– Тебя же удочерили через несколько дней после твоего рождения, ведь так?
– Ну да.
– Люди, которые умирают от разрыва сердца, умирают не мгновенно. И приемные родители обычно не поддерживают отношений с настоящими родителями.
– Но у него мог быть сердечный приступ или что-нибудь еще, – сказала Чарли.
– А приемная мать никогда не рассказывала тебе о родителях?
– Да не вполне. Ну, что они были молодыми, что женаты были совсем недолго, около года.
Она отпила немного вина, но от него только почувствовала тошноту.
– Ты знаешь, как их звали?
– Нет.
– А больницу, в которой ты родилась?
– Нет. – В глазах Чарли возникла ее приемная мать, трясущаяся на койке.
– Если у них была распространенная фамилия, это может оказаться очень трудно. Я-то знаю, что на поиск уходят целые годы… Да и обойдется он в целое состояние.
– Так какова же процедура? – спросила она.
Ее голос прозвучал не громче шепота.
– Ты должна обратиться за оригиналом твоего свидетельства о рождении в дом Святой Екатерины в Лондоне.
– Это долгий процесс? – казалось, это произнес кто-то другой.
Смертельная ложь. Ложь.
Ложь о смерти ее родителей? Не это ли пыталась сказать ей ее приемная мать? Что она, мол, солгала насчет их смерти?
Правда. Возвращайся.
Чарли вспомнила, как задрожала мать, когда она в первый раз рассказала, что они собираются переезжать?
Или из-за того, куда они хотели переехать?
Возвращайся.
Куда?!
Жирный гамбургер проскользнул мимо, испуская из своего брюха, словно из открытой раны, корнишоны и кетчуп. За ним последовала тарелка с беконом и яйцами, а потом девушка, распустившая на ветру длинные коричневые волосы. «„Альфа Темпс“, – гласил плакат. – Не пропустите этот удобный набор!»
Эскалатор возносил зажатую в толпе Чарли, словно обломок корабля на волне. Ох уж эти часы пик! Всего несколько недель сельской жизни – и она все больше и больше ощущала себя в Лондоне чужой. Выйдя на дневной свет, Чарли отыскала нужное направление и свернула направо, на Стрэнд.
С вечера того понедельника она так ни разу и не возвращалась в дамский магазинчик, так и не разговаривала с Лаурой. Мысль о Лауре не давала ей покоя. Прошлой ночью, когда Том снова вернулся домой поздно, она была уверена, что от него пахло духами Лауры.
На противоположной стороне Олдвича отчетливо виднелись слова «ДОМ СВЯТОЙ ЕКАТЕРИНЫ». У здания были большие стеклянные двери и объявление: «Осторожно! Окрашено! Пользуйтесь другим входом». Внутри было два стола для справок, обитая фетром доска с пришпиленными к ней чистыми бланками, а несколькими ступеньками выше – большая современная комната, наполненная рядами металлических книжных полок. Хотя в помещении и было полным-полно людей, в нем царила рабочая тишина публичной библиотеки.
Чарли встала в небольшую очередь к столу с пометкой «Только для справок» и дождалась своей минуты.
– Я была удочерена, – сказала она, чувствуя себя так, словно объясняла, что была прокаженной. – И хотела бы получить копию оригинала свидетельства о своем рождении.
Клерк, невысокий мужчина с приветливой улыбкой, показал ей пальцем направо.
– Вам понадобится номер отсылки, – сказал он. – Вот в этих рядах, документы об усыновлениях.
Она прошла по ярко освещенному проходу между рядов картотек. Ей казалось странно, что подлинная личность скрыта за каким-то номером отсылки. У стены стоял стеллаж с металлическими полками, поверх которого шла отпечатанная надпись: «Усыновления начиная с 1927 г.».
Ей вдруг захотелось повернуться и уйти прочь, бросить все это. А что, если?.. Если?..
Смертельная ложь. А что, если то, что рассказывала ей приемная мать, было ложью? Ну и что ж? Какова бы ни была истина, какое это может иметь значение? Чарли знала одну удочеренную женщину, которая, узнав своих настоящих родителей, при этом обнаружила, что была плодом одиночного пересыпа в кузове военного грузовика. Но это не внесло ничего нового и не привело к разрушению ее мира. Она говорила, что была, мол, даже удовлетворена, узнав это, и чувствует-де себя теперь в жизни более спокойно.
