— Роули Лодж, — сказал я, — ждут большие финансовые затруднения, и причина тому — погоня за престижем. Ты боишься выставить Горохового Пудинга на приз Линкольна, потому что являешься владельцем половинной доли, и если жеребец пробежит плохо, ты пострадаешь в той же степени, что и леди Вектор.
Он выплеснул шампанское на простыню и не заметил этого.
— Мне известно, — продолжал я, — что тренеры часто бывают владельцами или совладельцами тех лошадей, которых они тренируют. Однако в Роули Лодж ты стал совладельцем слишком многих лошадей. Я думаю, ты сделал это специально для того, чтобы другие конюшни не смогли перехватить рысаков, которых ты считал перспективными, и, наверное, ты часто говорил владельцам нечто вроде: «Если Архангел пойдет с аукциона за сорок тысяч и для вас это слишком дорого, я готов войти в полную долю и заплатить двадцать тысяч». В результате ты собрал в конюшнях лучших лошадей страны, и их потенциал как производителей просто огромен.
Он тупо смотрел на меня, забыв про шампанское в бокале.
— Все это прекрасно, — продолжал я, — но только до тех пор, пока лошади побеждают на скачках. И год за годом они тебя не подводили. Ты долгое время проводил умеренную политику и постепенно богател. Но в этом году ты слишком рассредоточил свои силы. Ты купил слишком много лошадей. Кроме того, владельцы половинных долей оплачивают, естественно, лишь половину стоимости тренинга, и твои расходы начали превышать поступления. Причем значительно. В результате: счет в банке тает, как снег, до открытия сезона осталось три недели, и цены на неудачно выступивших жеребцов как производителей резко упадут. Это тяжелое положение усугубляется тем, что ты сломал ногу, твой помощник находится в больнице и не приходит в сознание, а конюшни загнивают в руках твоего сына, который не умеет тренировать лошадей. Именно поэтому ты до дрожи в коленках боишься заявить Горохового Пудинга на приз Линкольна.
В ожидании ответа я замолчал. Ответа не последовало. Отец был в шоке.
— В общем, можешь не беспокоиться, — сказал я и понял, что наши отношения никогда уже не будут прежними. «Тридцать четыре года, — печально подумал я. — Только в тридцать четыре года мне удалось поговорить с отцом на равных». — Если хочешь, я продам твою долю еще до скачек.
Глаза отца постепенно ожили. Он моргнул, уставился на льющееся шампанское и выпрямил бокал.
— Как... как ты узнал? — В голосе отца звучало скорее негодование, чем удивление.
— Посмотрел бухгалтерские книги.
— Нет... кто тебе сказал?
— Никто. Просто последние шесть лет моя работа заключалась в чтении бухгалтерских книг и простом сложении сумм.
Он окончательно пришел в себя и сделал несколько осторожных глотков.
— По крайней мере, теперь ты понимаешь, почему мы должны пригласить опытного тренера, пока я не поправлюсь.
— В этом нет нужды, — неосмотрительно заявил я. — Вот уже три недели, как...
— Ты считаешь, что можешь научиться тренингу за три недели? — спросил отец с нескрываемым презрением.
— Если хочешь, да, — ответил я. — Могу. — И прежде чем он побагровел от возмущения, быстро добавил:
— Ведь я воспитывался в конюшнях, ты же помнишь... Я там вырос. И к своему удивлению, замечаю, что мне все дается так легко, как будто я был рожден, чтобы стать скаковым тренером.
Мои слова его не успокоили, скорее он почувствовал в них угрозу своему авторитету.
— Ты не останешься, когда я поправлюсь.
— Нет, что ты. — Я улыбнулся. — Ни в коем случае. — Он фыркнул. Некоторое время отец колебался, но так ничего мне и не ответил, просто перевел разговор на другую тему:
— Я не хочу продавать свою долю Горохового Пудинга.
— Тогда напиши список тех, кого ты можешь продать, — сказал я. — Для начала кличек десять.
— Вот интересно, а кто их купит? Новые владельцы, знаешь ли, не растут на деревьях. А половинную долю труднее продать... владельцы любят, когда их имена упоминаются в программе скачек и прессе.
