учительница музыки Елена Бережная проработала и прожила в особняке Бармалея, Великий и Ужасный ни разу не пытался заняться с нею сексом. Бармалей всегда был горячим поклонником молодого тела и имел весьма нетривиальное хобби — лишение юных красавиц невинности. Поговаривали, что на его счету то ли сотни, то ли даже тысячи девиц, причем отнюдь не легкого поведения, и все — в исключительно нежном возрасте. Женщин старше восемнадцати Бармалей считал слишком старыми для себя и даже для собственной жены вот уже лет десять не делал исключения. Поэтому двадцативосьмилетняя Лена Бережная могла жить в его доме спокойно, нисколько не опасаясь за свою честь.
Однако на ее беду Серый Волк имел несколько иные пристрастия. Он, конечно, тоже не отказывался иной раз порезвиться с нимфеточками — а Бармалей, надо сказать, щедро делился своей добычей с приближенными, оставляя за собой только «право первой ночи» — однако Волк предпочитал женщин хотя и молодых, но опытных, лет по двадцать пять и больше.
Гоблин выполнил приказ нового босса относительно учительницы максимально точно, тихо и в кратчайший срок.
Он постучал в дверь комнаты, где спала Лена, внутренне радуясь, что находится она вдали от спальни Натальи Борисовны. Потом, однако, вспомнил, что вдова Бармалея ночует в своей городской квартире вместе с любовником — весьма своеобразная форма траура по усопшему мужу.
Вспомнив об этом, начальник охраны постучал громче. Сонный голос пробормотал: «Кто там?» — и Гоблин тихо ответил:
— Я — Вадим, начальник охраны.
Через полминуты девушка открыла. Она была в халатике, надетом поверх ночной рубашки. Сонные глаза глядели непонимающе.
— Что такое? Что случилось? — спросила она встревоженно.
— Волк хочет видеть тебя. Прямо сейчас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58