– То есть я буду все видеть? – испугалась Даша.
– Если хочешь... Но я не рекомендую. Истерику еще закатишь, ремни порвешь.
– А сколько времени тебе на одну ногу понадобится?
– Часа два-три.
– А больно не будет?.. – Даша представила, как беснуется от боли на операционном столе.
– Нет. Да ты не бойся ничего. Наша фирма веников не вяжет. Сделаем в лучшем виде. Тебе надо помыться.
Даша помылась, и они прошли в операционную. Перекрестив женщину, Хирург уложил ее на стол, присоединил к телу десяток датчиков, включил приборы и сказал:
– Слушай, я совсем забыл... Ну, в общем, в ходе операции будут два момента, когда тебе придется подержать зажим. Ну и еще подать мне кое-что... Иголку и вот эту штуку.
Даша от испуга похватала ртом воздух.
– Зря ты так неадекватно. Больно не будет, я же говорил. А на операционное поле можешь не смотреть. Я загородочку сделаю, а сюда, на эту высокую табуретку, инструменту положу, и тебе будет удобно мне его передавать.
Хирург сделал загородку с помощь бинта и куска ткани. Затем взял со стула пухлую подушку, сунул под голову Даши. Постояв в раздумье, надел на ее правую руку стерильную перчатку, придвинул к столу высокую табуретку, покрытую клеенкой, и разложил на ней скальпели, зажимы пилу и прочий хирургический инструмент.
Устроив голову на подушке, Даша осознала, что Хирург с самого начала рассчитывал на ее помощь. Решив держаться во что бы то ни стало, она закусила губу; глаза ее закрылись.
– Глаз не надо закрывать, – сказал на это Лихоносов ласково. – И знаешь, давай переиграем, для твоей же пользы переиграем. Уберем к бесу эту загородку, а ты будешь смотреть и думать, что это вовсе не твоя нога. Боли не будет совсем, и тебе будет легко это думать.
– Давай, – ответила Даша голосом расстающегося с жизнью человека.
Дух из нее ушел почти практически полностью и потому сопротивлялся слабо.
Закончив с приготовлениями, Хирург обработал левую ногу Даши йодом, и взялся за скальпель. Через минуту она увидела свою кость.
– Большая берцовая, – сказал Хирург, с любовью разглядывая операционное поле. – Ты посмотри, какая она красивая, какая функциональная. Сколько в ней жизни! Лежит себе в мясе живом, лежит самодовольная, не знает, что уродина. Ну, ничего, сейчас мы ее немножко потревожим.
Лихоносов взял пилу, начал пилить. Даша боли не чувствовала. Костные опилки привлекли все ее внимание.
"Опилки. Это мои опилки, от меня опилки, – думала она, глядя расширившимися глазами. – Он меня пилит! И получает от этого удовольствие! И, более того, кажется, и я получаю удовольствие. Во всяком случае, оно зреет где-то в моей глубине, зреет и скоро выплеснется. Маньячка!"
Перепилив большую берцовую кость, Хирург обнажил малую берцовую и начал пиливать и ее. Через некоторое время Даша увидела, как нога ниже распила, потеряв связь с костяком, неестественно свободно повернулась и легла на стол. В глазах Хирурга заиграли чертики. Он посмотрел на Дашу, подмигнул заговорщицки, и тут в калитку зазвонили.
Даша, вся охваченная паникой, подумала, что это приехали санитары. Приехали за Лихоносовым.
Проследили за ней и приехали.
Лихоносов посмотрел на Дашу. Что-то увидел. Глаза его хищно сузились. Он подумал, что приехали санитары. Санитары, так или иначе приведенные Дашей.
30. Он резал, сверлил, прикручивал, долбил...
Видимо, звонил сосед или председатель дачного кооператива. Когда звонки прекратились, Даша отерла пот со лба, а Хирург тихонечко засмеялся. Посмеявшись, он минут пять обозревал разрезанную ногу. Лицо его постепенно сделалось хмурым.
– Ты что? – вновь опустилось сердце у Даши. – Что-нибудь не так?
– Так, все так... – Лихоносов озабоченно покусывал нижнюю губу.
– А что тогда стоишь?
– Да вот с перепуга забыл, как делается одна вещь... Да вот, забыл. Но это не страшно. Эйнштейн говорил: "Не важно, знаешь ты или не знаешь что-то. Важно знаешь ли ты, где об этом можно прочитать".
