– Закон не позволит.
Она набросилась на свою тарелку с истинным удовольствием, предварительно посыпав ее содержимое тертым сыром.
– Если никто не подает жалобу, закон не может действовать, – сказала она. – Наверное, ребята догадывались о реакции, потому и пошли на риск.
Конечно, вокруг взлома поднимется шум, даже страшный шум. Но то, что случилось с синьориной Риццио, – ее личное дело. Если она отказывается подавать заявление об изнасиловании, а брат ее в этом поддерживает, никто ничего не может сделать. Вы заказали вино?
Вино я заказал. И налил ей. Она выпила его залпом, словно у нее пересохло в горле.
– Ее не заваливали, – продолжала Карла Распа. – Насколько я понимаю, об этом речь не идет. Никаких побоев. Просто мягко и настойчиво показали, что к чему.
– Откуда вы знаете? – спросил я.
– О, это целая история, то, что рассказывают девушки в общежитии.
Оправившись от страха перед мужчинами в масках, сами целые и невредимые, – ну, те из них, которые пока действительно целы, – они просто не могут сдержаться. Чтобы такое случилось с ней, с синьориной! Вам стоит рассказать об этом вашим ребятам-экономистам. Каковы нервы!
– И все же мне не верится, – сказал я.
– А я верю, – возразила она. – Если полицию не вызывают, а про синьорину говорят, что ей нездоровится, то это сущая правда. Как, повашему, ей это доставило удовольствие?
Ее глаза сияли. Я почувствовал легкую тошноту. Жестокость всегда вызывала у меня отвращение, но прежде всего я не понимал насилия над стариками и детьми. Я не ответил.
– А знаете, ведь она сама напросилась, – продолжала Карла Распа. – Обращалась со студентками как с послушницами, которые дали обет. Никаких встреч с мальчиками даже в гостиных общежития, уже в десять вечера двери на замке. Мне это хорошо известно, поскольку многие девушки посещают мои лекции. Они уже дошли до ручки. Понятно, что одна из них и впустила этих мальчишек. Потом подслушивала под дверью и обо всем раззвонила!
Я представил себе, как величественная, внушительных размеров особа, с которой я встретился накануне днем, с кислым видом потягивает минеральную воду. На прочее у меня не хватило воображения.
Карла Распа, сидевшая лицом к двери ресторана, наклонилась над столом и взяла меня за руку.
– Не оборачивайтесь, – сказала она. – Пришел профессор Элиа. Декан факультета Э. К. собственной персоной. С группой коллег. Интересно, придется ему подать в отставку или нет?
– Подать в отставку? Чего ради? – осведомился я. – Кто сможет повесить взлом общежития на его студентов?
– Это совершенно очевидно, – сказала она. – Синьорина Риццио не раз жаловалась на их поведение. Об этом сообщалось в университетском бюллетене.
Вчерашняя ночь – их ответ на ее жалобы.
Я дождался, когда компания устроилась за столиком слева от меня, затем повернулся вполоборота, чтобы взглянуть на них.
– Крупный мужчина, – шепнула моя спутница, – с копной волос.
Человека более самодовольного не найти во всем Руффано, но он делает дело.
Сразу видно, миланец.
Профессор Элиа – глаза скрыты очками в массивной оправе, черные, подстриженные бобриком волосы – был одним из тех крупных мужчин, которым не годится ни один костюм. Его безупречное одеяние состояло из сплошных складок. Он быстро говорил, пригнувшись к столу и не позволяя никому вставить ни слова. Вдруг он откинул свою, несомненно, прекрасную голову и разразился громоподобным смехом.
– Пятеро, – сказал он, – друг за другом. Так мне рассказывали. И никаких возражений. Ни писка, ни визга.
Стол закачался. Смех профессора заполнил весь ресторан. Почти все посетители обернулись в его сторону. Один из спутников знаком призвал его к молчанию. Большой человек презрительно осмотрелся, и наши взгляды встретились.
– Здесь никого нет, – сказал он. – Они понятия не имеют, о чем речь.
