Она рассказала, что когда-то хотела стать писательницей и устроилась на работу в издательство («чего настоящие писатели, как выяснилось, никогда не делают»), но организовывать детективные представления в фирме «Мерри и компания» ей нравится гораздо больше.
— Мои родители, — сказала она, — практически с самого рождения говорили мне, что я стану писательницей, что это у нас в крови, и я выросла с этой мыслью. Но они ошиблись, хотя я долго старалась, а потом еще жила с этим человеком, который более или менее заставлял меня писать. Но, знаете, когда в один прекрасный день, после того как мы расстались и слезы у меня высохли, я сказала себе, что никакая я не писательница и никогда ей не стану, а лучше займусь чем-нибудь другим, — это было такое облегчение! Я вдруг почувствовала себя свободной и такой счастливой, какой еще никогда не была.
Теперь, задним числом, это выглядит довольно глупо — что я столько времени не могла понять, чего хочу. Мне, можно сказать, внушили, что я должна писать, и мне казалось, что мне самой этого хочется, но когда дошло до дела, это оказалось мне не по плечу, и я так долго по этому поводу сокрушалась...
— Она усмехнулась. — Наверное, вы решите, что я ненормальная.
— Конечно, нет. А что вы писали?
— Какое-то время сотрудничала в одном еженедельнике для женщин — беседовала с людьми и описывала их жизнь, а иногда и сочиняла биографии, если за неделю мне ни разу не попадался какой-нибудь интересный или яркий человек. Не будем об этом говорить. Это было ужасно.
— Я рад, что вы от этого избавились.
— И я тоже, — от всей души согласилась она. — Теперь я иначе выгляжу, иначе себя чувствую, и здоровье у меня стало лучше. Раньше я постоянно болела — всякие насморки, грипп и все такое, а теперь ничего такого со мной не бывает. — Ее глаза весело сверкнули при свете свечей, подтверждая ее слова. — И вы такой же. Беззаботный. По вам сразу видно.
— Разве?
— Я права?
— По-моему, попали в самую точку.
И нам крупно повезло, подумал я, расплачиваясь по счету. Беззаботность — редкое сокровище в этом мире, слишком богатом горестями, сокровище, которое недостаточно ценят и которым сплошь и рядом жертвуют ради агрессии, алчности и нелепых племенных ритуалов. Интересно, было ли беззаботным племя тесаных камней десять тысяч лет назад? Вероятно, нет.
Мы с Нелл дошли пешком до ее машины, оставленной на стоянке недалеко от офиса «Мерри и компании». Она сказала, что живет в двадцати минутах отсюда, в крохотной квартиру у озера. На прощание мы поцеловали друг друга в щечку, и она поблагодарила меня за приятный вечер, весело сказав, что мы увидимся в воскресенье, если только она не сгинет без следа под бременем множества дел, которые должна сделать за субботу. Я провожал взглядом огни ее автомобиля, пока он не свернул за угол, а потом пешком дошел до своего отеля, безмятежно проспал всю ночь, а на следующее утро ровно в десять явился в отдел общественных связей вокзала Юнион.
Сотрудница отдела, в высшей степени деловая дама, из разговора с Нелл поняла, что я один из актеров, поскольку они и раньше помогали устраивать актеров, а разубеждать ее я не стал. Она развернула меня обратно и повела через гулкий центральный зал (который, как она заметила на ходу, имеет семьдесят шесть метров в длину и двадцать пять метров в ширину, а его свод, крытый черепицей, возвышается над полом на двадцать семь метров) и через массивную дверь в цокольный этаж — точную копию величественного зала над ним, только без всяких украшений. Это было подземное помещение, простиравшееся, казалось, до бесконечности во все стороны, — здесь готовили еду, стирали белье и выполняли всевозможные мелкие работы по обслуживанию поездов. Здесь находилась даже маленькая электростанция, и повсюду работали маляры и плотники.
— Сюда, — сказала она, стуча каблучками впереди меня. — Вот отдел форменной одежды. Они вами займутся. — Она пропустила меня в дверь, сообщила тем, кто был внутри: «Это тот актер» — и, кивнув, предоставила меня собственной судьбе.
