– Ну и что? – Он удивленно воззрился на меня. – Будь я проклят, если сяду где-то в другом месте. Эй, дорогу сэру Ричарду Гренвилю!
При звуке его голоса слуги вжались в стену, все головы вновь повернулись в нашу сторону, и я увидела, что даже герцог прервал беседу с графиней. Стулья быстро сдвинули, людей потеснили, и мы кое-как втиснулись за стол неподалеку от герцога. Леди Маунт Эджкум повернулась и бросила на меня ледяной взгляд. Ричард Гренвиль с улыбкой поклонился.
– Возможно, вы уже знакомы с Онор Гаррис, графиня, – произнес он. – Моя свояченица. Сегодня ей исполняется восемнадцать лет.
Графиня поклонилась в ответ, но по ней не было заметно, что известие произвело на нее большое впечатление.
– Не обращайте на нее внимания, – сказал мне Ричард Гренвиль. – Она совершенно глухая. Но, ради Бога, улыбайтесь и не глядите на всех остекленевшими глазами.
Я готова была умереть со стыда, но смерть не приходила; тогда я взяла кусок жареного лебедя, лежащий у меня на тарелке, и принялась есть. В этот момент герцог Бекингемский, подняв бокал с вином, повернулся ко мне:
– Я поздравляю вас с днем рождения, – громко произнес он.
Я пробормотала в ответ слова благодарности и тряхнула головой, чтобы упавшие локоны скрыли мои пунцовые щеки.
– Это пустая формальность, – прошептал Гренвиль мне на ухо. – Не берите в голову. У Джорджа уже не меньше дюжины любовниц, и, к тому же, он влюблен в королеву Франции.
Он ел с явным наслаждением, что, впрочем, не мешало ему всячески поносить соседей по столу, а так как он при этом не понижал голоса, то я уверена, что все слышали его слова. Мне самой было не до еды, во время всей трапезы я сидела словно рыба, которую вытащили из воды. Но наконец пытка подошла к концу, и Гренвиль помог мне встать из-за стола. Из-за выпитого вина, которое я глотала будто воду, ноги у меня стали ватными, и мне пришлось опереться на своего кавалера. Что было дальше, я вспоминаю с трудом: зазвучала музыка, раздалось пение, какие-то сицилийские танцоры, украшенные лентами, сплясали тарантеллу; их головокружительное вращение в конце танца довершило дело; я со стыдом вспоминаю, как мне помогли добраться до какой-то темной уединенной комнаты в глубине замка, где, подчиняясь законам природы, жареный лебедь покинул мой желудок навсегда. Я открыла глаза и обнаружила, что лежу на кушетке, а Ричард Гренвиль держит меня за руку и промокает мне лоб платком.
– Вам нужно научиться пить вино, – сказал он строго. Я чувствовала себя совершенно разбитой, мне было стыдно, и на глаза навернулись слезы.
– Ну нет, – произнес Гренвиль, и его голос, до этого насмешливый и резкий, вдруг потеплел, – не надо плакать. В день рождения нельзя плакать, – и он вновь приложил платок к моему лбу.
– Я н-никогда раньше н-не ела жарен-ного лебедя, – сказала я, запинаясь, и закрыла глаза; воспоминания о пережитом позоре заставляли меня невыносимо страдать.
– Это не лебедь, это бургундское, – проговорил он. – Лежите тихо, сейчас все пройдет.
Голова у меня все еще кружилась, и я была так рада ощущать на лбу крепкую руку Гренвиля, словно это была рука моей матери. Мне совсем не казалось странным, что я лежу, ослабевшая и разбитая, в какой-то темной комнате, а Ричард Гренвиль ухаживает за мной, будто опытная сиделка.
– Вы мне сначала совсем не понравились. А теперь нравитесь, – сообщила я ему.
– Нелегко сознавать, что до того как понравиться, я показался вам настолько тошнотворным, что вас стошнило.
Я засмеялась, но тут же снова застонала: лебедь все еще давал о себе знать.
– Прислонитесь к моему плечу, – предложил он. – Бедная малышка, такое печальное завершение дня рождения.
Я почувствовала, как он сотрясается от беззвучного смеха, но его голос и руки были на удивление нежными, и я чувствовала себя очень хорошо рядом с ним.
– Вы похожи на Бевила, – сказала я.
