Может, повезет. А может, и нет. Если удастся, Плимут на рассвете будет наш.
– Что ты имеешь в виду?
Он все еще не отрывал глаз от мерцающих вдалеке огоньков города.
– Я вступил в контакт с заместителем командующего гарнизоном, неким полковником Серлем. Может так случиться, что за три тысячи фунтов он сдаст город. Я хочу попробовать подкупить его, вместо того, чтобы продолжать жертвовать жизнями моих солдат.
Я промолчала. План показался мне рискованным и каким-то не слишком чистым.
– Как ты собираешься действовать?
– Сегодня вечером Джо пробрался в город и сейчас уже, наверное, затаился где-нибудь. У него при себе мое послание к полковнику с обещанием выплатить тому три тысячи фунтов.
– Не нравится мне это. Боюсь, ничего хорошего не выйдет.
– Может, и нет, – сказал он равнодушно, – но попытаться не мешает. Меня не прельщает перспектива всю зиму биться головой о ворота Плимута.
Я подумала о Джо с его наглыми карими глазами.
– А если они схватят Джо? Ричард улыбнулся.
– Этот парень сможет о себе позаботиться.
Я вспомнила лорда Робартса, каким видела его в последний раз, в мокром плаще, с заляпанными грязью сапогами, мрачного, ожесточенного поражением, и подумала о том, как он должен ненавидеть даже имя Гренвилей.
– Я встану рано, – сказал Ричард, – ты еще будешь спать. Если к полудню услышишь салют из всех орудий в гарнизоне, это значит, что я, после непродолжительного кровавого боя, вошел в Плимут.
Он сжал мое лицо в ладонях, поцеловал меня и пожелал доброй ночи, но уснуть я не могла. Возбуждение, которое всегда охватывало меня, когда Ричард был рядом, переросло в волнение и тревогу. Чутье подсказывало мне, что у него ничего не выйдет.
Утром, примерно в половине шестого, они ускакали, и только тогда, усталая и разбитая, я забылась тяжелым сном.
Проснулась я уже в одиннадцатом часу. За окном было пасмурно, в воздухе веяло осенью. Завтракать мне не хотелось, вставать тоже, и я осталась лежать в постели. Дом был полон звуков, занимались уборкой слуги, туда и обратно ходили солдаты. В двенадцать часов я, приподнявшись на локте, глянула в сторону реки. Пять минут первого. Четверть первого. Половина первого. Никакого орудийного салюта. Даже случайного выстрела из мушкета не доносилось до моего слуха. В два часа пошел дождь, потом прояснилось, затем вновь заморосило. Медленно тянулся этот хмурый, унылый день. Недобрые предчувствия не оставляли меня. В пять часов Матти принесла мне на подносе обед, который я неохотно поклевала. Я спросила ее, не слышно ли чего нового, но она ничего не знала. Однако позднее, когда она пришла забрать поднос и задвинуть занавеси, ее лицо было озабоченным.
– Что случилось? – спросила я.
– Один из людей сэра Ричарда рассказывал караульным, что у них произошла крупная неприятность. Лорд Робартс взял в плен одного из лучших молодых офицеров и военный трибунал приговорил его к смерти. Сэр Ричард весь день пытался выкупить его у них, но ничего не вышло.
– Кто это?
– Не знаю.
– И что же теперь будет с офицером?
– Тот парень не сказал.
Я вновь откинулась на подушку, заслонив глаза ладонью от света свечи. Предчувствие никогда не обманывало меня, а ведь на этот раз я была охвачена тревогой всю ночь и весь день. Возможно, чувства увечных людей всегда обострены, и этим объясняется наша интуиция.
Позднее я услышала стук копыт по аллее, часовые отдали честь прибывшим, а затем на лестнице раздались шаги. Медленно, тяжело они прошествовали в сторону комнат в северном крыле, с грохотом захлопнулась дверь, и по дому разлилась тишина. Довольно долго я лежала, прислушиваясь, однако ничего не происходило. Где-то перед полуночью мне показалось, что я слышу его шаги в коридоре. Он подошел к моей двери и взялся за ручку. Свечи уже погасли и в комнате стояла кромешная тьма. Весь дом спал. Он подошел к кровати и опустился на колени. Положив руку ему на голову, я притянула его к себе. Шло время, но он по-прежнему не проронил ни слова.
