-
Он подумал и добавил: -- Кем бы вы ни были. В конце концов, я ничего не утверждаю. Это лишь мои предположения. И только.
-- Взлетайте, Игорь Борисович, -- поторопил я. -- Так вы весь керосин сожжете на старте.
-- Вы помните карту северо-запада России?
-- В общих чертах.
-- Этого хватит. Когда-то Петр Первый прорубил здесь, как мы еще в школе учили, окно в Европу. Сталин довершил его дело, захватив Прибалтику. Сейчас от этого окна у России остались только порт в Санкт-Петербурге и наш. Таллин, Рига, Клайпеда, Лиепая, Вентспилс -- все это уже заграница. Причем
наш порт на семьсот миль ближе к Западной Европе, чем петербургский. Это больше тысячи километров. Возьмите это себе на заметку. А теперь о Комарове. Он был историком. Не только по образованию и профессии. По складу ума.
Специализировался на истории Балтики, Варяжского моря. Он знал, сколько гривен стоил пуд меда на новгородском торжище, и не знал, сколько стоит килограмм меда на нашем рынке. Историю он рассматривал сквозь призму балтийского товарообмена. Кандидатскую защитил по средним векам. В
докторской подбирался к нашему времени. Тему, естественно, зарубили. Слишком очевидными выглядели причины добровольного вхождения Прибалтийских республик в состав СССР. Но тему легко зарубить. Мысль остановить трудней. Хотя и можно.
-- Если ее вышибить вместе с мозгами, -- подсказал я.
-- Это я и имел в виду. Так вот. У меня такое ощущение, что все пертурбации с развалом Советского Союза и прочими делами прошли как-то мимо него. Когда же он однажды вынырнул из исторической библиотеки и оглянулся окрест, то увидел то, чего мы не видели. Верней, видели, но не осознавали в
исторической перспективе. Наше видение было одномерным.
- Что он увидел?
- Противоестественность положения, при котором огромная Россия не имеет границы с индустриальной Европой. Россия заперта. Украиной, Белоруссией, Балтией. Закупорена, как бочка, в которой нарастает огромное внутреннее давление. Нефть, лес, уголь, руда, металл. И чем больше оживает наша
промышленность, тем выше это давление. Вы не обратили внимание на шум вокруг идеи союза с Белоруссией?
-- Обратил, но не понял.
-- Это была одна из попыток правительства раскупорить Россию. Какой, по-вашему, вывод сделал из этого Комаров?
-- Какой? -- послушно повторил я, чувствуя, что его лекция уносит меня в выси геополитики, которая в данный момент меня меньше всего интересовала.
-- Очевидный. Что так долго продолжаться не может.
-- За это не убивают, -- попытался я вернуть его на грешную землю.
-- Не спешите, молодой человек. Эту очевидность он интерпретировал совершенно неожиданным образом. Чего не смог сделать даже я, экономист. Он, в частности, настоял, чтобы его сын начал скупать акции нашего пароходства. Его только что приватизировали, и порт, по существу, бездействовал. Весь
грузопоток шел через Эстонию и Латвию. У сына был небольшой магазин, челночный бизнес. Все продали и вложили деньги в акции. Николай Иванович был настолько убежден в своем прогнозе, что даже взял большой кредит под залог своей половины дома и уникальной библиотеки, которую собирал всю жизнь. Под очень высокие проценты.
-- И не сумел вернуть? -- предположил я.
-- Вы ищете простые решения. В том-то и дело, что сумел. Сейчас его сыну принадлежит компания "Интербалт". Лесовозы и танкеры. Оборот - около миллиона долларов в год. Мелочь по сравнению с другими воротилами. Но важен сам факт. Акции нашего пароходства скакнули почти в пятьсот раз. Практически
за один день. Соответственно обесценились акции таллинского порта. Потому что произошло событие, которое Комаров предугадал. Скажем так: он предугадал не это событие, а возможность очень крутого поворота ситуации. Неизбежность
этого поворота. Я почему это знаю -- он брал у меня сводные данные.
-- Что же это за событие?
Мазур снова закурил "Приму". Уже не спрашивая у меня разрешения. И курил так же -- из горсти, быстрыми жадными затяжками.
-- Здесь мы подходим к главному. Вы слышали о взрыве автопарома "Регата"? Чуть больше года назад. Он шел из Таллина в Гамбург.
-- Что-то слышал, -- подтвердил я.
-- Не могли не слышать. Об этом целую неделю все газеты писали. И по телевизору передавали. Восемьсот погибших. Причины взрыва не установлены. Это и было то событие, которое предугадал Комаров.
-- Минутку. Вы хотите сказать...
-- Я ничего не хочу сказать, -- перебил меня Мазур. -- Я не подсказываю вам никаких выводов.
-- Но вы сами сказали, что причины взрыва не установлены.
-- Конкретные. Версий множество. Бесспорно одно: взрыв произошел в трюме. У Николая Ивановича не было никаких фактов. И не могло быть. Но он задал вопрос: "Cui prodest?" "Кому выгодно?" Вы не были у нас в порту?