Но вот что я вам скажу. Если кто-нибудь официально скажет против нас хоть слово, я не только сделаю эту даму посмешищем для всего Руффано, но и… – он понизил голос, и мы больше ничего не услышали.
– Вот видите, – шепнула мне Карла Распа, – бедные старики Риццио ничего от него не добьются. Надо бы им посоветовать спустить дело на тормозах, а еще лучше убраться отсюда. После такого потрясения синьорина все равно не посмеет нигде показаться. А если покажется, ее встретят таким же хохотом, как тот, что мы слышали за соседним столиком. – Она предложила мне сигарету, допила вино и подозвала официанта. – Я угощаю, – сказала она. – Мы оба зарабатываем на жизнь. За вами приглашение на обед. Когда?
– Не сегодня, – сказал я, помня про обещание, данное брату и сестре Паскуале. – Может быть, завтра?
– Завтра так завтра.
Мы встали из-за стола, вышли из ресторана и направились вверх по холму.
– Слышали самое свеженькое? – шепотом спросил меня Тони со своей стремянки, как только я вошел в библиотеку.
– Что именно? – Я насторожился.
– Ходят слухи, что женское общежитие закрывается и студенток отправляют по домам, – сказал Тони. – Экзамены им придется сдавать по почте. Говорят, три месяца назад общежитие уже взламывали и все девушки беременны.
Джузеппе Фосси, который диктовал секретарше, взглянул из-за стола на правонарушителя.
– Пожалуйста, будьте любезны соблюдать правила, – ледяным тоном сказал он, показывая рукой на висевшие на стенах объявления с надписью "Соблюдайте тишину".
За день мы дважды отвозили ящики с книгами в новое здание. И всякий раз узнавали свежие слухи. Повсюду нам встречались стайки студентов, многих из них Тони знал. Темой дня был взлом общежития, нападение на синьорину Риццио было у всех на устах. Некоторые говорили, что случившееся не имеет никакого отношения к студентам Э. К., что существует некий, известный только избранным ход между мужским и женским общежитиями, которым пользуются уже не один год. Синьорина ночи напролет развлекалась в своих покоях, и через нее прошли чуть ли не все профессора университета, хотя она и отдавала предпочтение более мускулистым. Другие, вступаясь за честь дамы, заявляли, что не кто иной, как сам профессор Элиа, привел в святилище банду замаскированных налетчиков и в качестве трофея, удостоверяющего его подвиг, прихватил с собой ночную рубашку синьорины.
Если в начале дня повсюду слышался смех, то под вечер настроение изменилось. Поползли слухи, что власти совершенно определенно возлагают вину на студентов Э. К., которые вернулись после выходных в бунтарском настроении и, с песнями и кошачьими воплями кружа на мотороллерах под окнами женского общежития, подначивали самых отчаянных проникнуть внутрь.
Оглянувшись, Тони показал на первую группу раздраженных студентов Э.
К., юношей и девушек, выходивших с занятии неподалеку от того места, где мы стояли.
– Смотрите в оба, – сказал он. – Похоже, будут неприятности.
Кто-то швырнул камень. Он разбил ветровое стекло нашего фургона, и осколки посыпались на землю. Другой камень попал Тони в голову. Со стороны небольшой группы студентов-гуманитариев долетел крик, его подхватили студенты, которые шли из главного здания университета. Некоторые из них рванулись навстречу предполагаемому противнику. Через минуту вся улица тонула в громких криках и улюлюканье; пролетело еще несколько камней, двое юношей на мотороллерах врезались в самую гущу образовавшейся толпы.
– Собирайся, – сказал я Тони. – Пора возвращаться. Свои собаки дерутся – чужая не приставай…
Я втащил его в фургон и завел мотор. Он ничего не сказал. По его голове текла кровь, и он промакивал ее носовым платком. Мы развернулись и осторожно, чтобы не задеть сбегавшихся со всех сторон студентов, проехали мимо университета и дальше вниз к герцогскому дворцу.
Я припарковал машину, где обычно, и выключил мотор.
– Вот она, университетская политика, – сказал я.
Тони был очень бледен. Я осмотрел ссадину. Достаточно глубокая.
– Надо к врачу, – сказал я. Он кивнул. – Отправляйся. Я все объясню.