– Расскажи мне, – шепнула я, – возможно, это поможет.
– Они повесили его над самыми городскими воротами, чтобы нам было видно. Я послал роту солдат, чтобы те сняли его, но их всех уложили огнем из мушкетов. Они повесили его прямо у меня на глазах.
Теперь, когда мучительная неизвестность была позади и этот день подошел к концу, я почувствовала какую-то странную отрешенность, которая всегда охватывает нас, когда мы сталкиваемся с чужой трагедией и кризис уже миновал.
В этой битве Ричард должен был участвовать сам, лично, я ничем не могла ему помочь. Мне оставалось лишь крепко прижимать его к себе в темноте.
– Эта крыса Серль, – сказал он отрывистым тоном, таким не похожим на его обычный голос, – предал нас, и парня схватили. Я сам отправился к стенам Плимута, чтобы договориться с Робартсом, и предложил ему любые условия: выкуп или обмен, как он решит, но он даже не ответил. И пока я стоял там, они вздернули его…
Он не мог закончить фразу. Голова его лежала у меня на груди, а руки судорожно сжимали укрывавшее меня одеяло.
– Завтра он мог так и так погибнуть, – сказала я. – Пуля в голову. Удар пикой. Неудачное падение с коня. Это всякий день может случиться, ведь идет война. Постарайся взглянуть на это с такой стороны.
– Нет, – произнес он глухо. – Это моя вина, со мной она и останется. Навсегда. Я принял неправильное решение.
– Джо бы простил тебя, он бы понял.
– Я сам не могу простить себя, вот в чем пытка.
Тогда мне припомнилось все, о чем я так давно хотела поговорить с ним, и прежде всего то, что он и сам не безгрешен. Удар, постигший его, послужил лишь мрачным напоминанием об этом. Ведь это его собственная безжалостность спровоцировала врага. Мера за меру. Жестокость порождает жестокость; измена влечет за собой предательство; те качества, которые он бездумно поощрял в себе все эти годы, рикошетом ударили по нему самому.
Сторонники парламента не забыли его вероломства, когда, прикинувшись другом, он переметнулся на сторону короля, выдав все их секреты. Не забыли они и казнь пленных без суда и следствия в замке Лидфорд, а также длинные ряды виселиц на рыночной площади в Солташе. И лорд Ро-бартс, чье поместье Лангидрок было разорено и разграблено Ричардом, естественно, решил отомстить ему, отняв жизнь у его посланника, в кармане которого обнаружил письмо, толкающее их соратника на измену.
Не знаю, дьявол ли так распорядился или сам Всевышний, что этот посланник оказался сыном Ричарда Гренвиля. Все это промелькнуло у меня в голове, пока я прижимала его к себе. И вот, думала я, наступил поворотный момент в его жизни. Теперь одно из двух: или он сделает вывод из этой трагедии и поймет, что жестокость – не ответ на поставленные вопросы, что бесчестность всегда влечет за собой бесчестность, что его самодурство любого друга со временем превратит во врага; или смерть мальчика ничему его не научит, и тогда он так и будет жить дальше, не прислушиваясь ни к чьим советам, оставаясь все тем же озлобленным беспринципным Шельмой Ричардом, за голову которого назначена награда; Рыжей лисой, чье отсутствие благородства стало притчей во языцех; уродливой противоположностью своего всеми любимого брата.
– Ричард, – шептала я, – Ричард, мой дорогой, мой любимый…
Он вдруг вскочил на ноги и, подойдя к окну, раздвинул занавеси. Лунный свет упал на его руки, державшие шпагу, но лицо по-прежнему оставалось в тени.
– Я отомщу, – сказал он. – Больше никакой пощады. Никому. Никого не помилую. С этого момента в моей жизни только одна цель: убивать мятежников. А для этого мне нужно командовать армией, только так я смогу выполнить свою задачу. Я не потерплю никакой критики от своих товарищей по оружию и никаких приказов от старших по чину. Его Величество сделал меня генералом на западе страны, и, клянусь Богом, скоро об этом узнает весь мир.