Так что если она и была плодом такого случайного пересыпа, то вовсе не обязана рассказывать это своим детям или кому-то еще… ну разве что это был какой-нибудь герцог. А если она окажется дочерью бродяги (ах, пожалуйста, только не сбежавшего именно на ту ночь из сумасшедшего дома психа!), уголовника, ну что ж, это определенно было бы шоком. И возможно, тайной. Что ж, она узнает эту тайну!
«1952 г. 1953 г. 1954 г.».
Приподняв, она вытащила том, переплетенный в коричневато-желтый материал. Он был тяжелее, чем казался на вид. Чарли опустила его на плоскую поверхность для письма и открыла. Высохшие страницы переворачивались с резким шуршанием. Она беспокоилась, как бы не порвать их. Бун. Бут. Бутс.
Там было примерно пятнадцать Бутсов, фамилии которых были еще напечатаны на старых пишущих машинках. Чарли пробежала глазами вниз по списку, потом остановилась, испытывая нечто близкое к замешательству при виде своей собственной девичьей фамилии, отпечатанной здесь.
«Бутс. Шарлотта Лесли. 12.8.53. Номер записи – 5А0712. Том № 388».
И это было все. Чарли почему-то ожидала чего-то большего, способного вызвать особенное ощущение. Но ничего особенного, кроме густых чернил на некоторых записях, где исправляли ошибки, не было.
Она перечитала запись несколько раз, мельком взглянула на остальных Бутсов, размышляя, кто они такие и где оборвался их род. Ее заинтересовало, сколько других людей совершили подобное путешествие, сколько разглядывали ту же самую страницу и испытывали ту же самую апатию, хотя им следовало бы разволноваться.
Она отнесла книгу к столу клерка.
– Вам придется заполнить карточку. – Он похлопал по темно-желтому бланку на обитой фетром доске объявлений. – Они лежат вон там, на стойках. Вас удочерили до 12 ноября 1975 года?
– Да.
– Тогда вам следует отправить одну из карточек в отдел усыновлений ГРС, Главной регистрационной службы, – дешифровал он, видя ее озадаченное лицо. – Адрес есть на обороте. Они пришлют вам бланк заявления для усыновленных и свяжутся с вами для собеседования.
– Собеседования?!
– Боюсь, что таков закон. Вы должны пройти собеседование. Если хотите, вы можете заполнить карточку, которую я вам дам, и мы перешлем ее для вас.
Она прошла к стойке, вытащила допотопную авторучку фирмы «Шиаффер», подаренную Томом на день рождения, и слегка прижала кончик пера к карточке.
Внезапно возник резкий запах мускусных духов. Чарли начала писать, но запах становился все сильнее, поглощая ее, словно его носитель наклонился над ее плечом. Она обернулась, но позади не было ни души, только пустая стойка вдоль узкого коридора.
20
Посмотрев на остатки простенького пикника, разбросанные рядом, она, довольная, снова прилегла. Ее голова приютилась у него на груди, она вдыхала сладкие ароматы цветов и травы.
Его пальцы блуждали по ее волосам, в то время как солнце светило ей в лицо сквозь листву деревьев. Закрыв глаза, она наблюдала за пляшущими под веками красными пятнышками. Щебетание птиц приносило ощущение приятной расслабленности, в тон легкому ветерку, шелестевшему листьями, подобно бьющему волнами о берег морю. Земля, казалось, слегка покачивалась, и ей представилось, что, потерпев кораблекрушение, они качаются на плотике в спокойном голубом океане.
В отдалении ей слышался стук конских копыт.
Пальцы коснулись ее щеки, губ, и она куснула зубами один из них. В желудке у него громко забурчало. Несколько раз чуть заметно дернулся ребенок в ее собственном животе. Когда она открыла глаза, бабочка черепаховой раскраски собирала сок с колокольчиков, окружавших их со всех сторон.
После того как он переменил позу, его лицо оказалось над ней. Он поцеловал ее, и она почувствовала в его дыхании запах пива и сосисок. Она погладила жесткую щетину на его подбородке.
– Ваше имя? Вы можете сказать мне, как вас зовут? – спросил чей-то голос.
