-- Очухался? -- поинтересовался Блюмберг, заметив взгляд Макса. --Хватит, поночевали. Буди Николу.
Но сколько Макс ни тряс компаньона, тот лишь мотал головой, мычал, но глаз упорно открывать не желал. Блюмберг решил проблему просто. Он принес из кухни двухлитровый ковш холодной воды и вылил на голову несостоявшегося светила Берлинского университета. Тот раскрыл глаза и сказал:
-- Гутен морген.
При помощи Макса и Николо Блюмберг выяснил, что активные поиски несанкционированных входов в базы компьютерных данных малых аэропортов и пристаней начались около трех часов утра и активно продолжались до пяти.
Непонятно, какой вывод сделал Блюмберг из этого ничего не означающего, по убеждению Макса и Николо, факта, но он приказал переписать данные на дискету, зашифровать и отправить дискету на хранение в сейф Национального банка, в котором агентство Блюмберга арендовало ячейку. С поручением послали Макса. Когда он вернулся, то обнаружил, что во всей мансарде нет ни одного свежего клочка бумаги, все порезано в специальной машине, а обрезки вынесены к мусорному фургону турок, самолично Николо погружены и сопровождены до
мусоросжигающего завода.
Но последний приказ, отданный Блюмбергом, заставил не только Макса, но и более доверчивого Николо Вейнцеля подумать о том, не подействовал ли таинственный "Кавказ" на умственные способности их шефа. Блюмберг приказал вынуть из всех машин жесткие диски, уничтожить их, отключить все порты компьютеров от питания и сетей, все обесточить и придать помещению такой вид, будто сюда не заглядывали уже лет пять. И при всем внешнем спокойствии и даже благодушии вид у Блюмберга был такой, что даже у незнакомого человека язык не повернулся бы ему возразить.
Когда все было приведено в соответствующий вид, Блюмберг приказал сотрудникам съездить домой и привести себя в приличный вид, а сам спустился в свою квартиру. Через полтора часа он встретил обоих у въезда в подземный гараж.
На Блюмберге был артистический серый сюртук от Сен-Лорана, серый цилиндр и серые замшевые перчатки в руках. Туфли напоминали гамаши начала века, они не завязывались на шнурки, а застегивались сбоку на кнопки. Чуть набриолиненные волосы облегали лысину мудреца благородно-серым венцом, в
лице была молодящая испанская смуглинка, а контактные линзы превратили тусклые глаза флегматичного финна в яркие, излучающие любопытство и тонкий вкус к жизни глаза испанца чуть-чуть в летах, но еще ого-го.
Это и сказал Макс, первым увидев шефа:
-- Ого-го! Такое впечатление, что вы собрались на дипломатический раут!
-- Примерно туда я и собрался, -- кивнул Блюмберг. -- А ты меня отвезешь. Я, конечно, и сам могу на твоей тачке доехать...
-- Нет!!! -- завопил Макс. -- Только не это! Отвезу! И
привезу. И буду целый день возить. И еще на чай дам, только не трогайте мою тачку!
-- Я почему-то так и думал, что ты согласишься, -- проговорил Блюмберг. -- Тебе, Николо. Сегодня в полдень в "Президент-отеле" Кельна начинаются пленарные заседания так называемого Балтийского клуба. Найми съемочную группу, сиди с ними в зале, пусть снимают все подряд. Все, понял? Без
единой купюры! Предупреди режиссера: никакого монтажа, кассеты мне нужны в первозданном виде. Иначе ни шиша не заплачу.
-- Это на него подействует, -- согласился Николо, садясь за руль своего фиалкового "альфа-ромео" в тайной надежде, что шеф не передумает и не покусится на него.
Но Блюмберг и не думал об этом. Он рассеянно постучал сложенными перчатками по атласным полям цилиндра, как бы вспоминая, не забыл ли чего, и удовлетворенно кивнул:
-- Кажется, все в порядке. Поехали.
-- Куда? -- полюбопытствовал Макс.
