Частенько я, шутя, спрашивал его: «Ну как, пиво пенится?» Сегодня такой вопрос казался неуместным. Вместо этого я сказал: «Могу я быть вам чем-нибудь полезен?» — и пожалел о произнесенной фразе, еще не успев договорить ее до конца. Только бы не Ламборн, подумал я.
Но первое, что он произнес, было: «Береги мать».
— Да, конечно, — ответил я.
— Я имею в виду... после моей смерти. — Его голос звучал спокойно и ровно.
— Вы будете жить.
Он окинул меня равнодушным взглядом и сухо произнес:
— Ты в ссоре с Богом?
— Нет пока.
— Тебе пошло бы на пользу, Александр, если бы ты спустился со своей горы и воссоединился с людским родом.
Он предложил, когда женился на моей матери, взять меня на пивоваренный завод и научить делу. В восемнадцать лет, погруженный в хаотический мир красочных фантазий, не дававших покоя моему внутреннему зрению, я усвоил первый и очень важный урок гармоничных отношений между пасынком и отчимом: как говорить «нет», не причиняя обиды.
Я не был неблагодарным, и нельзя сказать, что Айвэн не нравился мне. Просто мы с ним были абсолютно разными людьми. Насколько я мог судить, он и моя мать были вполне счастливы друг с другом, и он очень заботился о ней. — Ты видел дядю Роберта на этих днях? — спросил Айвэн.
— Нет.
Мой дядя Роберт — граф, тот самый «Сам». Он каждый год приезжал в Шотландию в конце августа, чтобы поохотиться, порыбачить и принять участие в играх горцев. В каждый свой приезд он посылал за мной с просьбой навестить его. От Джеда я узнал, что дядя Роберт находится сейчас в своей резиденции, однако до сих пор он еще не пригласил меня к себе.
Айвэн скривил губы:
— Я думал, ему захочется повидаться с тобой.
— Немного погодя, надеюсь.
— Я спрашивал его, — сказал Айвэн и не сразу добавил: — Он сам тебе все скажет.
Я не испытывал любопытства. Сам и Айвэн знали друг друга уже больше двадцати лет. Их объединяла любовь к скаковым лошадям. До сих пор их питомцев тренировали в одном и том же месте, в Ламборне.
Сам одобрил брак между Айвэном и вдовой его горячо любимого младшего брата. Во время свадебной церемонии он стоял рядом со мной и сказал, чтобы я приходил к нему, если мне нужна будет помощь. У дяди было пятеро своих детей и еще он опекал полклана племянников и племянниц. Я чувствовал его поддержку после смерти отца.
Я полагался на себя самого, но сознание того, что дядя где-то рядом и всегда готов помочь, значило для меня немало.
— Мать думает, что вы беспокоитесь о Кубке, — сказал я Айвэну.
Он пожал плечами, не зная, что на это ответить, и спросил меня:
— Как это понимать? — Она боится, что из-за этих волнений вы хуже себя чувствуете.
— Ах, милая Вивьен, — глубоко вздохнул он.
— Что-нибудь не так в этом году со скачками? — спросил я. — Недостаточно число допущенных участников или что-то еще?
— Заботься о матери, — сказал Айвэн.
Мать права, подумал я, у него и правда депрессия. Подавленная воля, внешне выражающаяся в слабых движениях рук и отсутствии энергии в голосе. Вряд ли я мог бы чем-то помочь ему, если даже врачу не удавалось это сделать.
В комнату стремительно ворвалась тощая, как бильярдный кий, усатая и вся из себя деловая персона лет этак пятидесяти-шестидесяти. Расстегнутый пиджак темного костюма означал, по-видимому, что «бильярдный кий» по пути в клинику счел своим долгом на пять минут заскочить к своему пациенту.
— Доброе утро, Айвэн. Как дела?
— Хорошо, что ты пришел, Кейт.
Айвэн вяло повел рукой в мою сторону, я встал с вежливостью, привитой мне родителями, и был идентифицирован, как «мой пасынок».
Доктор Кейт Роббистон в знак уважения ко мне привстал и, смерив меня острым взглядом, задал мне еще более острый вопрос:
— Какие анальгетики вы принимаете?
— Аспирин.
Я купил его в аптеке на вокзале Юстон.
— Угу. — Усмешка. — У вас аллергия к другим лекарствам?
— Не думаю. Пожалуй, нет.
