— В добрый час, — сказал я.
— Мы установили некоторые несоответствия... Сэр Айвэн — председатель правления и шеф дирекции, а также крупнейший акционер... Было бы неэтично с моей стороны говорить с вами, а не с ним лично. — М-м-м... — сказал я. — Понимаю. Может, вам лучше написать ему.
— Видите ли, это дело неотложное. Напомните ему, что незаконно для общества с ограниченной ответственностью торговать, когда оно несостоятельно, и я боюсь... Я в самом деле боюсь, что могут быть приняты немедленные меры, и тут необходимы полномочия, которыми обладает только сэр Айвэн.
— Хорошо, мистер Толлрайт, подождите, пока я объясню ему это.
— В чем дело? — с беспокойством спросила мать. Айвэн ни о чем не спрашивал, но выглядел вконец измученным.
Он все знал.
— Речь идет о документах, подписать которые можете только вы, — сказал я ему.
Айвэн замотал головой.
— Может ли какая-нибудь из ваших неотложных мер подождать день-другой? — снова обратился я к Толлрайту.
— Я должен обсудить это с сэром Айвэном. Но возможно, что да.
— Что, если он даст мне право действовать от его имени в этом деле? Обмана не получится?
Толлрайт помедлил с ответом. Мое предложение могло быть вполне правомерным, но ему оно не понравилось.
— Мистер Айвэн находится пока еще на ранней стадии выздоровления, — сказал я Толлрайту.
Я не мог прямо сказать ему в присутствии Айвэна, что слишком сильное волнение может оказаться губительно, но, кажется, мозги мистера Тобиаса зашевелились быстрее. Уже без прежних возражений он пожелал узнать, как скоро можно увидеться со мной. — Может, завтра? — предложил я.
— Сегодня во второй половине дня, — решительным тоном выдвинул он встречное предложение. — Приходите в наш главный офис в Рединге. — Он назвал мне адрес. — Дело очень срочное.
— Архисрочное?
Толлрайт откашлялся и повторил это слово так, словно раньше никогда не произносил его:
— Вот именно... ультра.
— Прошу вас, подождите немного, хорошо? — Я опустил трубку и заговорил со своим отчимом, которого тяготила моя беседа с Толлраитом и необходимость выслушивать и — тем более — что-то отвечать мне. — Я могу подписать необходимые бумаги, если вы предоставите мне соответствующие полномочия. Это действительно то, чего вы хотите? Я имел в виду, что вы должны будете доверить мне очень многое.
— Я доверяю тебе, — устало сказал Айвэн.
— Но это должно быть... полное доверие. Он лишь всплеснул в ответ руками.
— Мистер Толлрайт, — сказал я в трубку телефона, — я постараюсь увидеться с вами как можно быстрее.
— Хорошо.
Положив телефонную трубку, я сказал Айвэну, что такое доверие неблагоразумно. Он слабо улыбнулся:
— Твой дядя Роберт говорил мне, что тебе я могу доверить свою жизнь.
— Вы уже более или менее сделали это. — Я решил одним выстрелом убить двух зайцев. — Когда он сказал вам это?
— Несколько дней назад. Он сам скажет тебе то же самое. А кто еще слышал слова дяди Роберта? «Александр умеет прятать...» Черт побери!
— Айвэн, — сказал я, — надо, чтобы документ о предоставлении мне прав доверенного лица был подписан и заверен в присутствии адвоката.
— Позвони Оливеру Грантчестеру. Я поговорю с ним.
Он, однако, не был вполне откровенен со своим адвокатом. Сказал ему только, что хотел бы составить документ о предоставлении прав доверенному лицу, но не сказал, с какой целью. Хотя, подчеркнул Айвэн, дело это крайне срочное, а он до сих пор чувствует себя плохо, и спросил, не будет ли Оливер столь любезен и не приедет ли к нему домой, чтобы сразу все уладить.
Оливер Грантчестер, кажется, легко согласился немедленно выполнить эту просьбу, но уныние Айвэна тем не менее усилилось. С чего бы это, думал я, столь хорошо известный пивоваренный завод, как «Кинг Альфред», попал в трудное финансовое положение? Но лишних вопросов Айвэну я не задавал.