Он провел по ее шее, потом скользнул рукой под платье, лифчик и принялся ласкать груди. Потом зажал сосок между пальцами, и она вздрогнула.
– Ой! Поосторожнее! Больно же!
– Ваше имя? Скажите, как вас зовут?!
Неподалеку тихо заржала лошадь.
– Н-не знаю.
– Кто этот мужчина, который с вами? Он ваш приятель? Муж?
Чья-то рука была на ее колене, скользила вверх по бедру, грубые пальцы продвигались по ее обнаженной плоти.
– Вы знаете, где находитесь?
– Колокольчики, – прошептала она, раздраженная вторжением и желая, чтоб этот голос убрался прочь.
Ветви раскачивались над ней, солнечный свет пятнами пробивался сквозь листву. Мимо них прожужжала пчела, над головой пролетела птица, а потом лицо мужчины заслонило свет, и его губы снова прижались к ее губам, его язык пробегал по ее зубам, жадно ища путь в рот. Под ее панталончики, пробиваясь сквозь волоски в паху, скользнули его пальцы. Напрягшись, она твердо оттолкнула руку.
– Ребенок ведь. Мы не должны.
– Ну конечно, мы можем.
Рука снова стала прокладывать себе путь.
– Нет! – Она захихикала. – Перестань!
– Да никакого ему вреда не будет.
– Будет. Мы не должны!
– Не будь ты глупой коровой.
– Дик, пожалуйста.
Она сомкнула колени, и он с гневом откатился от нее. Успокоившись, она почувствовала на сердце непонятную тяжесть. Она приподняла лежавший на ее груди медальон. Ярко-красный камушек в форме сердца блестел на солнечном свете, его золотая цепочка искрилась. Потом на медальон упала какая-то тень. Лошадь била ногой прямо позади нее.
Она подняла голову.
Вырисовываясь силуэтом на фоне неба, на них смотрела с гнедой лошади неизвестная женщина с приятными чертами лица, красивыми, черными как смоль, жесткими волосами, зачесанными назад, пониже шляпки. На ней был элегантный жакет для верховой езды, щеголеватые бриджи и блестящие сапоги.
Хотя глаза женщины затенялись козырьком ее бархатной шапочки, они, казалось, полыхали, как солнце сквозь туман. Ощущаемое в ее глазах презрение, отвращение и что-то такое еще… испугало ее. Прежде чем она отреагировала, женщина ускакала прочь, но пристальный взор ее будто продолжал прожигать сетчатку глаз.
Она поправила задранное ей на живот платье и захихикала одиноким смешком, растаявшим в тишине.
– Она, должно быть, видела. Почему она ничего не сказала?
Он резко поднялся, счищая траву с брюк.
– Она так модно одета, – сказала она. – Я никогда раньше ее не видела. Наверное, она остановилась в поместье.
– Она из Лондона, – отрывисто сказал он. – Какая-то леди, арендующая на лето дом старика Маркхэма.
– Ту мельницу?
– Хочет купить ее, мне говорили.
– Так это она? Та самая, о которой говорили? Судя по тому, что они говорили, никакая она не леди. – Она все еще живо ощущала злобу в глазах той женщины. – А это на Джемме она скакала-то, а?
– Она уплатила мне хорошие деньги, чтобы оседлать ее.
– Джемма – моя лошадь. Ты же обещал.
– Когда пройдет лето. В любом случае сейчас ты не должна ездить верхом.
– Они говорили, что она распутница.
– Она леди, – сказал он, повышая голос.
– Как ты считаешь, она хорошенькая? – Он не ответил, и она протянула к нему руку. – Дик, ты меня любишь, ведь да? – Внезапно потемнело. Ей стало холодно, она задрожала. – Дик? Дик?
Потянуло горелым. Языки пламени лизали темноту. Пламя было повсюду. Ржали лошади. Вверху раздался треск, и горящая балка обрушилась на нее. Она закричала. Побежала. Еще одна балка упала перед ней, следом падали и другие. Пламя со всех сторон. Какая-то фигура, шатаясь, шла к ней, фигура человека, горевшего как факел. Она снова закричала, повернулась и побежала – побежала в стену пламени.
Пламя распалось на красное зарево.
…Глаза смотрели на нее, близорукие глаза из-за плотных стекол очков. Озабоченные. Чей-то голос нараспев произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45