— Я знаю многих бизнесменов, — ответил я, — которые рады будут приобрести скаковую лошадь и при этом остаться в тени. Назови мне десять лошадей, а я продам твои половинные доли.
Он ничего мне не ответил, но тут же принялся за работу. Я пробежал глазами по списку и решил не согласиться лишь в одном случае.
— Не продавай Ланкета, — сказал я. Отец вспыхнул.
— Я знаю, что делаю.
— Этот жеребец-трехлетка выиграет не один приз, — сказал я. — Из его карточки видно, что он никак не проявил себя в прошлом году, так что если продать его сейчас, не выручить даже того, что заплачено. Поверь мне, Ланкет выглядит совсем неплохо.
— Ерунда. Ты не знаешь, о чем говоришь.
— Хорошо... сколько ты хочешь за свою долю? Отец в задумчивости поджал губы.
— Четыре тысячи. С его родословной это недорого. Годовалым он стоил нам двенадцать тысяч.
— Лучше проставь цены против каждой лошади, — предложил я. — Если не возражаешь.
Он не возражал.
Я сложил список, положил его в карман, взял составленные им заявки и приготовился уходить. Отец протянул мне пустой бокал из-под шампанского.
— Выпей... мне слишком много.
Я взял бокал, наполнил его до краев и отпил глоток. Пузыри лопались на зубах. Отец внимательно наблюдал за мной. Его лицо все еще оставалось таким же суровым, однако он дважды кивнул головой. Не столь выразительный жест, как трубка мира, но все же своего рода признание.
* * *
В понедельник утром, не отрывая взгляда от пишущей машинки, Маргарет сказала:
— Мама подруги Сузи говорит, что случайно видела паспорт Алессандро.
— Который, — сухо ответил я, — совершенно случайно был надежно спрятан в спальне Алессандро.
— Давайте не будем смотреть дареному коню в зубы.
— Давайте не будем, — согласился я.
— Мама подруги Сузи говорит, что адрес в паспорте не итальянский, а швейцарский.
— Я надеюсь, что маму подруги Сузи не выгонят с работы.
— Сомневаюсь, — сказала Маргарет. — Ее слишком любит управляющий.
— Откуда вы знаете? Глаза Маргарет смеялись.
— Мне сказала об этом подруга Сузи.
Я позвонил импортеру фототоваров, которому когда-то оказал услугу, и спросил, нет ли у него связей в городе Бастаньола.
— Лично у меня нет. Но если надо, могу узнать.
— Мне необходимо выяснить все, что только возможно, об Энсо Ривера. Чем больше, тем лучше. Он записал имя и прочитал мне его по буквам.
— Посмотрим, что можно сделать, — пообещал он.
* * *
Ответный телефонный звонок раздался через два дня. Голос абонента звучал довольно подавленно:
— Я пришлю вам астрономический счет за переговоры с Европой.
— Само собой разумеется.
— Слишком много людей умолкали при одном упоминании имени Энсо Ривера. Было очень трудно.
— Он что, мафиози? — спросил я.
— Нет. Мафия не смогла найти с ним общего языка. Они иногда сталкиваются лбами, но, насколько я понял, сейчас заключили нечто вроде перемирия. — Абонент умолк.
— Продолжайте, — попросил я.
— Видите ли... мне сказали... но я не могу быть твердо уверен... он — скупщик краденого. В основном скупает валюту, но не гнушается золотом, серебром и драгоценными камнями, вынутыми из переплавленных оправ. Я слышал... правда, из третьих уст, от одного высокопоставленного чиновника полиции... Ривера скупает краденое, продает или обменивает его, берет за это огромные комиссионные, а оставшиеся суммы кладет в швейцарские банки на различные счета, которые открывает на имена своих людей. Они могут забрать деньги в любое время... к тому же говорят, что у него связи по всему миру. А проделывает Ривера свои махинации под вполне легальной вывеской торговца часами. Полиции ни разу не удалось поймать его с поличным и привлечь к суду. Им просто не найти свидетелей, готовых давать показания.
— Вы просто волшебник, — сказал я.