Мы вместе вышли из фургона. Он добрел до своего мотороллера и, все еще зажимая одной рукой ссадину, завел его.
– Вы видели парня, который бросил камень? – спросил он. – Это уже не розыгрыш, все было всерьез, чтобы завязать драку. Потом я его разыщу. Или мои приятели разыщут.
Он медленно поехал вниз. Я пришел в библиотеку и рассказал о случившемся Джузеппе Фосси. Он так и взвился.
– Вам было совершенно не к чему задерживаться перед университетом, когда студенты выходят с занятий, – выпалил библиотекарь. – В такой день, как сегодня, когда все бурлит от слухов, это значит нарываться на неприятности. И еще, мне придется предъявить вам иск за фургон и сообщить о случившемся в регистрационное бюро. Профессор Риццио получит мою докладную…
– По поводу разбитого ветрового стекла? – прервал я его. – Синьор Фосси, послушайте, я займусь им в каком-нибудь гараже внизу.
– Пойдут разговоры. – Библиотекарь окончательно вышел из себя. – Все знают наш фургон, окажется, что кто-то был свидетелем случившегося.
Положитесь на Тони, и он разболтает всему Руффано.
Я дал синьору Фосси выговориться и, когда он успокоился, принялся за свою работу. В конце концов, это его заботы, а вовсе не мои. У меня и без того есть о чем думать. Весь день меня не оставляло смутное беспокойство, теперь оно еще больше усилилось. Если студентам вздумалось забраться в женское общежитие – это их дело, равно как и то, что они там натворили. Их найдут и либо накажут, либо отпустят. Меня это не касается. Меня беспокоило то, что это произошло именно сейчас. И мой перевод из немецкого историка, "…граждане города… поднялись под предводительством самого уважаемого из них… чья… жена пала жертвой любострастия…" Не я один держал в руках эти книги и читал по-немецки. Альдо показывал их кому-то из своих студентовгуманитариев. Эти страницы были отмечены. У меня в ушах снова звучал голос брата: "Сперва нечто волнующее для создания атмосферы. Поругание жены самого уважаемого жителя города".
Мысленно я вновь выходил из дома супругов Бутали, смотрел с улицы вниз на долину, на дороги, слышал рев возвращающихся мотороллеров. Случайное совпадение? Или набег был заранее спланирован?
Я не мог сосредоточиться на разборке нудных трудов немецких и английских философов и, когда пришло время закрывать библиотеку, первым ее покинул. Пьяцца Маджоре была забита студентами. Взбудораженные молодые люди группами ходили взад-вперед, некоторые держались за руки. Я не знал и не желал знать, какие факультеты они представляют, но заметил, что они останавливают и задирают обычных прохожих. Я надеялся остаться незамеченным и уже поднялся по ступеням собора, когда один рослый парень случайно повернул голову в мою сторону и подскочил ко мне.
– Стоять, крошка, – крикнул он, заламывая мне руки за спину. – И куда это ты собираешься смыться?
– Виа Сан Микеле, – сказал я. – Я там живу.
– Ах, вот как, ты там живешь? А где ты работаешь?
– Я сотрудник библиотеки.
– Сотрудник библиотеки? – передразнил он меня. – Что ж, грязная работенка, не так ли? Руки и физиономия весь день в пыли. – И он крикнул стоявшим на нижних ступенях:
– Здесь один кроха гуманитарий, он нуждается в стирке. Как насчет водной процедуры? Не прополоснуть ли его в фонтане?
Его слова были встречены дружным смехом, но если у кого-то он и звучал весело, то далеко не у всех:
– Давай его сюда! Стирать так стирать!
Фонтан в центре площади окружало плотное кольцо студентов. Некоторые из них, распевая и смеясь, расхаживали по парапету. Их было много, человек пятьдесят-сто. Я чувствовал себя очень маленьким и очень одиноким.
Неожиданно к площади со стороны университета подъехала машина. Студенты расступились. Один парень потерял равновесие и свалился в водоем. Толпа расхохоталась, мой страж, поддерживая общее веселье, слегка ослабил хватку, я наклонился и выскользнул из его рук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Она набросилась на свою тарелку с истинным удовольствием, предварительно посыпав ее содержимое тертым сыром.