Люди, сидевшие в отделе, оказались дружелюбными и столь же деловыми.
Одна женщина шила на швейной машинке, один мужчина работал за компьютером, а другой спросил, какой у меня размер воротничка.
По стенам комнаты шли полки, где лежали сотни аккуратно сложенных сорочек в светлую серо-белую полоску с такими же полосатыми воротничками, длинными полосатыми рукавами и манжетами на пуговицах.
— Манжеты должны быть всегда застегнуты, если только вы не моете посуду.
Ну уж дудки, мыть посуду вы меня не заставите, подумал я про себя.
На двух рядах вешалок висели на плечиках жилеты цвета «золото урожая».
— Жилет должен быть всегда застегнут на все пуговицы.
Еще там были бесконечные ряды аккуратно развешанных серых брюк и пиджаков и множество коробок с серыми, желтыми и коричневыми галстуками в полоску.
Мужчина, взявшийся мне помогать, тщательно следил за тем, чтобы все вещи, которые он мне выдает, сидели как можно лучше.
— Служащий «Ви-Ай-Эй» должен всегда быть безупречно одет и безукоризненно опрятен. Мы подробно инструктируем каждого, как ухаживать за своей одеждой.
Он выдал мне серый пиджак, две пары серых брюк, пять сорочек, два жилета, два галстука и серый плащ-дождевик. Каждый раз, убедившись, что вещь пришлась мне по фигуре, он называл размер мужчине, сидевшему за компьютером.
— Мы знаем размеры всех до единого служащих «Ви-Ай-Эй» по всей Канаде.
Надев сорочку и желтый жилет, я взглянул в зеркало и увидел, что на меня смотрит оттуда официант Томми. Я улыбнулся своему отражению и подумал, что вид у этого Томми уж очень самодовольный.
— Вам удобно? — спросил мужчина, который помогал мне одеться.
— Очень.
— Никогда ничего не меняйте в этой форменной одежде, — сказал он. Стоит что-то изменить, и всем станет ясно, что вы актер. — Спасибо.
— Эту форму — брюки, сорочку, галстук и жилет — носит при исполнении обязанностей весь обслуживающий персонал мужского пола. То есть проводники спальных вагонов и бригады вагоновресторанов. Только в ресторанах они иногда надевают фартуки.
— Спасибо, — сказал я еще раз.
— Старший официант, который распоряжается в вагоне-ресторане, носит серый костюм без жилета и фартука. По этому признаку вы его узнаете.
— Ясно.
Он улыбнулся:
— Что делать, вам скажут. Сейчас мы отведем вам шкафчик, где вы можете оставить все это до воскресенья. Перед посадкой заберете одежду и наденете ее здесь, в раздевалке. Свою одежду вы возьмете с собой в поезд. Когда наша форма вам будет уже не нужна, прошу вас ее вернуть.
— Ясно, — сказал я еще раз. Когда я снова переоделся в свою одежду, он по нескольким узким коридорам провел меня в комнату с тесными шкафчиками, в одном из которых едва поместилась форма Томми. Он запер металлическую дверцу, отдал мне ключ, вывел в центральный зал вокзала и с улыбкой сказал:
— Желаю удачи. Не пролейте ничего на брюки.
— Большое спасибо, — сказал я.
Вернувшись в отель, я попросил портье заказать мне автомобиль с шофером, чтобы отвезти меня на «Вудбайн», подождать там до вечера и привезти обратно. «Никаких проблем», — сказали мне. Стоял прекрасный солнечный осенний день, дождя не обещали, поэтому я подвил волосы и надел темные очки и свитер со скандинавским рисунком, чтобы слиться с толпой на скачках.
Вообще-то, когда случайно столкнешься с незнакомым человеком, нелегко потом припомнить его лицо, разве что у вас есть на то особая причина или же оно чем-то заметно выделяется. Поэтому я был более или менее уверен, что никто из тех, кто поедет этим поездом, не узнает меня, даже если я нечаянно окажусь рядом на трибуне. И действительно, я получил наглядное тому доказательство почти сразу же, как только протолкался к паддоку, потому что там стоял Билл Бодлер, разглядывая входящих зрителей, и его взгляд, на мгновение остановившись на мне, скользнул мимо. Вот ему, с его рыжими волосами и рубцами на лице, затеряться в толпе трудно, подумал я. Я подошел к нему и сказал:
— Будьте любезны, вы не скажете, который час?