– Вовсе нет, – ответил он. – Бевил джентльмен, а я обыкновенный прохвост. Я всегда был паршивой овцой у нас в семье.
– А Гартред?
– Гартред – сама себе голова. Вы, наверное, и сами это поняли в детстве, когда она была женой вашего брата.
– Я ненавидела ее всем сердцем, – сообщила я.
– Вас трудно осуждать за это.
– Она довольна, что опять вышла замуж?
– Гартред никогда не будет довольна, – ответил он. – Такой уж она уродилась, жадной до денег и мужчин. Она положила глаз на Энтони Дениса задолго до смерти вашего брата.
– И не только на Энтони Дениса, – заметила я.
– У вас были ушки на макушке, как я погляжу, – ответил он.
Я поднялась и поправила волосы, пока он одергивал на мне платье.
– Вы были очень добры ко мне, – произнесла я официально, внезапно вспомнив о своем возрасте. – Я никогда не забуду этого вечера.
– Я тоже, – ответил он.
– А сейчас, не могли бы вы отвести меня к братьям?
– Думаю, что могу.
Я вышла из темной комнатенки в освещенный коридор.
– А где же мы провели все это время? – спросила я с сомнением, бросив взгляд через плечо.
Он рассмеялся и покачал головой.
– Бог его знает. Скорее всего, граф Маунт Эджкум расчесывает в этом чуланчике свои волосы. – Он, улыбаясь, поглядел на меня, на мгновение его рука коснулась моей головы. – Кстати, я хочу сказать вам, что никогда еще не сидел рядом с женщиной, которую тошнит.
– Я тоже никогда еще так не позорилась перед мужчиной, – ответила я с достоинством.
Он наклонился и неожиданно подхватил меня на руки словно ребенка.
– И я никогда еще не проводил время в темной комнате с такой красавицей, как вы, Онор, без того, чтобы не добиваться ее любви, – сказал он и, прижав меня на секунду к себе, опустил на пол.
– А сейчас разрешите отвести вас домой.
Таков правдивый и верный рассказ о моей первой встрече с Ричардом Гренвилем.
4
Меньше чем через неделю после описанных событий меня отослали обратно в Ланрест к матери в наказание за плохое поведение, а дома замучили наставлениями, раз по двадцать на дню напоминая, как подобает вести себя воспитанной девушке моего возраста. Оказывается, я всех поставила в неловкое положение: Джо – тем, что сделала этот дурацкий реверанс герцогу Бекингемскому и, к тому же, оскорбила его жену Элизабет, усевшись обедать за стол, предназначенный для знати, куда ее не пригласили. Затем я бросила Мери на весь вечер, и многие видели, как я скакала на стене замка с каким-то офицером, и, наконец, далеко за полночь, в неприлично помятом и растрепанном виде вышла из отдаленной комнаты замка.
Такое поведение, строго заметила моя мать, возможно, навсегда лишит меня расположения света, и если бы был жив отец, то он, скорее всего, тут же отослал бы меня в монастырь года на два-три, чтобы за это время все позабыли о моих выходках. Но сейчас, когда отец умер… Больше она не могла ничего придумать и лишь горько сетовала на то, что мои замужние сестры Сесилия и Бриджит должны скоро родить м не могут пригласить меня к себе, и, значит, я должна остаться дома.
После Редфорда Ланрест казался мне очень скучным, потому что Робин остался в Плимуте, а младший брат Перси все еще был в Оксфорде. Таким образом, свой позор я несла в гордом одиночестве.
Прошло несколько месяцев после моего возвращения, наступила ранняя весна. Однажды днем, чтобы развеять дурное настроение, я, следуя детской привычке, забралась на любимую яблоню. Неожиданно мое внимание привлек всадник, несущийся по долине. На какое-то время деревья скрывали его от меня, затем совсем рядом раздался стук копыт, и я поняла, что он направляется в Ланрест. Решив, что это Робин, я спрыгнула с яблони и побежала на конюшню, но прибежав туда, увидела, как слуга ведет в стойло незнакомую мне лошадь серой масти, а в дом входит какой-то высокий мужчина. Я уже совсем было собралась подкрасться к дверям гостиной и как всегда начать подслушивать, как вдруг заметила, что по лестнице спускается мать.
– Поднимись в свою комнату, Онор, и оставайся там до тех пор, пока не уйдет наш гость, – сурово произнесла она.