Я поняла тогда, что в нем возобладали худшие стороны характера, и что бы я теперь ни сказала, это ему уже не поможет. Будь мы мужем и женой или хотя бы настоящими любовниками, наша ежедневная близость дала бы мне шанс смягчить его. Однако судьба и обстоятельства распорядились так, что я стала лишь тенью, неясным призраком в его жизни. Он пришел сегодня ко мне, потому что я была ему нужна, но ни мои слезы, ни упреки, ни нежность, ни уверения в любви не могли теперь удержать его от неверного шага: беспощадный, страшный рок уже тяготел над ним.
22
В следующие пять месяцев Ричард то и дело наведывался в Редфорд. Хотя его главный штаб оставался в Бакленде и ему приходилось часто ездить по Девонширу и Корнуоллу, вербуя молодых парней для королевской армии, в доме моего брата все время находилось на постое рота его солдат, а отведенные для него покои неизменно содержались в безупречном порядке, ожидая гостя.
Доводы, объясняющие его частые визиты необходимостью вести наблюдение за крепостями Маунт Баттен и Маунт Стемпфорд, казались вполне правдоподобными, но то, как поджимал губы мой брат, а Перси с Филиппой упрямо переводили разговор на другую тему, стоило в беседе упомянуть имя генерала, убеждало меня в том, что они были уверены – Ричард бывает в Редфорде из-за меня; и когда генерал со своим штабом как-то прибыл, чтобы провести у нас пару ночей, и попросил, чтобы я пообедала с ним наедине, это вызвало бурю возмущения – все бросились спасать жалкие остатки моей репутации. Мне было заявлено, что это странная и неуместная дружба, и я даже подумала тогда, что если бы я наплевала на честь и уехала с Ричардом в Бакленд, то это, пожалуй, было бы лучше для нас всех. И все же я упрямо отказывалась от этой мысли, и даже сейчас, после стольких лет, мне трудно выразить словами причину своего нежелания. Видимо, подспудно я всегда опасалась, что если наши с ним жизни сплетутся в тугой клубок, я стану для него обузой, и любовь утратит для нас свое очарование. Здесь, в Редфорде, он искал моего общества, которое действовало на него умиротворяюще или, наоборот, возбуждающе; в каком бы настроении он ни приезжал, я всегда могла подстроиться под него. Но сделайся я непременной принадлежностью его дома, и постепенно он начнет тяготиться своей зависимостью и теми невидимыми узами, которые обычно связывают супругов, и сразу же нашей свободе отношений придет конец. Сознание моей неполноценности, которое не так сильно мучило меня, а порой и вовсе оставляло, когда Ричард приезжал в Редфорд, – терзало бы меня неотступно, поселись я с ним в Бакленде; мысль о моей беспомощности и увечности постоянно крутилась бы в мозгу, отравляя все радостные минуты, и даже во время его ласк, нежных и пылких, я говорила бы себе – в мгновенном прозрении – это совсем не то, что ему надо.
Отсутствие смирения всегда было моим самым большим недостатком, и хотя за шестнадцать лет я приучила себя покорно и безропотно нести свой крест, все же гордость не позволяла мне делить выпавшие на мою долю тяготы с возлюбленным. Боже мой, чего бы я ни отдала за то, чтобы иметь возможность гулять вместе с ним, скакать верхом, порхать вокруг него с изяществом и грацией. Даже у бездомной цыганки или нищенки под забором могло быть больше гордости, чем у такой калеки, как я. Он любил говорить мне, улыбаясь поверх стакана с вином:
– На следующей неделе ты поедешь со мной в Бакленд. Там в башне есть комната, из которой видна долина и дальние холмы. Когда-то она принадлежала моему деду, который служил на флагмане «Ривендж» у Дрейка. Позже, когда Дрейк приобрел у деда Бакленд, он тоже поселился в этой комнате и завесил стены картами. Ты сможешь лежать там, Онор, размышлять о прошлом, о Непобедимой Арманде. А вечерами я буду приходить к тебе, опускаться на колени рядом с твоим ложем, и нам будет казаться, что яблони в Ланресте все еще в цвету и что тебе по-прежнему восемнадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
– Что ты имеешь в виду?