-- В Кельн. А там сначала -- в Балтийский клуб. Потом, может быть, в российское консульство. Но скорее всего -- в Кельнский собор. Если быть точным, его следовало бы назвать Домским. Так он и называется. Но я как-то привык, что Домский собор -- это в Риге, а в Кельне -- Кельнский.
-- Вы собираетесь слушать в соборе мессу?
-- Нет. Во-первых, сегодня будни и никаких месс не служат. А во-вторых... Видишь ли, я намерен встретиться там с одним человеком и объявить войну России.
Макс едва не врезался в мусорные мешки -- те самые, мимо которых никогда равнодушно не проезжал Блюмберг.
-- Как? -- переспросил он. -- Объявить войну России? Я вас правильно понял?
-- Ну, не объявить, ладно. Но предупредить, что в случае чего объявлю. Ты бы поаккуратней рулил, а? А то мне в порванном сюртуке на прием являться как-то не совсем...
-- Объявить войну России, -- изумленно повторил Макс. -- Да кто вы, мать-перемать, такой?!
Блюмберг усмехнулся, причем усмехнулся, как машинально отметил Макс, не своей обычной полуухмылкой, а усмешкой родовитого графа или князя, к которому обратились с комичным вопросом.
-- Кто я такой? Это сейчас неважно, сынок. Важно совсем другое: что она из себя представляет, эта Россия...
IV
Как и было указано в пресс-релизе, разосланном во все информационные агентства и крупнейшие газеты Европы, пленарные заседания Балтийского делового клуба начались 5 мая 1992 года в конференц-зале "Президент-отеля", весьма помпезного и суперсовременного сооружения, для которого жители Кельна после горячих дискуссий отвели место не в центре города, как в большинстве европейских столиц, а на окраине, в зоне парков. Решение оказалось удачным во всех отношениях. И не перла в глаза суперсовременность, к которой не сразу привыкают коренные жители города, и город шагал в ногу со временем, и модерновые крылья "Президент-отеля" как-то сгладились окружающим парком, усмирили свою агрессивность. Да и место было удобное для заседаний и конференций: тихо, спокойно, никаких уличных демонстраций и пикетов. Про ВИП
и других состоятельных постояльцев и говорить нечего: за новым отелем сразу же укрепилась репутация одного из самых удобных и спокойных отелей Германии. Хоть и далеко не самого дешевого. Очень недешевого. Очень.
Поэтому, вероятно, участники Балтийского делового клуба жили кто где --в городских пансионатах и небольших отельчиках, в консульствах, а на заседания их доставляли микроавтобусы и автомобили знакомых или других сотрудников консульств. Только два члена Балтийского клуба жили в самом
"Президент-отеле" -- вице-премьер России Шишковец и адмирал Кууляйнен, президент клуба. Апартаменты отеля полагались ему по статусу.
Открытие Балтийского клуба, на котором были оглашены приветственные телеграммы президента России и канцлера Германии, было отмечено строкой-двумя в вечерних новостях и на страницах утренних газет. И в тот же день всех журналистов как корова языком слизнула. Лишь одна съемочная группа Кельнского телевидения трудилась с необычной старательностью, записывая все выступления подряд. Это сообщало заседаниям клуба хоть какую-то значительность, заставляло выступавших говорить убедительней, доказательней. Каждый понимал: говорит для истории. Непонятно, правда, для какой, но все равно -- не в пустоту равнодушного зала, а на пленку, для вечности.
Никто, конечно, и знать не мог, что эту пленку просматривает всего один человек -- президент Коммерческого аналитического центра господин Блюмберг. Да и просматривает в основном на скорости, лишь изредка останавливая мелькание видеоряда, чтобы прослушать заинтересовавшую его фразу.
Уже после первого дня заседаний это занятие можно было с чистой совестью прекратить, потому что картина прорисовывалась предельно ясная --даже и не для такого опытного аналитика, каким был Блюмберг.