Сказав, он подмигнул Дарье Павловне, сунул руку под операционный стол и вытащил толстенный учебник по хирургии конечностей. Вытащил, положил ей на бедра, раскрыл и принялся листать.
– Слушай, хватит паясничать! – поморщилась Даша, когда Хирург, казалось, забыв обо всем, начал читать вслух, водя указательным пальцем по строкам. – Я эту сцену по телевизору недавно видела, то ли в исполнении Аткинсона, то ли Бенни Хилла.
Даша сказала это, не веря вполне, что Лихоносов шутит. Его неестественное поведение, эйфория, владевшая им, не оставляли сомнений, что он – маньяк, маньяк, дорвавшийся до очередной своей жертвы.
Но русский человек, что бык, – Даша со школы помнила эти слова Некрасова, – если в голову ему что втемяшится, то колом не выбьешь. Она решила идти до конца, идти невзирая ни на что. Идти, по мере возможности управляя владевшим ею маньяком.
Лихоносов смотрел на нее некоторое время, затем разочарованно скривил лицо, сунул книгу под стол и впился глазами в практически ампутированную ногу. Еще через минуту он работал, забыв обо всем. Он резал ткани, сверлил в костях отверстия, что-то прикручивал к ним, орудовал стамеской, точил напильником. Даша подавала ему инструменты, по глазам догадываясь, что ему нужно.
Через полтора часа после начала операции появилась боль. Сначала далекая, тупая, потом острая и близкая. Даша решила молчать – не хотела отвлекать его от работы.
Боль становилась все острее и острее. Даша старалась не смотреть на Лихоносова, боялась – увидит по зрачкам, что она вот-вот потеряет сознание. Увидит и прервет операцию.
Сознания она не потеряла. Когда боль достигла апогея, Даша представила, что она, эта боль, ни что иное, как большой... высокий... синий... тяжелый... несгораемый... шкаф, отчужденно... стоящий в углу комнаты. И боль стала большим высоким синим тяжелым несгораемым шкафом, призрачно стоявшим перед ее глазами в дальнем углу комнаты. Она не ушла, она просто отступила от нее на два метра.
Когда Хирург посмотрел на часы и затем, обеспокоено, в глаза оперируемой, Даша уже не ощущала боли.
– Ну, вот почти все, – сказал он. – Колготок теперь не наденешь недели три.
Даша смотрела на свою ногу. Она была прямая. И чуть длиннее другой. Из нее во все стороны торчали блестящие никелированные спицы, схваченные никелированными ободьями.
– Как же теперь я буду ходить?! – вскричала Даша.
– А ходить ты не будешь, месяц точно не будешь. Будешь здесь лежать, и я буду тебя кормить и обихаживать. Кстати, утка у тебя есть?
– Нет... Хотя, знаешь, я, кажется, на чердаке что-то на нее похожее видела.
– Замечательно! Я ее вычищу.
– А кто тебя кормить будет? Я как-то не сообразила, что все это надолго. Продуктов на неделю хватит, не больше...
– Я сбегаю в магазин.
– А готовить ты умеешь?
– Лучше тебя. Талантливый человек талантлив во всем. Кстати, о еде. Давай теперь зубки твои посмотрим.
Минут десять Лихоносов никелированными щипчиками подкручивал проволочки, стягивавшие Дашины зубы.
– Через месяц у тебя будет голливудская улыбка, – сказал он, отложив щипчики.
– А вторая нога? Ты что, и в самом деле не будешь резать вторую ногу? – посмотрев на свою "натуральную" конечность, спросила Даша.
– Завтра. Устал я. Да и настрой пропал, а без настроя, без вдохновения ничего хорошего не получится.
Даша расстроилась. До нее дошло, что она не в больнице, где один врач может подменить другого. А фактически в подполье. С глазу на глаз с маньяком. Сейчас он повернется и уйдет. На Черное море. В Саратов. К Лоре. А она останется.
Ну и пусть. От нее ничего не убыло. Вон, зубы уже не такие страшные, хотя и на черной проволоке. И ножка прямая и стройная. Пока ничего страшного. А до плиты она доберется. До кухонной, естественно. А могильная подождет.
– Ты что скуксилась? – спросил Хирург.
– Я хотела сегодня пирожков с ливером испечь...
– Черт с ними, с пирожками. Завтра с утра лицо будем тебе делать.
– А ногу?
– Не, ногу потом. Терпеть не могу конвейеры. Одна нога, вторая. Послезавтра сделаю. А сейчас тебе надо поесть. Что тебе принести?