Он все еще не отрывал глаз от мерцающих вдалеке огоньков города.
– Я вступил в контакт с заместителем командующего гарнизоном, неким полковником Серлем. Может так случиться, что за три тысячи фунтов он сдаст город. Я хочу попробовать подкупить его, вместо того, чтобы продолжать жертвовать жизнями моих солдат.
Я промолчала. План показался мне рискованным и каким-то не слишком чистым.
– Как ты собираешься действовать?
– Сегодня вечером Джо пробрался в город и сейчас уже, наверное, затаился где-нибудь. У него при себе мое послание к полковнику с обещанием выплатить тому три тысячи фунтов.
– Не нравится мне это. Боюсь, ничего хорошего не выйдет.
– Может, и нет, – сказал он равнодушно, – но попытаться не мешает. Меня не прельщает перспектива всю зиму биться головой о ворота Плимута.
Я подумала о Джо с его наглыми карими глазами.
– А если они схватят Джо? Ричард улыбнулся.
– Этот парень сможет о себе позаботиться.
Я вспомнила лорда Робартса, каким видела его в последний раз, в мокром плаще, с заляпанными грязью сапогами, мрачного, ожесточенного поражением, и подумала о том, как он должен ненавидеть даже имя Гренвилей.
– Я встану рано, – сказал Ричард, – ты еще будешь спать. Если к полудню услышишь салют из всех орудий в гарнизоне, это значит, что я, после непродолжительного кровавого боя, вошел в Плимут.
Он сжал мое лицо в ладонях, поцеловал меня и пожелал доброй ночи, но уснуть я не могла. Возбуждение, которое всегда охватывало меня, когда Ричард был рядом, переросло в волнение и тревогу. Чутье подсказывало мне, что у него ничего не выйдет.
Утром, примерно в половине шестого, они ускакали, и только тогда, усталая и разбитая, я забылась тяжелым сном.
Проснулась я уже в одиннадцатом часу. За окном было пасмурно, в воздухе веяло осенью. Завтракать мне не хотелось, вставать тоже, и я осталась лежать в постели. Дом был полон звуков, занимались уборкой слуги, туда и обратно ходили солдаты. В двенадцать часов я, приподнявшись на локте, глянула в сторону реки. Пять минут первого. Четверть первого. Половина первого. Никакого орудийного салюта. Даже случайного выстрела из мушкета не доносилось до моего слуха. В два часа пошел дождь, потом прояснилось, затем вновь заморосило. Медленно тянулся этот хмурый, унылый день. Недобрые предчувствия не оставляли меня. В пять часов Матти принесла мне на подносе обед, который я неохотно поклевала. Я спросила ее, не слышно ли чего нового, но она ничего не знала. Однако позднее, когда она пришла забрать поднос и задвинуть занавеси, ее лицо было озабоченным.
– Что случилось? – спросила я.
– Один из людей сэра Ричарда рассказывал караульным, что у них произошла крупная неприятность. Лорд Робартс взял в плен одного из лучших молодых офицеров и военный трибунал приговорил его к смерти. Сэр Ричард весь день пытался выкупить его у них, но ничего не вышло.
– Кто это?
– Не знаю.
– И что же теперь будет с офицером?
– Тот парень не сказал.
Я вновь откинулась на подушку, заслонив глаза ладонью от света свечи. Предчувствие никогда не обманывало меня, а ведь на этот раз я была охвачена тревогой всю ночь и весь день. Возможно, чувства увечных людей всегда обострены, и этим объясняется наша интуиция.
Позднее я услышала стук копыт по аллее, часовые отдали честь прибывшим, а затем на лестнице раздались шаги. Медленно, тяжело они прошествовали в сторону комнат в северном крыле, с грохотом захлопнулась дверь, и по дому разлилась тишина. Довольно долго я лежала, прислушиваясь, однако ничего не происходило. Где-то перед полуночью мне показалось, что я слышу его шаги в коридоре. Он подошел к моей двери и взялся за ручку. Свечи уже погасли и в комнате стояла кромешная тьма. Весь дом спал. Он подошел к кровати и опустился на колени. Положив руку ему на голову, я притянула его к себе. Шло время, но он по-прежнему не проронил ни слова.