— Еще одна деталь. — Он откашлялся. — У него есть сын, с которым никто не хочет связываться. Известны случаи, когда Ривера разорял людей, которые мешкали с выполнением прихотей его отпрыска. У Энсо один-единственный ребенок. Говорят, он бросил жену... впрочем, так поступают многие итальянцы...
— Значит, он итальянец?
— По рождению. Он живет в Швейцарии уже около пятнадцати лет. Послушайте, я не знаю, собираетесь ли вы иметь с ним какие-нибудь дела, но несколько моих добрых знакомых очень серьезно предупредили меня держаться подальше от этого человека. Они говорят, что он опасен. Они говорят, что, если ему не понравится какой-то человек, этот человек может заснуть и не проснуться. Либо... я, конечно, понимаю, что вы будете смеяться, но существует поверье... Если Ривера на тебя посмотрит, ты сломаешь ногу.
Я не засмеялся. Даже не улыбнулся.
* * *
Не успел я повесить трубку, телефон опять зазвонил. Это был Дейнси.
— Передо мной лежат рентгеновские снимки, — сказал он. — Боюсь, они недоказательны. Похоже на самый обычный перелом. Очень много продольных трещин, но так часто бывает при переломах берцовых костей.
— Если задаться целью сломать себе ногу, — спросил я, — как проще всего это сделать?
— Вывернуть ее, — не мешкая ни секунды, ответил Дейнси. — При этом кость оказывается под повышенной нагрузкой. Кость в неестественном положении ломается от легкого удара. Спросите у любого футболиста или конькобежца.
— Да, на рентгене этого не увидишь.
— Боюсь, что так. Не могу подтвердить вашего предположения — не могу и опровергнуть. Жаль.
— Ничего не поделаешь.
— Но зато анализ крови... — сказал Дейнси. — Мне передали результаты, и тут вы попали в точку.
— Наркоз?
— Да. Одна из разновидностей промазина. Скорее всего — спария.
— Это ни о чем мне не говорит, — ответил я. — Каким образом можно дать его лошади?
— Инъекция, — тут же ответил Дейнси. — Самая простая внутримышечная инъекция — ничего сложного. Можно ткнуть иглой практически куда угодно. Лекарство часто используется в психиатрических клиниках при лечении маниакальных психозов, когда больные впадают в буйство. После укола маньяки спят как убитые в течение нескольких часов.
Разговор о промазине вызвал во мне смутные неприятные воспоминания.
— Скажите, а как быстро он действует? — спросил я.
— Если ввести внутривенно — практически в ту же секунду. Но внутримышечно... наверное, тоже недолго. У человека — минут десять-пятнадцать, у лошади — точно не знаю.
— А можно сделать укол через одежду?
— Ну, естественно. Я ведь уже говорил, что лекарство используется в психиатрии. Маньяк не будет спокойно сидеть и ждать, пока ему закатают рукав рубашки.
Глава 9
В течение примерно трех недель в Роули Лодж сохранялся относительный порядок.
Я здорово подправил заявочные списки отца, отослал их и продал шесть половинных совладельческих долей отцовских лошадей различным своим знакомым, придержал только за Ланкета.
Маргарп перешла на зеленую тушь для ресниц, а подруга Сузи доложила, что Алессандро не носит пиджак мы и что он заказал телефонный разговор со Швейцарией. И еще: за все услуги оплатит шофер, потому что у Алессандро нет своих денег.
С приближением сезона скачек Этти начала заметно нервничать; на лбу ее часто появлялись глубокие морщины. Слишком многие решения я оставил на ее личное усмотрение, и от этого она чувствовала себя крайне неуверенно. Этти уже не скрывала, что с нетерпением ждет того дня, когда вернется мой отец.
Лошади постепенно набирали форму. Никаких неприятностей в конюшнях больше не произошло, если не считать небольшого шума в сердце, обнаруженного у кобылы-трехлетки; и насколько я мог судить, наблюдая за тренировками в остальных сорока пяти конюшнях, Роули Лодж был подготовлен не хуже других.
Алессандро появлялся каждый день и молчаливо выполнял распоряжения Этти, хотя всем своим видом выражал протест по поводу такого положения вещей. Он больше не сказал ни слова о своем нежелании подчиняться женщине и, видимо, понял, что Этти действительно готовит будущих победителей на скачках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28