– Если никто не подает жалобу, закон не может действовать, – сказала она. – Наверное, ребята догадывались о реакции, потому и пошли на риск.
Конечно, вокруг взлома поднимется шум, даже страшный шум. Но то, что случилось с синьориной Риццио, – ее личное дело. Если она отказывается подавать заявление об изнасиловании, а брат ее в этом поддерживает, никто ничего не может сделать. Вы заказали вино?
Вино я заказал. И налил ей. Она выпила его залпом, словно у нее пересохло в горле.
– Ее не заваливали, – продолжала Карла Распа. – Насколько я понимаю, об этом речь не идет. Никаких побоев. Просто мягко и настойчиво показали, что к чему.
– Откуда вы знаете? – спросил я.
– О, это целая история, то, что рассказывают девушки в общежитии.
Оправившись от страха перед мужчинами в масках, сами целые и невредимые, – ну, те из них, которые пока действительно целы, – они просто не могут сдержаться. Чтобы такое случилось с ней, с синьориной! Вам стоит рассказать об этом вашим ребятам-экономистам. Каковы нервы!
– И все же мне не верится, – сказал я.
– А я верю, – возразила она. – Если полицию не вызывают, а про синьорину говорят, что ей нездоровится, то это сущая правда. Как, повашему, ей это доставило удовольствие?
Ее глаза сияли. Я почувствовал легкую тошноту. Жестокость всегда вызывала у меня отвращение, но прежде всего я не понимал насилия над стариками и детьми. Я не ответил.
– А знаете, ведь она сама напросилась, – продолжала Карла Распа. – Обращалась со студентками как с послушницами, которые дали обет. Никаких встреч с мальчиками даже в гостиных общежития, уже в десять вечера двери на замке. Мне это хорошо известно, поскольку многие девушки посещают мои лекции. Они уже дошли до ручки. Понятно, что одна из них и впустила этих мальчишек. Потом подслушивала под дверью и обо всем раззвонила!
Я представил себе, как величественная, внушительных размеров особа, с которой я встретился накануне днем, с кислым видом потягивает минеральную воду. На прочее у меня не хватило воображения.
Карла Распа, сидевшая лицом к двери ресторана, наклонилась над столом и взяла меня за руку.
– Не оборачивайтесь, – сказала она. – Пришел профессор Элиа. Декан факультета Э. К. собственной персоной. С группой коллег. Интересно, придется ему подать в отставку или нет?
– Подать в отставку? Чего ради? – осведомился я. – Кто сможет повесить взлом общежития на его студентов?
– Это совершенно очевидно, – сказала она. – Синьорина Риццио не раз жаловалась на их поведение. Об этом сообщалось в университетском бюллетене.
Вчерашняя ночь – их ответ на ее жалобы.
Я дождался, когда компания устроилась за столиком слева от меня, затем повернулся вполоборота, чтобы взглянуть на них.
– Крупный мужчина, – шепнула моя спутница, – с копной волос.
Человека более самодовольного не найти во всем Руффано, но он делает дело.
Сразу видно, миланец.
Профессор Элиа – глаза скрыты очками в массивной оправе, черные, подстриженные бобриком волосы – был одним из тех крупных мужчин, которым не годится ни один костюм. Его безупречное одеяние состояло из сплошных складок. Он быстро говорил, пригнувшись к столу и не позволяя никому вставить ни слова. Вдруг он откинул свою, несомненно, прекрасную голову и разразился громоподобным смехом.
– Пятеро, – сказал он, – друг за другом. Так мне рассказывали. И никаких возражений. Ни писка, ни визга.
Стол закачался. Смех профессора заполнил весь ресторан. Почти все посетители обернулись в его сторону. Один из спутников знаком призвал его к молчанию. Большой человек презрительно осмотрелся, и наши взгляды встретились.
– Здесь никого нет, – сказал он. – Они понятия не имеют, о чем речь.
Но вот что я вам скажу. Если кто-нибудь официально скажет против нас хоть слово, я не только сделаю эту даму посмешищем для всего Руффано, но и… – он понизил голос, и мы больше ничего не услышали.
