Шипел и пускал пар самовар. Виола Леттерс достала из-под стола огромный металлический чайник и наполнила его кипящей водой.
– Окажите любезность, Чарли. Дайте ему пару минут настояться и начинайте разливать.
Чарли зашаталась под тяжестью чайника. Поставив его на край стола, она подождала, пока чай настоится. Том удачно сделал еще одну пробежку. Хью набрал четыре очка. С двух сторон эта очаровательная, утопающая в зелени площадка была окружена домами, а с других двух сторон шли запущенные общинные земли. Чарли радовалась, что Том играет, радовалась, что сама находится здесь и помогает с чаем, как бы участвуя в общем деле, радовалась, что дела у Тома идут хорошо.
Но внезапно консервная банка и медальон завладели ее сознанием, безотчетный страх охватил ее, и она почувствовала, как сжалось сердце. Затявкал терьер.
– Извини, Перегрин. Я не хотела напугать тебя.
Она опустила руку, чтобы погладить собаку, но та отбежала и затявкала снова.
Дорогой Камень, я люблю его. Пожалуйста, верни мне его. Барбара.
Это было совпадением: и жевательная резинка, и конюшни, и тот старик… Но только не консервная банка.
Пронесся холодный порыв ветра, и она ощутила странный мускусный запах духов, настолько сильный, словно женщина, от которой он исходил, стояла рядом… Потом запах исчез, как клочки дыма, уносимые ветром. В поисках источника запаха она огляделась, а потом, обеими руками держась за ручку, наклонила тяжелый чайник к первой чашке.
Это произошло быстро. Просто какой-то толчок, только и всего – и ручка чайника на долю секунды стала невесомой, его крышка слетела, а сам чайник перевернулся вверх дном, выплеснув два галлона кипящего чая прямо на терьера.
Она услышала его вой едва ли не до того, как сообразила, что случилось, до того, как горячий металл стукнулся о ее ноги и она ощутила острую боль от кипящей жидкости на собственных ногах.
Собака повалилась на бок и, подергиваясь, перекатилась на спину. Вокруг нее поднимался пар. Вой терьера сжался до слабого хриплого визга. Виола Леттерс упала на колени, чтобы помочь псу, а он, изогнув голову, обнажил зубы и яростно укусил ей руку. Пытаясь подняться, собака проползла несколько футов по траве на животе, подвывая, кусая траву и собственную лапу. Она терлась мордой о траву, и почти вся кожа на ее носу слезла.
Пронзительно закричал ребенок.
– Перегрин! – вопила Виола Леттерс с отчаянием в голосе. Кровь текла из ее пальца, пока она шла за собакой.
Крошечный песик катался в агонии, дергаясь то в одну, то в другую сторону и скуля. Пар поднимался от его шерсти, как от какого-то неведомого зверя из преисподней.
Слышалось, как по водопроводным трубам вверх, где шумел душ, бежала вода. В кухне было уютно от жара газовой плиты. Ветер стих, и снаружи устойчиво моросил мелкий дождичек.
Матч по крикету продолжался так же, как все матчи, с едва ощутимым изменением в тональности, словно кто-то чуть-чуть подвернул ручку звука и, возможно, ручку контраста. Детишки вернулись к своему крикетному матчу, исключая двух малышей, которые с плачем прижались к матерям.
Собаку обернули полотенцами, чтобы она не укусила кого-нибудь еще, но к этому времени та уже перестала биться и беспомощно лежала, подергиваясь и поскуливая. Девушка из полевого госпиталя Святого Джона перевязала палец Виоле Леттерс, и кто-то повез ее и собаку в ветеринарную лечебницу. Чарли предложила свою помощь, но Виола Леттерс стоически попросила ее заниматься чаем.
– Это не ваша вина, милая, – доброжелательно посочувствовал Чарли мужчина с торчащими в стороны усами. Он держал злополучный чайник, ручка которого была вывернута и висела на единственном изогнутом болте. Мужчина показал ей на неровные отверстия, откуда сорвались верхние болты. – Усталость металла. Такое и в авиации случается.
Чуть позже высокая женщина в резиновых ботах объявила, что для благотворительных целей собрано 342 фунта и 11 пенсов. Раздались нестройные аплодисменты. Том набрал 42 очка и выбил из игры двух игроков команды соперников. Как лучшему игроку матча ему вручили в награду высокую оловянную пивную кружку с крышкой. Глаза Чарли увлажнились, потому что сквозь лучи потрясений и злого рока пробилась гордость.