– Расскажи мне, – шепнула я, – возможно, это поможет.
– Они повесили его над самыми городскими воротами, чтобы нам было видно. Я послал роту солдат, чтобы те сняли его, но их всех уложили огнем из мушкетов. Они повесили его прямо у меня на глазах.
Теперь, когда мучительная неизвестность была позади и этот день подошел к концу, я почувствовала какую-то странную отрешенность, которая всегда охватывает нас, когда мы сталкиваемся с чужой трагедией и кризис уже миновал.
В этой битве Ричард должен был участвовать сам, лично, я ничем не могла ему помочь. Мне оставалось лишь крепко прижимать его к себе в темноте.
– Эта крыса Серль, – сказал он отрывистым тоном, таким не похожим на его обычный голос, – предал нас, и парня схватили. Я сам отправился к стенам Плимута, чтобы договориться с Робартсом, и предложил ему любые условия: выкуп или обмен, как он решит, но он даже не ответил. И пока я стоял там, они вздернули его…
Он не мог закончить фразу. Голова его лежала у меня на груди, а руки судорожно сжимали укрывавшее меня одеяло.
– Завтра он мог так и так погибнуть, – сказала я. – Пуля в голову. Удар пикой. Неудачное падение с коня. Это всякий день может случиться, ведь идет война. Постарайся взглянуть на это с такой стороны.
– Нет, – произнес он глухо. – Это моя вина, со мной она и останется. Навсегда. Я принял неправильное решение.
– Джо бы простил тебя, он бы понял.
– Я сам не могу простить себя, вот в чем пытка.
Тогда мне припомнилось все, о чем я так давно хотела поговорить с ним, и прежде всего то, что он и сам не безгрешен. Удар, постигший его, послужил лишь мрачным напоминанием об этом. Ведь это его собственная безжалостность спровоцировала врага. Мера за меру. Жестокость порождает жестокость; измена влечет за собой предательство; те качества, которые он бездумно поощрял в себе все эти годы, рикошетом ударили по нему самому.
Сторонники парламента не забыли его вероломства, когда, прикинувшись другом, он переметнулся на сторону короля, выдав все их секреты. Не забыли они и казнь пленных без суда и следствия в замке Лидфорд, а также длинные ряды виселиц на рыночной площади в Солташе. И лорд Ро-бартс, чье поместье Лангидрок было разорено и разграблено Ричардом, естественно, решил отомстить ему, отняв жизнь у его посланника, в кармане которого обнаружил письмо, толкающее их соратника на измену.
Не знаю, дьявол ли так распорядился или сам Всевышний, что этот посланник оказался сыном Ричарда Гренвиля. Все это промелькнуло у меня в голове, пока я прижимала его к себе. И вот, думала я, наступил поворотный момент в его жизни. Теперь одно из двух: или он сделает вывод из этой трагедии и поймет, что жестокость – не ответ на поставленные вопросы, что бесчестность всегда влечет за собой бесчестность, что его самодурство любого друга со временем превратит во врага; или смерть мальчика ничему его не научит, и тогда он так и будет жить дальше, не прислушиваясь ни к чьим советам, оставаясь все тем же озлобленным беспринципным Шельмой Ричардом, за голову которого назначена награда; Рыжей лисой, чье отсутствие благородства стало притчей во языцех; уродливой противоположностью своего всеми любимого брата.
– Ричард, – шептала я, – Ричард, мой дорогой, мой любимый…
Он вдруг вскочил на ноги и, подойдя к окну, раздвинул занавеси. Лунный свет упал на его руки, державшие шпагу, но лицо по-прежнему оставалось в тени.
– Я отомщу, – сказал он. – Больше никакой пощады. Никому. Никого не помилую. С этого момента в моей жизни только одна цель: убивать мятежников. А для этого мне нужно командовать армией, только так я смогу выполнить свою задачу. Я не потерплю никакой критики от своих товарищей по оружию и никаких приказов от старших по чину. Его Величество сделал меня генералом на западе страны, и, клянусь Богом, скоро об этом узнает весь мир.
