Петрозванов вспомнил, как его зовут Митяй.
- Прыткий ты, однако, - похвалил этот Митяй без улыбки. - Жалко убивать.
- Не сходи с ума, - сказал Петрозванов. - Дай уйти. Мы же не враги с тобой. Оба русские офицеры.
- Да, не враги, - согласился Митяй. - Но работаем на разных хозяев. Или забыл?
У Петрозванова от нахлынувшей слабости подогнулись ноги, будто им пришлось держать не его собственный вес, а всю котельную. Голова закружилась.
- Тогда стреляй, раз продался. Чего ждешь? Странная тень, будто облако, скользнула по лицу Митяя.
- Скажи, где майор - отпущу. Слово чести. Петрозванов засмеялся из последних сил, чтобы больнее уколоть подлюку, до которого не мог дотянуться.
- Откуда она у тебя взялась, честь-то? Да кабы и знал, разве сказал бы такой твари? Не понимаешь? Мозги тоже продал?
Митяй выстрелил ему в грудь, почти в сердце. Петрозванов почувствовал, как пуля запуталась в ребрах и выжгла там тесную кровяную пещерку. Он спокойно улегся у двери и перестал дышать. Но не умер. Он не собирался умирать. Это была его последняя уловка.
* * *
Борис Борисович Могильный вернулся домой после двенадцати ночи. Отпустил водителя, велев утром приехать к девяти. Не спеша побрел к подъезду, неся на плечах усталость мужчины на седьмом десятке, весь день проведшего на ногах. Охраны у него не было. За многое генерал презирал победителей, которым служил последние годы, и отдельно за то, что не решались высунуть носа на улицу, не послав вперед соглядатаев. Отчасти за это их и жалел. Сколько же надо наломать дров, какой взять грех на душу, чтобы страшиться собственной тени? Особенно сочувствовал их отпрыскам, которые, пусть порченные не праведным богатством, все же оставались детьми, наивными и восторженными, но даже до своих элитных школ им приходилось добираться обязательно в сопровождении натасканных, как ротвейлеры, мордоворотов.
Ночь стояла тихая, прозрачная, электрический свет причудливо сливался с небесным, звездным сиянием, и генерал решил выкурить на воле лишнюю сигарету, заодно собраться с мыслями. Опустился на лавочку под липами и блаженно задымил. Но не успел насладиться парой затяжек, как неизвестно откуда, а вроде прямо с деревьев, возник мужчина в замшевой куртке и, не спросив разрешения, бухнулся рядом. Могильный не насторожился, но поморщился: запоздалый пьянчужка, что ли? Нет, не пьянчужка, не похож. И тут же услышал:
- Разрешите прикурить, Борис Борисович? Генерал чиркнул спичкой (зажигалок не любил) - и сразу узнал ночного гуляку. Вернее, просчитал. Слишком часто за эти дни разглядывал фотографии этого человека и изучил всю его подноготную - от спецшколы до группы "Варан". В неверном свете, искажающем черты, трудно было провести стопроцентную идентификацию, но генерал ни на секунду не усомнился, что это тот, за кем он гоняется по всему городу, сбившись с ног. Чувства, которые испытал Могильный, можно передать лишь крепким матерным словцом либо сакраментальной фразой: "Ну, блин, дела!"
- Никак признали, Борис Борисович? - вежливо уточнил Сидоркин.
- Как не признать... Ты что же, Антон батькович, сдаться пришел старику?
- Поторговаться хочу... Борис Борисович, ведь вы с батяней моим приятельствовали.
- Когда это было-то... - Генерал смотрел прямо перед собой, не вверх, не вниз, аккурат на крышу гаража-мыльницы", выступающего из мрака серебряным боком, - К чему впомнил-то?
- С отцом дружили, на сына облаву устроили. Нехорошо как-то. Не по-божески.
- Служба, - не стал отпираться Могильный, - Тебе ли не знать, Антон? Сегодня я ловлю, завтра ты меня... Или уже поймал?
Сидоркин улыбнулся в ответ:
- Говорю же, поторговаться пришел. Жить охота, спасу нет. Молодой я еще. И главное, не пойму, за что приговорили? Никакой вины не чувствую. Служу отечеству, как вы когда-то. Не грабил, не убивал. А все равно проштрафился. Неумолимый у вас работодатель, Борис Борисович. Истинный защитник свобод и справедливости.