В автоответчике было две записи: одна от Майкла Ома, благодарившего за вечеринку, и другая от партнера Тома по игре в теннис, Пола Леронда: «Том, я получил твое сообщение насчет отмены завтрашней встречи. Как насчет вечера среды, в 6.15?»
Чарли бросила две щепотки корма в шар с Горацием и покрошила Бену на ужин бычье сердце, морща нос от вони засохшей крови. Обернувшись полотенцем, Том валялся на постели, окруженный разбросанными воскресными газетами. По телевизору показывали фильм «Только глупцы да лошади».
– Что ты хочешь на ужин?
Он зачесал назад мокрые волосы.
– А что у нас есть?
– Тонны вчерашних остатков.
– Отлично. Ты выглядишь застывшей.
– Я и вправду застыла.
Она стянула с себя одежду и изучила коричневые пятна от чая на белых брюках. Ее ошпаренные ноги были усыпаны маленькими волдырями, и один крупный пузырь появился на пятке, которую она стерла высокими сапожками раньше, в лесу.
Чарли направилась в ванную.
– Как ты думаешь, не позвонить ли мне миссис Леттерс или даже зайти?
– Позвони ей.
– Если он умер… то я… – Она куснула кожу под ногтем большого пальца. – Может, стоит послать ей немного цветов.
– Или сделать денежное пожертвование на обожаемую Перегрином благотворительность.
– Перестань. Это ужасно.
Потолстела. Она определенно потолстела и потеряла в мышечной силе. Ее груди стали больше. Может, это старость? Том всегда жаловался, что они у нее слишком маленькие.
– Берни, ну, этот строитель, сказал, что присмотрит завтра за Беном. Хочешь, можем встретиться в Лондоне? – сказала она.
– У меня нет времени. После двух недель отсутствия там будет уйма дел, а я еще в теннис играю.
– С Полом?
– Угу.
Из телевизора донесся громовой хохот.
– Но от него же было сообщение на автоответчике насчет отмены.
Еще один взрыв хохота, более возбужденный.
– А… ну да, – сказал Том, и его голос, ей показалось, прозвучал как-то странно. – Я и забыл. У нас будет встреча с партнерами.
Ее родимые пятна сегодня вечером казались более выраженными, чем обычно. Чарли энергично потрогала две прямые линии, в каждой по два дюйма. Одна – на животе, другая – на правом бедре. Они были красными, даже багровыми и напоминали рубцы.
Ей послышалось дребезжание того медальона, и мысленно она увидела его снова в заржавленной консервной банке. Внутри нее дрожало что-то темное, холодное и зловещее. Она снова посмотрела в зеркало. И ее же глаза посмотрели в ответ.
Испуганно.
Чарли не могла уснуть. Ее сознание работало медленно, как бы вторя жалостному завыванию пса Виолы Леттерс.
Пытаясь думать о приятном, она вместо этого вспомнила о китайской коробочке. Казалось, Чарли слышала этих червей, ощущала их запах. Черви боролись, потели, взбирались тельцами-гармошками друг на друга и, напрягаясь, ели днями и ночами в бесконечной темноте. Ели или оказывались съеденными. Их постоянно жевавшие челюсти разносили каждый укус по консервной банке глухим гулом.
У самого крупного была тупая морда сердито ворчащей змеи. Будучи быстрее, уродливее и прожорливее остальных, он извивался в темноте, разбухая, кромсая остальных червей, пока не оказался в окружении корчившихся беззащитных белых фигурок, ждущих, пока он всосет их в свою пасть. Тогда для него не останется никакого корма, вообще ничего не останется, разве что лизать сверкающе чистую банку и ждать.
Ждать ее.
Внутри сложенного кусочка бумаги, внутри сияющего красного сердечка, внутри консервной банки обитало крохотное пятнышко темноты. Оно было пятнышком только потому, что находилось далеко-далеко отсюда, в некоем измерении, которое ей было непонятно. И когда она открывала банку, затем сердечко, разворачивала листок, пятнышко приближалось к ней. Огромное, темное, с зубами похожими на заржавленные клинки и огнем, вылетающим из черного туннеля его горла, неистовым вулканическим пламенем, от которого так и разило жевательной резинкой «Даблминт». От этого пламени кожа сходила у нее с лица.