Разыгрывалась "балтийская карта". Предоставив независимость прибалтийским республикам, Москва неожиданно для себя обнаружила, что осталась практически без выхода в Балтику. Ленинградский порт и порт города К. -- вот и все, что сохранилось от некогда прорубленного Петром Первым окна в Европу. Две маленькие форточки. Основной поток грузооборота приняли на себя гораздо более выгодно расположенные и технически лучше оснащенные порты
Таллина, Риги, Вентспилса, Лиепаи. Москва использовала ежегодный съезд Балтийского клуба, чтобы предъявить свои претензии конкурентам. Она хотела иметь свою долю в мощном балтийском товаропотоке, который давал жизнь всей Северной Европе еще со средних веков. Но аргументы ее были ничтожны. Их практически не было. Все они были на уровне детсадовских разборок: вот мы вам независимость дали, а вы.
Западные партнеры, перевозчики из Германии и Скандинавии, заняли нейтральную позицию: мы не занимаемся политикой, мы занимаемся бизнесом. Мы будем работать с теми партнерами, условия которых нас больше устроят. А тут и Польша попыталась всунуться со своим малым каботажем, чем вообще перемешала все карты и превратила Балтийский клуб в нечто вроде международной туристической ярмарки.
Ощутив, вероятно, бесперспективность замысла, вице-премьер Шишковец уехал в Гейдельберг, где училась его дочь, а российскую делегацию возглавил министр морского транспорта. Кроме него в российскую делегацию входили еще четыре эксперта и две переводчицы. Всех их Блюмберг хорошо знал: рассматривал в разных ракурсах и на пленке, и в зале из ложи прессы, где он первые три дня появлялся в своем сером костюме, цилиндре и в перчатках, вызывая удивленно-настороженные взгляды участников Балтийского клуба. Глава российской делегации и переводчицы Блюмберга не интересовали, трое экспертов тоже, а вот четвертый
интересовал -- и очень. Настолько, что Блюмберг приказал отснять телекамерой целую пленку о нем и дважды внимательно ее просмотрел, ни разу не ускорив изображения.
На пленке был высокий, сутуловатый человек лет шестидесяти, с плоским голым черепом, с крупным носом с горбинкой, с властным хмурым лицом. При этом чувствовалось, что властность его не показная, а сидящая где-то в самой глубине его натуры. Внешне же он выглядел скромно одетым пожилым человеком среднего достатка, предупредительным, внимательным к собеседнику, немногословным и благодарным слушателем.
И все-таки эту властность было не скрыть. Она проявлялась в любой мелочи: в нетерпеливом взгляде, который он бросал на кого-либо из членов делегации, когда человек медлил с ответом или слишком долго искал нужные ему документы, в полном выпадении из зоны его внимания водителя и консульских охранников, которые сопровождали делегацию, -- они для него просто не существовали как физические объекты. Мало кто решался подойти к нему с каким-либо вопросом, когда он сидел задумавшись в своем кресле. И в этой самоценности его раздумий тоже была властность, пропитавшая всю суть этого
человека. В обращении с министром транспорта, официальным руководителем делегации, он был вежлив и прилично почтителен, но у того волосы прилипали ко лбу, когда ему приходилось о чем-либо долго говорить с этим жилистым стариком, а поговорив, он отходил в сторону с видимым облегчением.
Профессор -- так обращались к нему все члены российской делегации.
Первые три дня Профессор добросовестно, от звонка до звонка, просидел в конференц-зале "Президент-отеля", внимательно слушая выступавших и делая пометки в узком черном блокноте, но после первого же перерыва на четвертый день, когда трибуна Балтийского клуба стала напоминать лестничную площадку, на которой выясняли отношения соседи-прибалты, он не вернулся в зал заседаний. Выйдя на улицу, сел в микроавтобус российского консульства и что-то приказал водителю. Появившийся вслед за ним Блюмберг небрежным
жестом подозвал Макса, все эти дни исправно служившего ему личным водителем, бросил перчатки в цилиндр, а цилиндр на заднее сиденье и приказал:
-- За ним. На хвост не садись, я знаю, куда они едут.
-- Куда? -- спросил Макс.
-- Сегодня день, когда исполняются мечты, -- подумав, ответил Блюмберг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55