У Даши мелькнула мысль, что он мстит за Чихая. Она ее задвинула в глубь сознания и тихо ответила:
– Супа хочу. Согрей в желтой кастрюльке, налей в тарелку, положи лапши, она в маленькой кастрюльке. Хлеба не забудь.
Лихоносов принес поднос с тарелкой супа (зелени накрошил!), хлебом и разрезанным на две части помидором. Даша была счастлива. После еды он дал ей пригоршню пилюль, поставил на тумбочку минеральную воду в пластиковой бутылке и приказал спать:
– Будешь меня слушаться, быстрее костная мозоль образуется, – сказал он, задергивая занавеску на окне.
31. Воды хватит на две недели.
Даша проснулась под вечер. Было холодно. Сквозило. Лил дождь. Он по привычке стучал в окно, и казалось, что никого, кроме него за стенами дома нет. А в доме – никого кроме нее.
Перепугавшись, Даша позвала:
– Ви-и-тя!
Тишина. Шум дождя ушел за кулисы сознания, растворился в зародившемся отчаянии.
– Витя!!!
Шум дождя вернулся. "Ты одна, ты одна, ты одна", – услышала Даша.
Что делать? Если она встанет, пойдет искать его или за соседями, все это сооружение на ноге сломается, и она на всю жизнь останется калекой.
– Витя!!! Где ты?!
Тишина в доме не нарушилась. Один лишь дождь продолжал доканывать: "Ты одна, ты одна, ты одна, ты одна, ты одна".
Даша закусила губу. "Он же маньяк! Начал меня резать, его понесло. Захотелось убить. И пошел в поселок!"
Даша посмотрела на табуретку, на которой лежали инструменты. Пилы и самого большого скальпеля не было.
"Нет, я просто схожу с ума и выдумываю. А эта рана на груди? С которой я его нашла за сараем? Может, это он сам себя в хирургическом припадке порезал?! Точно!
Нет, хватит. Эдак я сама себя до сумасшествия доведу."
Даша поднялась в постели, опустила правую ногу на пол. Встала на нее.
"Пойти к двери?.. Нет. Буду лежать. На неделю меня хватит. Нет, две недели протяну – вода есть.
Вода есть... Перед тем, как уйти, он принес воду. Полутора литровую бутылку. А на кухне была маленькая, полулитровая.
Значит, он ушел. Надолго. Навсегда. Да, навсегда! Ему наскучило меня резать, маньяки ведь переменчивы! Или просто удовлетворился.
Черт! В который раз дура.
Ну и пусть! Буду лежать. Подживет, выйду к людям. И всю жизнь буду хромать, потому что денег на вторую ногу нет.
В калитку зазвонили.
Даша воспрянула духом.
"Кто-то пришел во второй раз. Значит, есть шанс, что спасут. Надо лежать, Ничего ведь не горит".
Калитку потрясли.
Стало тихо.
Тишину нарушил характерный звук – кто-то спрыгнул с забора.
Через минуту за занавешенным окном кто-то прошел к двери. У двери постоял, видимо, прислушиваясь. Затем раздался металлический звон. Кто-то подбирал ключ или отмычку.
Подобрал.
Открыл дверь. Пошел по прихожей. Вошел в комнату. Постоял. И, стараясь не скрипеть половицами, подошел к двери, ведущей в спальню.
Даша похолодела. Дверь приоткрылась. Даша перестала дышать. Дверь толкнули, она распахнулась...
32. Всегда случается что-то непредвиденное.
Конечно же, это был Лихоносов. В руках у него был огромный букет. Улыбаясь, он подошел к кровати и, протягивая цветы, сказал:
– Это тебе для скорейшего выздоровления.
– Я чуть не умерла от страха... – заплакала Даша.
Дрожь – лучший человеческий удел,
Великое он чувствует и любит,
Когда святой им трепет овладел, –
продекламировал Хирург, довольно улыбаясь.
– Ты это нарочно, нарочно, да?
– Как тебе сказать? Настроение было хорошее, решил прогуляться. День будний, никого нет, вот цветов у соседей и нарвал. А потом решил напугать. Мой однокурсник недавно диссертацию написал. В ней доказывается, что сильные эмоции имеют ярко выраженный терапевтический эффект.
– Я уже хотела идти тебя искать...
– И почему не пошла?
– Побоялась за ногу.
– Не надо за нее бояться. Доверяй себе, хоти что-нибудь очень сильно, и нога тебе поможет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39