— Тогда попробуйте вот это. — Он извлек маленький пакетик из внутреннего кармана своего пиджака и протянул мне. Я с благодарностью принял предложенное мне средство.
Айвэн, озадаченный, спросил, что происходит.
Доктор Роббистон, приготовив стетоскоп и аппарат для измерения кровяного давления, скороговоркой произнес:
— Как зовут вашего пасынка?
— Александр Кинлох, — сказал я.
— Каждое движение причиняет Александру боль.
— Что?
— А вы не заметили этого? Нет, вижу, что нет. — И, обращаясь ко мне: — Анестезиология, помимо общей терапии, — моя специальность. Боли не скроешь. Это невозможно. Если вы не принимаете медикаментов, можно применить органические средства. Автомобильная авария?
Весело подмигнув, я ответил:
— Четверо головорезов.
— Правда? — Он оживился, и в глазах у него загорелся неподдельный интерес. — Не повезло вам.
— О чем вы говорите? — спросил Айвэн. Покачав головой, я дал понять доктору Роббистону, что лучше на этот вопрос не отвечать, и доктор принялся осматривать и выслушивать своего пациента, без излишней суеты и не комментируя моего состояния.
— Все в порядке, Айвэн, — ободряюще произнес доктор, быстро убирая свои инструменты. — Сердце работает, как часы, как у ребенка. Но напрягаться не надо. Начните с небольших прогулок вокруг дома. Можете воспользоваться при этом помощью своего крепкого пасынка. Как ваша дорогая супруга?
— Она в своей гостиной, — сказал я.
— Замечательно. — Он ушел так же стремительно, как и появился. — Я заскочу к ней, Айвэн. На пути к выходу он метнул в меня быструю улыбку.
Я снова сел напротив отчима и проглотил одну из таблеток, которые дал мне доктор Роббистон. Со своим диагнозом он попал точно в яблочко. Полученные удары давали знать о себе.
— Он действительно хороший врач, — сказал мне Айвэн, как бы оправдываясь или защищая доктора Роббистона от моих возможных нападок.
— Превосходный, — согласился я. — С чего бы вам сомневаться в нем?
— Он всегда очень спешит. Пэтси хочет, чтобы я сменил врача... — Айвэн нерешительно поежился. Казалось, лишь тень осталась от его прежней решимости.
— Зачем вам менять врача? — спросил я. — Он хочет, чтобы вы поправились, и сам приходит к вам на дом. В наши дни это такая редкость.
Айвэн нахмурился:
— Пэтси говорит, он слишком тороплив.
— Не каждый думает и двигается с одинаковой скоростью, — примирительным тоном сказал я.
Айвэн взял салфетку из плоской коробочки, стоявшей на столе возле него, и высморкался, а потом осторожно опустил салфетку в корзину для бумажного мусора. Он был, как всегда, точен и аккуратен.
— Если ты что-нибудь прячешь, то куда? — спросил Айвэн.
Кажется, я замигал от удивления.
— Так куда же? — спросил он еще раз, как бы помогая мне припомнить правильный ответ.
— Ну... это зависит от того, что надо спрятать.
— Что-то ценное.
— А какого размера?
Он не дал мне прямого ответа, но сказал нечто, чуть более необычное, чем все то, что говорил мне когда-либо с тех пор, как я знаю его.
— У тебя изворотливый ум, Александр. Назови мне надежное, безопасное место, где ты спрятал бы что-то ценное для тебя.
Так. Надежное, безопасное.
— Хм, а кто будет искать то, что надо спрятать? — спросил я.
— Все. После моей смерти.
— Вы не умираете.
— Все мы смертны.
— Это очень непростое дело — сказать кому-то, где спрятать нечто ценное, чтобы оно не пропало навсегда.
Айвэн улыбнулся.
— Вы говорите о вашем завещании? — спросил я.
— Я не сказал тебе, о чем мы говорим. Пока не сказал. Твой дядя Роберт говорит, что ты знаешь, как прятать вещи.
От этих слов у меня перехватило дыхание. Как они могли? Эти двое благонамеренных мужчин сказали где-то что-то кому-то, из-за чего меня избили и сбросили со скалы. Меня — племянника одного и пасынка другого из них... Я весь превратился в неодолимую боль в этой благопристойной, мирной комнате и вынужден был признать, что при всей их житейской опытности они не имели реального представления об истинных глубинах алчности и жестокости существ, известных под названием homo sapiens.