– Вот видите, – шепнула мне Карла Распа, – бедные старики Риццио ничего от него не добьются. Надо бы им посоветовать спустить дело на тормозах, а еще лучше убраться отсюда. После такого потрясения синьорина все равно не посмеет нигде показаться. А если покажется, ее встретят таким же хохотом, как тот, что мы слышали за соседним столиком. – Она предложила мне сигарету, допила вино и подозвала официанта. – Я угощаю, – сказала она. – Мы оба зарабатываем на жизнь. За вами приглашение на обед. Когда?
– Не сегодня, – сказал я, помня про обещание, данное брату и сестре Паскуале. – Может быть, завтра?
– Завтра так завтра.
Мы встали из-за стола, вышли из ресторана и направились вверх по холму.
– Слышали самое свеженькое? – шепотом спросил меня Тони со своей стремянки, как только я вошел в библиотеку.
– Что именно? – Я насторожился.
– Ходят слухи, что женское общежитие закрывается и студенток отправляют по домам, – сказал Тони. – Экзамены им придется сдавать по почте. Говорят, три месяца назад общежитие уже взламывали и все девушки беременны.
Джузеппе Фосси, который диктовал секретарше, взглянул из-за стола на правонарушителя.
– Пожалуйста, будьте любезны соблюдать правила, – ледяным тоном сказал он, показывая рукой на висевшие на стенах объявления с надписью "Соблюдайте тишину".
За день мы дважды отвозили ящики с книгами в новое здание. И всякий раз узнавали свежие слухи. Повсюду нам встречались стайки студентов, многих из них Тони знал. Темой дня был взлом общежития, нападение на синьорину Риццио было у всех на устах. Некоторые говорили, что случившееся не имеет никакого отношения к студентам Э. К., что существует некий, известный только избранным ход между мужским и женским общежитиями, которым пользуются уже не один год. Синьорина ночи напролет развлекалась в своих покоях, и через нее прошли чуть ли не все профессора университета, хотя она и отдавала предпочтение более мускулистым. Другие, вступаясь за честь дамы, заявляли, что не кто иной, как сам профессор Элиа, привел в святилище банду замаскированных налетчиков и в качестве трофея, удостоверяющего его подвиг, прихватил с собой ночную рубашку синьорины.
Если в начале дня повсюду слышался смех, то под вечер настроение изменилось. Поползли слухи, что власти совершенно определенно возлагают вину на студентов Э. К., которые вернулись после выходных в бунтарском настроении и, с песнями и кошачьими воплями кружа на мотороллерах под окнами женского общежития, подначивали самых отчаянных проникнуть внутрь.
Оглянувшись, Тони показал на первую группу раздраженных студентов Э.
К., юношей и девушек, выходивших с занятии неподалеку от того места, где мы стояли.
– Смотрите в оба, – сказал он. – Похоже, будут неприятности.
Кто-то швырнул камень. Он разбил ветровое стекло нашего фургона, и осколки посыпались на землю. Другой камень попал Тони в голову. Со стороны небольшой группы студентов-гуманитариев долетел крик, его подхватили студенты, которые шли из главного здания университета. Некоторые из них рванулись навстречу предполагаемому противнику. Через минуту вся улица тонула в громких криках и улюлюканье; пролетело еще несколько камней, двое юношей на мотороллерах врезались в самую гущу образовавшейся толпы.
– Собирайся, – сказал я Тони. – Пора возвращаться. Свои собаки дерутся – чужая не приставай…
Я втащил его в фургон и завел мотор. Он ничего не сказал. По его голове текла кровь, и он промакивал ее носовым платком. Мы развернулись и осторожно, чтобы не задеть сбегавшихся со всех сторон студентов, проехали мимо университета и дальше вниз к герцогскому дворцу.
Я припарковал машину, где обычно, и выключил мотор.
– Вот она, университетская политика, – сказал я.
Тони был очень бледен. Я осмотрел ссадину. Достаточно глубокая.
– Надо к врачу, – сказал я. Он кивнул. – Отправляйся. Я все объясню.