Я поняла тогда, что в нем возобладали худшие стороны характера, и что бы я теперь ни сказала, это ему уже не поможет. Будь мы мужем и женой или хотя бы настоящими любовниками, наша ежедневная близость дала бы мне шанс смягчить его. Однако судьба и обстоятельства распорядились так, что я стала лишь тенью, неясным призраком в его жизни. Он пришел сегодня ко мне, потому что я была ему нужна, но ни мои слезы, ни упреки, ни нежность, ни уверения в любви не могли теперь удержать его от неверного шага: беспощадный, страшный рок уже тяготел над ним.
22
В следующие пять месяцев Ричард то и дело наведывался в Редфорд. Хотя его главный штаб оставался в Бакленде и ему приходилось часто ездить по Девонширу и Корнуоллу, вербуя молодых парней для королевской армии, в доме моего брата все время находилось на постое рота его солдат, а отведенные для него покои неизменно содержались в безупречном порядке, ожидая гостя.
Доводы, объясняющие его частые визиты необходимостью вести наблюдение за крепостями Маунт Баттен и Маунт Стемпфорд, казались вполне правдоподобными, но то, как поджимал губы мой брат, а Перси с Филиппой упрямо переводили разговор на другую тему, стоило в беседе упомянуть имя генерала, убеждало меня в том, что они были уверены – Ричард бывает в Редфорде из-за меня; и когда генерал со своим штабом как-то прибыл, чтобы провести у нас пару ночей, и попросил, чтобы я пообедала с ним наедине, это вызвало бурю возмущения – все бросились спасать жалкие остатки моей репутации. Мне было заявлено, что это странная и неуместная дружба, и я даже подумала тогда, что если бы я наплевала на честь и уехала с Ричардом в Бакленд, то это, пожалуй, было бы лучше для нас всех. И все же я упрямо отказывалась от этой мысли, и даже сейчас, после стольких лет, мне трудно выразить словами причину своего нежелания. Видимо, подспудно я всегда опасалась, что если наши с ним жизни сплетутся в тугой клубок, я стану для него обузой, и любовь утратит для нас свое очарование. Здесь, в Редфорде, он искал моего общества, которое действовало на него умиротворяюще или, наоборот, возбуждающе; в каком бы настроении он ни приезжал, я всегда могла подстроиться под него. Но сделайся я непременной принадлежностью его дома, и постепенно он начнет тяготиться своей зависимостью и теми невидимыми узами, которые обычно связывают супругов, и сразу же нашей свободе отношений придет конец. Сознание моей неполноценности, которое не так сильно мучило меня, а порой и вовсе оставляло, когда Ричард приезжал в Редфорд, – терзало бы меня неотступно, поселись я с ним в Бакленде; мысль о моей беспомощности и увечности постоянно крутилась бы в мозгу, отравляя все радостные минуты, и даже во время его ласк, нежных и пылких, я говорила бы себе – в мгновенном прозрении – это совсем не то, что ему надо.
Отсутствие смирения всегда было моим самым большим недостатком, и хотя за шестнадцать лет я приучила себя покорно и безропотно нести свой крест, все же гордость не позволяла мне делить выпавшие на мою долю тяготы с возлюбленным. Боже мой, чего бы я ни отдала за то, чтобы иметь возможность гулять вместе с ним, скакать верхом, порхать вокруг него с изяществом и грацией. Даже у бездомной цыганки или нищенки под забором могло быть больше гордости, чем у такой калеки, как я. Он любил говорить мне, улыбаясь поверх стакана с вином:
– На следующей неделе ты поедешь со мной в Бакленд. Там в башне есть комната, из которой видна долина и дальние холмы. Когда-то она принадлежала моему деду, который служил на флагмане «Ривендж» у Дрейка. Позже, когда Дрейк приобрел у деда Бакленд, он тоже поселился в этой комнате и завесил стены картами. Ты сможешь лежать там, Онор, размышлять о прошлом, о Непобедимой Арманде. А вечерами я буду приходить к тебе, опускаться на колени рядом с твоим ложем, и нам будет казаться, что яблони в Ланресте все еще в цвету и что тебе по-прежнему восемнадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60