Откровенный глум в словах майора не задел Могильного, больше того, ему понравилось, как тот ведет беседу. Правильно ведет, без прикрытия. Отца его тоже, конечно, помнил - славного труженика на ниве сыска генерала Ивана Павловича. В прошлом году отбомбился, вечная ему память. Смерть принял по-крестьянски, среди капустных грядок. Дружить не дружили, но пути не раз пересекались.
Мир, как известно, вообще тесен, а их наособинку. Куда ни ткни, везде ограждение.
- Давай так, Антон, - сказал насупившись. - Если явился языком почесать, то проваливай. Мне спать пора. Хочешь чего предложить, говори по делу. Что от меня зависит, поспособствую. Тот, кого ты назвал работодателем, человек решительный, верно, но не без ума. Резонам внемлет.
- Без ума миллионы не наворуешь, - согласился Сидоркин и, не ожидая реакции генерала, добавил:
- Есть ценная информация. Только не знаю, сколько за нее взять.
- Ну?
- Как бы не пришлось вашему умнику сворачивать проект. Времена меняются, Борис Борисович, хотя не в лучшую сторону. Кое-кто из важняков считает, что от "Дизайна" слишком воняет. А кое-кто из тех, кто у Ганюшкина на содержании, им подыгрывает. У меня сведения, что существует реальный план слить Гая Карловича по схеме Бориса Абрамовича. Один раз получилось, почему не повторить, верно?
- Звучит красиво, но это только слова.
- Хотите, чтобы представил документы? Радиоперехваты, расписки? Прямо здесь, на лавочке?
- Почему бы и нет?
- Под какие гарантии, Борис Борисович? Оба увлеклись разговором, развернулись друг к другу, засмолили по второй. Из темноты вынырнула молодая парочка, два целующихся голубка, пролетела мимо них, как по облаку, и скрылась в подъезде.
- Молодость, - позавидовал Сидоркин, - Как прекрасны ее невинные порывы...
- Фамилии... Назови хоть фамилии.
- Пожалуйста. Громякин Владимир Евсеевич. Половцев из администрации президента. Есть еще кое-кто.
- Ага... И как ты себе это представляешь? Явлюсь к хозяину, скажу, дескать, такие-то и такие-то плетут против вас заговор. Доказательств, правда, нет, но некто майор Сидоркин абсолютно в этом убежден. И просит компенсации за бесценные сведения. Так?
- Остроумно. - Сидоркин сипло хохотнул. - Но не просто компенсации, хотя, естественно, какая-то сумма должна быть проплачена. Главное - неприкосновенность. То есть баш на баш. Я - дискеты, мне - жизнь и кое-какой капиталец на черный день. А чтобы хозяин поверил, поступим так. Через четыре, от силы через пять дней Громякин попросит аудиенции. Визит входит в план сговора. На встрече он предложит некие условия, для Ганюшкина заведомо неприемлемые... Ну что, годится для начала?
Генерал думал минуту-две. Пытался понять, что движет майором. Неужто только страх за собственную шкуру?
- А если Громякин не придет? Не объявится?
- Чего гадать? Ждать недолго.
- Антон, в розыске, кроме тебя, еще двое. Кстати, раз уж пошло на откровенность, объясни старику, зачем они тебе сдались?
Сидоркин смутился:
- Поверите или нет, Борис Борисович, чисто романтическая история. Бес попутал. Не знал, кого за усы дергаю.
- Допустим. - В голосе генерала сомнение. - Девица действительно яркая. А другой зачем? Бывший профессор? Тоже из-за романтики?
- Сам увязался. - Но понимая, что это звучит нелепо, майор поспешил добавить:
- Борис Борисыч, дело прошлое. Девка порченая оказалась, профессор шизоидный, перемолотый. Честно говоря, они оба мне на хрен не нужны.
- Значит, их сдаешь?
Сидоркин многозначительно почмокал губами:
- Тоже на определенных условиях, Борис Борисович. Генерал неожиданно взбеленился, надвинулся, чуть ли не за ворот ухватил майора.
- Чего же ты тут папу поминал, засранец? Меня стыдил? А сам кто? Чем лучше?
- Я не говорил, что лучше... Чего горячиться? Обыкновенная сделка. Извините, если не то ляпнул. Обстановка нервная. Помирать правда неохота. Вот и цепляюсь за соломинку, за папу с мамой.
- Очко сыграло?
- Есть маленько... Как-то глупо все... Оглянуться не успел, а уже пора... Даже детишек не завел. У вас-то их пятеро, а у меня ни одного.