Он взглянул на часы, а не на меня и, ответив своим хрипловатым голосом: «Час двадцать пять», — тут же снова стал смотреть через мое плечо в сторону входа.
— Спасибо, — сказал я. — Я Тор Келси.
Он мгновенно перевел взгляд на меня и едва удержался от смеха.
— Когда Вэл мне об этом рассказывал, я ему с трудом поверил.
— Филмер здесь? — спросил я. — Да. Прибыл на обед.
— Хорошо, — сказал я. — Еще раз спасибо.
Я кивнул, отошел от него и купил себе программку, а когда через секунду-другую оглянулся, он уже исчез.
Ипподром был полон, и везде были расклеены плакаты, возвещавшие о предстоящем отправлении Великого трансконтинентального скакового поезда.
Ради экономии места везде было написано просто: «День Скакового поезда». В программке была напечатана великолепная цветная фотография поезда, мчащегося через прерию. Повсюду мелькали красные и белые майки с надписью «Скаковой поезд», лошадиной головой и локомотивом на груди, флаги, платки и бейсболки с такой же надписью. А несколько молодых женщин с лентами через плечо, на которых было написано: «Поддержим канадский скаковой спорт!» — раздавали информационные листовки. Рекламная фирма хорошо позаботилась о том, чтобы об этом событии знали все, подумал я.
Филмера я увидел только перед самым заездом, который так и назывался: заезд на приз Скакового поезда Жокейского клуба. Я успел прочитать в программке информацию о лошадях, участвовавших в заезде, и об их владельцах и обнаружил, что, хотя все владельцы числились в списке пассажиров, ни одной лошади с поезда заявлено не было. В Виннипег и Ванкувер они должны были прибыть свежими.
Филмер среди владельцев в программке назван не был, но миссис Даффодил Квентин была, и, когда она спустилась вниз, чтобы посмотреть, как седлают ее скакуна, Филмер был с ней, предупредительный и улыбающийся.
Даффодил Квентин оказалась дамой средних лет, с ярко накрашенными губами и пышной копной светлых кудряшек. На ней было черное платье, а поверх него — накидка из полосатой шиншиллы. Многовато меха для такого теплого дня, подумал я.
На то, чтобы опознавать остальных владельцев, времени почти не осталось: со всеми формальностями перед заездом было покончено гораздо быстрее, чем в Англии. Но Мерсера Лорримора я все-таки высмотрел.
Мерсер Лорримор, звезда светских журналов, проявил лояльность и выставил на заезд двух лошадей. Человек среднего роста, среднего сложения и средней полноты, он выделялся среди других главным образом своей аккуратно подстриженной и причесанной седой шевелюрой. Лицо у него было неглупое и добродушное, и со своим тренером он разговаривал любезно.
Рядом с ним стояла худощавая холеная женщина, видимо, его жена Бемби, и тут же находились высокомерный молодой человек и надутая девушка-подросток. Вне всякого сомнения, их сын и дочь — Шеридан и Занте.
Перед трибуной словно взметнулся в воздух радужный пух одуванчиков это жокеи взлетели в свои крохотные седла, и их худые фигуры заколыхались в такт грациозному шагу породистых скакунов. Потом, на дорожке, когда лошади пойдут рысью или галопом, они будут стоять в стременах — так удобнее, меньше ощущается тряска, — но сейчас, на пути к старту, они лениво раскачивались в седлах, словно это был караван верблюдов. Я всегда любил смотреть на жокеев, мне это никогда не надоедало. Я люблю лошадей — этих рослых, прекрасных животных с их крохотным мозгом и всемогущими инстинктами, и везде, куда бы меня ни заносило, я всегда чувствовал себя как дома, ухаживая за ними, разъезжая на них и глядя, как они, встрепенувшись, выкладываются до предела в скачке.
Цвета Лорриморов были поистине канадскими — ярко-красный и белый, как на флаге с кленовым листом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56