Моим первым побуждением было узнать имя гостя, но я вовремя вспомнила о манерах и, снедаемая любопытством, молча отправилась наверх. Однако как только я оказалась в своей комнате, я вызвала Матти, горничную, которая вот уже несколько лет прислуживала мне и сестрам и была союзницей во всех наших проделках. Слух у нее был почти такой же острый, как у меня, и она всегда знала, что от нее требуется. Вот и теперь круглое лицо Матти светилось лукавством, я еще и рот не открыла, а она уже обо всем догадалась.
– Я подожду в коридоре и, когда он выйдет, узнаю имя и передам вам, – сказала она. – Такой высокий красивый мужчина.
– Не отец настоятель из Бодлина? – спросила я, внезапно испугавшись, что мать решила исполнить угрозу и спровадить меня к монашкам.
– Господь с вами, нет. Это молодой человек, на нем голубой камзол, шитый серебром.
Голубое с серебром! Цвета Гренвилей!
– А у него не рыжие волосы, Матти? – спросила я в некотором волнении.
– Тут вы в точку попали, мисс, – ответила горничная.
Значит, тоскливое однообразие закончилось, намечались интересные события. Я послала Матти вниз, а сама принялась нетерпеливо расхаживать по комнате. Разговор у них был недолгий, потому что очень скоро я услышала, как открылась дверь гостиной и чистый, резковатый голос, который я так хорошо помнила, произнес несколько слов, прощаясь с моей матерью; затем в коридоре послышались шаги – гость вышел вo двор. Окна моей комнаты выходили в сад, поэтому увидеть я его не могла, и мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем появилась Матти, с заговорщицки сияющими глазами. Она вытащила из-под фартука туго свернутую бумажку и серебряную монетку.
– Он велел передать вам записку, а пять шиллингов оставить себе.
Опасливо озираясь, словно преступница, я развернула записку и прочла:
«Дорогая сестра!
Хотя Гартред и поменяла Гарриса на Дениса, я по-прежнему считаю себя вашим братом и оставляю за собой право время от времени навещать вас. Однако ваша добрая матушка придерживается иного мнения; она сказала, что вы нездоровы, и сразу же пожелала мне доброго пути. Я проделал верхом десять миль, и не в моих правилах возвращаться домой ни с чем, поэтому пошлите свою горничную, пусть она проведет меня к какое-нибудь укромное место, где мы могли бы поговорить без свидетелей, потому что я не сомневаюсь, что вы так же здоровы, как ваш брат и покорный слуга Ричард Гренвиль».
Сначала я решила вообще не посылать ответа: меня разозлило, что мое согласие не вызывает у него и тени сомнения, однако любопытство и бьющееся сердце заставили меня поступиться гордостью, и я попросила Матти провести его в сад, но кружным путем, чтобы из дома не было видно. Как только служанка ушла, я услышала шаги, моя мать поднималась вверх по лестнице, и через минуту дверь отворилась, впустив ее в комнату. Она обнаружила, что я сижу у окна, а на коленях у меня лежит открытый молитвенник.
– Меня радует твое благочестие, Онор, – сказала она. Скромно потупив взгляд, я промолчала.
– Нас посетил сэр Ричард Гренвиль, с которым ты так неподобающе вела себя в Плимуте. Он только что уехал. Оказывается, он на время оставил службу в армии, поселился неподалеку от нас в Киллигарте и собирается выставить свою кандидатуру в парламент от Фой. Несколько неожиданное решение.
Я продолжала молчать.
– Я никогда не слышала о нем ничего хорошего, – заметила мать. – Он всегда был сущим наказанием для своей семьи, его долги доставляют Бевилу массу хлопот. Боюсь, он не будет для нас приятным соседом.
– Зато он отважный солдат, – удержавшись, воскликнула я.
– Об этом я ничего не знаю, – возразила мать, – и мне бы не хотелось, чтобы он продолжал сюда ездить, добиваясь свидания с тобой, когда братьев нет дома. Это говорит о его бестактности.
И, сказав это, она вышла. Услышав, как она прошла в свою комнату и закрыла за собой дверь, я сразу же сняла туфли и, взяв их в руки, на цыпочках спустилась вниз по лестнице в сад, а затем стрелой метнулась к яблоне и забралась в свое укрытие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60