- Вола крутишь, майор. Не надо. Я не девочка, не расплачусь. Я твой послужной список видел, ты же элитник.
Сказал - и сердце кольнуло. О чем они толкуют. Господи? О цене жизни и смерти? Или о видах на урожай? Но о чем бы ни толковали, все равно получается, что встретились посреди ночной Москвы два беса, старый и молодой. Никак не люди, нет. Выдал себя, когда вдруг тихо, безвольно спросил:
- Антон, ты хоть понимаешь, что они с нами сделали? В кого нас превратили?
Сидоркин поежился, перестал улыбаться. Окурок затушил в пальцах, растер вместе с огнем.
- Многие понимают, Борис Борисыч. Поделать ничего не могут. У них сила большая, а мы момент упустили, когда надо было взбрыкнуть. Россияне доверчивы, как котята. Вот и оказались с голой жопой на раскаленной сковородке. О чем теперь горевать? Надо заново укрепляться.
- Не поздно ли, сынок?
Ему не было стыдно, что обращается к молодому человеку с таким сокровенным вопросом, хотя, казалось бы... Элитники - народ особенный, ум у них обостренный, специфический. А этот, который рядом, тем более почти не жилец.
- Никогда не поздно... Борис Борисыч, у меня еще маленькая просьбишка. Вы на эти дни, пока с Ганюшкиным не столковались, блокаду бы сняли, а? Бегаю по городу, как заяц, прыжками, только время теряю.
- Этого обещать не могу, - честно ответил генерал. - Машина запущена, враз не остановишь... Ты уверен, что с Громякиным выгорит финт? Или это туфта для отсрочки?
- Не сомневайтесь. Громяка объявится через три-четыре дня. И остальные доказательства готовы.
- Четыре дня еще надо прожить.
- Проживем, генерал, - усмехнулся Сидоркин - и через минуту исчез во тьме, как его и не бывало. Только серая тень, как дымок, взвилась над дальней клумбой.
9. РЕКОНСТРУКЦИЯ НЕНАВИСТИ
Когда разговаривал с генералом, еще не знал про Петрозванова, а когда узнал, саданул кулаком в железную стойку телефонной будки, рассадил костяшки пальцев, но боли не почувствовал. Слизнул кровь и поехал в больницу. Более безрассудного шага нельзя и придумать, но он его сделал. Хотел убедиться, что Сережа дышит.
Петрозванов лежал в двухэтажном флигеле Боткинской больницы, в отдельной палате. Подбежавшей медсестре Сидоркин сунул в нос удостоверение и велел немедленно позвать врача. Врач тут же явился - худенький, остролицый, лет сорока. Похож не на хирурга, а на скрипача из перехода на "Китай-город", хотя кто их нынче разберет, кто врач, кто попрошайка. Но оказался с умом, с ходу определил настроение Сидоркина. В удостоверение заглянул одним глазом.
- Кем ему приходитесь?
- Брат он мне, - сказал Сидоркин. - Что с ним? Он живой?
Врач увел его в предбанник, усадил на кушетку, покрытую зеленым кожзаменителем. Достал сигареты и закурил:
- Пожалуйста, здесь можно курить.
- Я задал вопрос, доктор.
- Да, я слышал... Сделали все, что могли. Одна пуля застряла возле позвоночника, не удалось извлечь... Вы спросили, живой ли он. С медицинской точки зрения - да. Но если отключить систему обеспечения... Крови много потеряно... Гарантировать ничего нельзя, но организм могучий. Иначе не довезли бы.
- Сколько у него шансов?
- Хотите начистоту?
- Да.
- По всем показателям один из десяти. Но бывали случаи...
- Можно его увидеть?
- Зачем? Он в коме. Ни на что не реагирует.
- Мне надо.
Доктор покачал головой, бросил окурок в урну. Пытливого взгляда Сидоркина, в котором пылало сумасшествие, не выдержал.
- Одну минуту, хорошо?
Петрозванова трудно было узнать. Он покоился на высокой кровати, обмотанный шлангами, как Лаокоон змеями. На бледном, чистом, осунувшемся лице провалы глазниц выделялись, как две свежевырытые могилы. Черные брови приобрели, странный оттенок майской зелени. Это особенно поразило Сидоркина. Он постоял рядом, накрыл синюшную руку друга своей ладонью с окровавленными костяшками. Надо было что-то сказать, чтобы Серега взбодрился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58