Том перевернулся и захрапел.
В темноте, под лунным светом, продолжались ночные убийства. Визги, крики, хруст подлеска. Природа сама заботилась о себе.
Вода падала с запруды. Кипящая вода из опрокинутого чайника. И вой пса Виолы Леттерс соединялся с ночными воплями.
Зубы огромного червя сомкнулись, перерезая ее пополам пониже плеч. Она металась, извивалась, пытаясь избавиться от этого образа.
– Господи, ты просто неугомонна, – сварливо сказал Том.
Приткнувшись к нему, она обвила себя его руками и крепко держала, целуя его, скользя руками по его телу.
– Чарли, ну, ради бога! Мне рано уезжать. Дай мне выспаться.
Когда Чарли прижалась к пояснице отвернувшегося Тома, ощущая запах его кожи, чувствуя ее жар, теплые соленые слезы потекли из ее глаз.
16
Ноготки завяли. Чарли выбросила их в мусорное ведро и переменила воду в вазе из граненого стекла.
– Извини, мама, что я не приезжала на прошлой неделе, в доме была уйма дел. Он в ужасном состоянии, хуже, чем мы предполагали. Строители говорят, что мы должны перекрыть крышу.
Она держала цветы перед невидящим взглядом лежавшей в постели старухи.
– Эти астры из нашего сада. – Чарли пристроила астры и папоротник в вазу у окна. – Мы посадили много цветов.
Внизу, под окном, шла через парк слепая девочка с собакой-поводырем.
– Смертельная ложь.
Чарли резко обернулась, но мать неподвижно взирала в пространство. Не похоже, что она двигалась и говорила.
– Что это было? – спросила Чарли. – Что ты сказала?
Старуха моргнула разок и продолжала неподвижно смотреть в пустоту.
– Смертельная ложь?
Никакого ответа.
– Ты это сказала, мама? – Чарли села подле нее и взяла ее костлявую руку. За долгие месяцы она в первый раз слышала, как говорит мать. Первый раз после Рождества. – Смертельная ложь, мама, да? А в чем же ложь-то?
В молчании Чарли потерла руку старухи.
– Что ты имела в виду, мама? Пожалуйста, скажи мне.
Прошло пять минут, десять, полчаса… Ее мать не шевельнулась. Чарли ласково погладила ее руку.
– Я ходила на днях к одному гипнотизеру. Хотела вернуться в мои прошлые жизни. А у тебя есть какие-нибудь прошлые жизни? Ты веришь в это? – спросила она, не ожидая ответа.
В воздухе слабо запахло мочой.
– Я не думаю, что сама верю в это, – сказала Чарли более убежденно, чем на деле чувствовала. – Но вот что странно: он заставил меня вернуться в детство. Мне пришлось рассказать, что я делала в дни моего шестнадцатилетия и десятилетия. Ты водила меня в зоопарк, помнишь? Я каталась верхом на верблюде. И еще день моего четырехлетия. Я сумела вспомнить его в таких невероятных деталях! Папа отшлепал меня, потому что я наехала на велосипеде, который ты дала мне, на его рододендроновый куст. Это был красный велосипед фирмы «Рейли» с покрышками с белым ободком, с белым седлом. Еще у него был рожок вместо звонка и маленькие толстые колеса и для равновесия еще два дополнительных колеса сзади. Папа никогда до этого меня не шлепал. Тогда ты мне сказала, что лекарство заставляет его делать странные вещи.
Чарли показалось, что она почувствовала слабое давление руки матери, хотя, возможно, это было лишь одно ее желание.
– В последнее время я много думаю о детстве. Может, потому, что я так стараюсь завести собственного ребенка, а может, из-за переезда. Все говорят, что переезды ужасно травмируют. У меня было всегда так много причудливых мыслей. А за городом-то шумно, ты знаешь? Куда более шумно, чем в Лондоне. Большинство ночей я валяюсь без сна, прислушиваюсь к голосам зверей, глазею на луну, думаю о том, как я, бывало, сидела с тобой на полу, играла с куклой Флоренс, завязывала ей банты… тогда с тобой я чувствовала себя в безопасности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45