— Айвэн, — сказал я, — положите что бы то ни было в подвал банка и пошлите соответствующую письменную инструкцию своему адвокату.
Он покачал головой.
Только не давай мне ничего прятать, думал я, ради Бога, не давай. Оставь меня в покое. Я не привык ничего прятать.
— Допустим, это лошадь, — сказал Айвэн. Мне оставалось лишь вытаращить на него глаза.
— Лошадь ты в подвале банка не спрячешь, — продолжал он.
— Какую лошадь?
Он не сказал какую. Он спросил:
— Где бы ты спрятал лошадь?
— Скаковую?
— Разумеется.
— Ну... — в скаковой конюшне.
— А не в каком-нибудь незаметном сарайчике где-нибудь у черта на куличках?
— Конечно, нет. Лошадей надо кормить. Регулярные посещения такого сарайчика послужат сигналом, что там спрятано что-то важное.
— Неужели ты веришь, что можно спрятать что-то на виду у всех и так спрятать, что никто не поймет, что именно спрятано?
— Вся закавыка в том, — сказал я, — что в конце концов кто-то поймет, что он видит перед собой. Кто-то распознает редкую печать на конверте. Кто-то распознает настоящие жемчужины, когда высохнут ягоды омелы.
— Но ты, однако, держал бы скаковую лошадь среди других?
— И часто перемещал бы ее с одного места на другое, — сказал я.
— А препятствия, которые ты при этом встретил бы?
— Препятствие заключается в том, что лошадь не может участвовать в скачках без обнаружения ее местонахождения. Разве что вы окажетесь таким плутом, который всех обманет, а это не похоже на вас, Айвэн. — И на том спасибо, Александр. — В его голосе слышалась суховатая ирония.
— А если эта лошадь не будет участвовать в скачках, — продолжал я, — она утратит свою ценность и в конце концов ее незачем будет прятать и скрывать.
Айвэн вздохнул.
— А еще какие препятствия? — спросил он.
— Лошади так же узнаваемы, как и люди. У них у каждой свое лицо.
— И ноги...
После небольшой паузы я сказал:
— Вы хотите, чтобы я спрятал лошадь? И подумал: «На кой черт я сказал это?»
— А ты мог бы?
— Если у вас есть для этого серьезные основания.
— За деньги?
— На покрытие расходов.
— Ради чего?
— Вы хотите знать, ради чего бы я сделал это? — спросил я.
Он кивнул.
— Ради интереса, — почти уныло произнес я, хотя на самом деле пошел бы на это, чтобы облегчить его депрессию, вызванную не столько болезнью, сколько какими-то другими обстоятельствами. Я сделал бы это ради того, чтобы успокоить мать.
— А что, если бы я попросил тебя найти лошадь? — сказал Айвэн.
Темнит он, играет в какие-то игры, подумал я.
— Думаю, я постарался бы сделать это, — сказал я.
На столе у самого локтя Айвэна зазвонил телефон, но Айвэн лишь апатично взглянул на него и даже пальцем не шевельнул, чтобы поднять трубку. Он дождался, пока звонки прекратятся, не скрыл своей досады, когда на пороге появилась моя мать и сказала ему, что звонят с пивоваренного завода.
— Я нездоров и просил их не беспокоить меня.
— Это Тобиас Толлрайт, дорогой. Он сказал, что у него важное сообщение для тебя.
— Нет. Нет.
— Прошу тебя, Айвэн. Он, кажется, чем-то очень взволнован.
— Я не желаю говорить с ним, — устало сказал Айвэн. — Пусть Александр возьмет трубку.
И мне, и матери такое предложение показалось бессмысленным, но если уж Айвэну что-нибудь взбрело в голову, его трудно сдвинуть с места. В конце концов я взял трубку и объяснил Толлрайту, с кем он говорит.
— Но мне необходимо говорить лично с сэром Айвэном, — произнес мне в ответ настойчивый голос. — Вы просто не поймете, в чем дело.
— Конечно, — согласился я, — но если вы объясните мне все как следует, я передам ему наш разговор, чтобы он вам ответил.
— Это нелепо.
— Да, но... но все-таки говорите.
— Вы знаете, кто я? — спросил меня голос в трубке.
— Нет. Но это меня не пугает.
— Я Тобиас Толлрайт, из аудиторской фирмы. Мы проверяем счета пивоваренного завода «Кинг Альфред».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48