Мы вместе вышли из фургона. Он добрел до своего мотороллера и, все еще зажимая одной рукой ссадину, завел его.
– Вы видели парня, который бросил камень? – спросил он. – Это уже не розыгрыш, все было всерьез, чтобы завязать драку. Потом я его разыщу. Или мои приятели разыщут.
Он медленно поехал вниз. Я пришел в библиотеку и рассказал о случившемся Джузеппе Фосси. Он так и взвился.
– Вам было совершенно не к чему задерживаться перед университетом, когда студенты выходят с занятий, – выпалил библиотекарь. – В такой день, как сегодня, когда все бурлит от слухов, это значит нарываться на неприятности. И еще, мне придется предъявить вам иск за фургон и сообщить о случившемся в регистрационное бюро. Профессор Риццио получит мою докладную…
– По поводу разбитого ветрового стекла? – прервал я его. – Синьор Фосси, послушайте, я займусь им в каком-нибудь гараже внизу.
– Пойдут разговоры. – Библиотекарь окончательно вышел из себя. – Все знают наш фургон, окажется, что кто-то был свидетелем случившегося.
Положитесь на Тони, и он разболтает всему Руффано.
Я дал синьору Фосси выговориться и, когда он успокоился, принялся за свою работу. В конце концов, это его заботы, а вовсе не мои. У меня и без того есть о чем думать. Весь день меня не оставляло смутное беспокойство, теперь оно еще больше усилилось. Если студентам вздумалось забраться в женское общежитие – это их дело, равно как и то, что они там натворили. Их найдут и либо накажут, либо отпустят. Меня это не касается. Меня беспокоило то, что это произошло именно сейчас. И мой перевод из немецкого историка, "…граждане города… поднялись под предводительством самого уважаемого из них… чья… жена пала жертвой любострастия…" Не я один держал в руках эти книги и читал по-немецки. Альдо показывал их кому-то из своих студентовгуманитариев. Эти страницы были отмечены. У меня в ушах снова звучал голос брата: "Сперва нечто волнующее для создания атмосферы. Поругание жены самого уважаемого жителя города".
Мысленно я вновь выходил из дома супругов Бутали, смотрел с улицы вниз на долину, на дороги, слышал рев возвращающихся мотороллеров. Случайное совпадение? Или набег был заранее спланирован?
Я не мог сосредоточиться на разборке нудных трудов немецких и английских философов и, когда пришло время закрывать библиотеку, первым ее покинул. Пьяцца Маджоре была забита студентами. Взбудораженные молодые люди группами ходили взад-вперед, некоторые держались за руки. Я не знал и не желал знать, какие факультеты они представляют, но заметил, что они останавливают и задирают обычных прохожих. Я надеялся остаться незамеченным и уже поднялся по ступеням собора, когда один рослый парень случайно повернул голову в мою сторону и подскочил ко мне.
– Стоять, крошка, – крикнул он, заламывая мне руки за спину. – И куда это ты собираешься смыться?
– Виа Сан Микеле, – сказал я. – Я там живу.
– Ах, вот как, ты там живешь? А где ты работаешь?
– Я сотрудник библиотеки.
– Сотрудник библиотеки? – передразнил он меня. – Что ж, грязная работенка, не так ли? Руки и физиономия весь день в пыли. – И он крикнул стоявшим на нижних ступенях:
– Здесь один кроха гуманитарий, он нуждается в стирке. Как насчет водной процедуры? Не прополоснуть ли его в фонтане?
Его слова были встречены дружным смехом, но если у кого-то он и звучал весело, то далеко не у всех:
– Давай его сюда! Стирать так стирать!
Фонтан в центре площади окружало плотное кольцо студентов. Некоторые из них, распевая и смеясь, расхаживали по парапету. Их было много, человек пятьдесят-сто. Я чувствовал себя очень маленьким и очень одиноким.
Неожиданно к площади со стороны университета подъехала машина. Студенты расступились. Один парень потерял равновесие и свалился в водоем. Толпа расхохоталась, мой страж, поддерживая общее веселье, слегка ослабил хватку, я наклонился и выскользнул из его рук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49