Пивоваренный завод «Кинг Альфред'с Бревери», расположенный вблизи Вонтиджа, старинного города, где родился великий король, поставлял главным образом в Южную Англию и в половину Центральной «Кинг Альфред'с Голд» (превосходное светлое пиво) и «Кинг Альфред'с Бронз» (пиво с горьковатым привкусом). И вся эта продукция обильным пенистым потоком протекала через благодарные глотки потребителей.
В свое время Айвэн подробно знакомил меня со своим заводом. Это были королевство и корона, от которых я отказался. Он предлагал мне их снова и снова и не мог понять, почему я всякий раз предпочитаю вернуться обратно в горы. Телефонный разговор закончился. Айвэн удовлетворенно улыбнулся, когда в двери, ведущей в смежную спальню, появился худощавый человек в короткой белой куртке из хлопка и почтительно доложил, что порядок наведен. Подобострастный Вильфред, предположил я.
Снаружи, в коридоре, заскулил пылесос. От этого шума Айвэн страдальчески скривился. Вильфред выскочил в коридор. Пылесос умолк, и обиженный женский голос произнес:
— Все это очень хорошо, но я должна сделать свою работу, вы сами это прекрасно понимаете.
— Ах, дорогой, — сказала мать и вышла из комнаты, но лишь подлила масла в огонь.
— Я не вынесу этого, — сказал Айвэн.
Он встал и, пошатнувшись, смахнул со стола коробку с салфетками. Я наклонился и поднял ее с пола, заметив, что на нижней стороне коробки записан ряд цифр, в которых я узнал номер телефона Самого в Шотландии.
Перехватив мой взгляд, направленный на эти цифры, Айвэн сказал:
— Возле телефона есть карандаш, но новая прислуга то и дело перекладывает мою записную книжку с места на место. Это просто бесит меня. Вот и приходится пользоваться коробкой для салфеток.
— Почему бы вам не сказать прислуге, чтобы она не трогала вашей записной книжки?
— Да, пожалуй, надо сказать. Скажу.
Я протянул Айвэну руку, чтобы помочь ему тверже держаться на ногах. Он не отказался от моей помощи.
— Надо бы отдохнуть до прихода Оливера, — сказал Айвэн, и я проводил его до постели.
Айвэн улегся прямо на покрывало, не сняв с себя халата и даже не сбросив шлепанцев, и закрыл глаза.
Я вернулся в кабинет и с облегчением уселся в кресло. Таблетка доктора Роббистона по крайней мере смягчила постоянные вспышки острой боли в мышцах. Осталась только общая ноющая боль во всем теле и жжение вокруг левого глаза. Думай о чем-нибудь другом, сказал я себе. О том, как скрыть банкротство...
Я художник, черт побери! Не мировая величина, но и не какой-нибудь ремесленник. Я должен научиться говорить «нет».
Вернулась моя мать. Пылесос хранил молчание. Мать села в кресло и сказала:
— Теперь ты видишь? Я кивнул:
— Да, я вижу человека, который любит тебя.
— Не в этом дело...
— В этом. Он знает, что его завод в трудном положении, может быть, на грани краха. А этот завод — опора его жизни. Может, из-за этого у него и был сердечный приступ. Он чувствует, что теряет престиж, и думает, наверное, что обманывает твои надежды, падает в твоих глазах. Это невыносимо для него. — Я сделал паузу. — Он сказал мне, чтобы я заботился о тебе.
Мать изумленно смотрела на меня.
— Но я могла бы жить с ним и в бедности и утешать его, — сказала она.
— Ты должна сказать ему об этом.
— Но...
— Я знаю, ты не любишь вкладывать чувства в слова, но теперь ты должна будешь сделать это.
— Может быть...
— Нет, — сказал я. — Именно сейчас. Сию минуту. Он так говорит о своей смерти, как будто она для него прибежище! Он дважды сказал мне, чтобы я заботился о тебе. Я буду заботиться о тебе, но если это не то, чего ты хочешь, иди к нему и обними его. Я думаю, он мучается от стыда из-за краха завода. Он хороший человек и нуждается в утешении и спасении.
— Я не могу...
— Иди и скажи ему, что любишь его, — сказал я. Мать бросила на меня растерянный взгляд и нетвердой походкой пошла в спальню Айвэна.
Мной овладела апатия, я ждал следующего удара судьбы и хотел, чтобы все, что произойдет в этот день, было подобно тому, что происходит в игре в гольф. Гольф мирное и благопристойное занятие, однако подвергающее серьезному испытанию вашу честность. Я изображал на своих картинах страсти гольфа, его сущность и открыл для себя, что это был прежде всего конфликт моей души. Если бы я малевал миленькие сценки без ощущения внутренней напряженности, не пропускал их через собственное сознание, вполне вероятно, мне не удалось бы продать ни одной из своих картин. Те, кто их покупал, были игроками в гольф, и они покупали картины за отображенную в них сущность борьбы.
Все четыре законченных полотна, украденных из моей хижины, изображали игру на больших площадках на Пеббл-Бич, в Калифорнии и были для меня не только овеществленным затраченным на них временем и будущим доходом, но также и неотъемлемой составной частью душевной боли, которую я не мог выразить иначе или вообще как-то объяснить. Вместе с холстом и красками эти ублюдки унесли мою психическую энергию, и, хотя я мог бы написать другие и похожие картины снова и снова, мне уже никогда не удалось бы точно передать именно тех касательных ударов, тех мимолетных оттенков психического состояния, того прилива решимости, который наступает за секунду-другую до удара по мячу.
Моему сравнительно мирному состоянию через полчаса пришел конец, потому что явился Оливер Грантчестер и с ним хрупкая молодая женщина. Они прибыли во всеоружии. Тут был и компьютер, и принтер, и сумка всяких канцелярских принадлежностей.
Оливер Грантчестер и я встречались, наверное, всего пару раз за эти годы, и никакого интереса друг к другу не проявили. Мое присутствие в кабинете Айвэна как будто бы насторожило Грантчестера и заставило даже нахмуриться.
Вместо «доброго утра» он сказал мне: «Я думал, вы в Шотландии».
На голос Грантчестера из спальни Айвэна пришли он сам и мать и дружески приветствовали адвоката, исправив тем самым мое упущение.
— Оливер! — воскликнула моя мать, подставляя ' щечку для полагающегося ей поцелуя. — Как хорошо, что вы пришли!
— Да, хорошо, — пианиссимо прозвучало эхо из уст Айвэна, собиравшегося сесть в свое всегдашнее кресло.
— В любое время я к вашим услугам, Айвэн, — весомо произнес Оливер Грантчестер. — Вы знаете это.
Крупная фигура адвоката и его громкий, властный голос как-то сами собой заняли слишком много места в комнате, и кабинет Айвэна стал казаться меньше и теснее. На вид Оливеру Грантчестеру можно было дать лет пятьдесят. Из темных седеющих волос на затылке выглядывала плешь. Крупным мясистым губам соответствовал крупный мясистый подбородок. Я не сумел бы изобразить его филантропом, который смотрит на вас с портрета теплыми, дружелюбными глазами, но, возможно, все дело в том, что именно я, Александр Кинлох, был несимпатичен Оливеру Грантчестеру, и Оливер Грантчестер не мог бы заставить себя улыбнуться Александру Кинлоху.
Адвокат как бы между прочим представил свою помощницу по имени Миранда, и моя мать усадила ее за письменный стол Айвэна, освободив там место для ее портативной техники.
— Вы хотите составить документ о передаче ваших полномочий доверенному лицу? — обратился Грантчестер к Айвэну. — Весьма разумно с вашей стороны, позволю себе сказать, учитывая состояние вашего здоровья. Я принес с собой типовой документ. — Он взглянул на свою помощницу. — У вас все готово, Миранда? — Миранда кротко кивнула головой. — Достойно сожаления, — продолжал Грантчестер, — что очень многие люди не столь предусмотрительны, как вы, мой друг. Жизнь не стоит на месте. Временная передача полномочий доверенному лицу может прекрасно все уладить, пока к вам не вернется ваше прежнее самочувствие.
Айвэн послушно кивнул, соглашаясь со словами адвоката.
— Так кто же будет действовать от вашего имени? — спросил Грантчестер. — Вы знаете, что я считаю для себя большой честью помогать вам всем, чем только могу, но будет правильнее, чтобы вашим доверенным лицом стала Пэтси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48