-- Нет.
-- Съездите, посмотрите. Поучительное зрелище. Еще год назад там можно было снимать фильмы про великую американскую депрессию. Сейчас такие фильмы можно снимать только на одной половине порта. А на другой уже нельзя.
Половина акций находится у государства, а половина -- в частных руках. Но и при этом наш порт уже второй по грузообороту после Питера. И будет первым. Это неизбежно. Именно потому, что он на семьсот миль ближе к Европе. А каждая лишняя тонно-миля делает фрахт золотым.
-- Ничего не понимаю, -- признался я. -- Какую все-таки идею Комаров хотел озвучить в предвыборной кампании?
-- Я могу только предполагать. Зная его нравственные установки. Аморально строить свое благополучие на чужой крови. Это общеизвестно. Но он пошел дальше. Он считал, что любая антигуманная политика в конечном счете оборачивается не только крахом правителей, но и трагедией для всего народа.
Подтверждений хватает. Сталин, Гитлер, далее везде. С позитивом трудней. Разве что Господин Великий Новгород времен Марфы Посадницы. Николай Иванович очень любил это время.
Я завел движок.
-- Поехали, Игорь Борисович. А то вы на передачу опоздаете.
-- Заглушите. У нас есть еще несколько минут. Ладно, я скажу прямо. Он хотел потребовать от Президента России провести расследование причин взрыва "Регаты" и возможности причастности к нему российских спецслужб.
Однако!
-- Это могли быть бандитские разборки, -- сказал я первое, что пришло в голову.
-- Вы плохо представляете себе, о чем идет речь. Огромный автомобильный паром. Водоизмещением больше ста тысяч тонн. Сотни машин, полторы тысячи пассажиров. И затонул в открытом море, в двухстах милях от берега.
-- Загнать в трюм "рафик" с взрывчаткой. Часовой механизм или радиовзрыватель. И все дела.
-- Вы в этом, похоже, разбираетесь лучше меня. И лучше Комарова.
-- А заявление написать?
-- Он писал. Даже в Москву ездил. Без толку.
-- Ничего удивительного. Для такого обвинения нужны доказательства.
-- Вы не поняли меня. Он никого не обвинял. Он хотел потребовать самого тщательного расследования, чтобы подтвердить подозрения или окончательно их рассеять.
-- Чьи подозрения?
-- Вопрос "Кому выгодно?" задавал себе не только Николай Иванович. В Таллине тоже об этом думали. И до сих пор, вероятно, думают. Эта мысль была для него невыносима. Он очень доверчиво, как-то даже по-детски, воспринял
демократические идеалы новой России. Мы много говорили об этом. Он предлагал мне включить этот запрос в нашу предвыборную программу.
-- И вы отказались?
-- Я в это не верил.
-- Антонюку и жириновцу он тоже предлагал?
-- Исключено. Они для него не существовали.
-- Губернатору?
-- Возможно.
-- И тогда он решил, что заставит себя слушать, -- заключил я. -- Вам и сейчас его подозрения кажутся бредом?
Мазур только развел руками.
-- Cui prodest? Это наводит на очень серьезные размышления.
-- Есть еще кое-что, что наводит на размышления, -- заметил я.
-- Что?
-- Убийство Комарова.
-- Боюсь, что вы правы.
-- Еще один вопрос. Показывал ли вам Николай Иванович какие-либо документы, которые могли иметь отношение к взрыву? Пусть не прямое, а косвенное.
-- Документы? -- переспросил Мазур. -- Нет. Я же говорю, что у него не было и не могло быть никаких документов.
-- Некто неизвестный передал Николаю Ивановичу пачку документов в большом коричневом конверте. Я не знаю, что это за документы, но думаю, что они были причиной смерти Комарова. Вы видели их у него?
Мазур подумал и уверенно покачал головой:
-- Нет. Я не видел у него никаких документов. Можете положиться на мое слово. Никаких. И ничего он мне о них не говорил. А теперь, прошу вас, поедем. Если можно, быстрей. Мне не хотелось бы опоздать. Это очень ответственная для нас передача.
Без трех минут пять я высадил Мазура у проходной телестудии. А перед этим спросил:
-- Вы где служили, Игорь Борисович? Десант? Морская пехота?
-- Нет. Во внутренних войсках. Под Сыктывкаром. В лагерной охране.
Так вот откуда у него привычка так курить. Что "зек" в зоне, что "попка" на вышке. И снег тот же. И дождь тот же. Надо же, на всю жизнь сохранилась. Или он так курит, только когда волнуется?
-- А почему вы спросили? -- поинтересовался Мазур.
-- У вас завидная выдержка, -- объяснил я.
-- Выдержка? -- переспросил он. -- Да когда вы впихнули меня в машину, я попросту о...л!
-- Как?! -- поразился я.
-- Да так. Просто о...л, и все.
А вот тут и я. То же самое.
-- Откуда у вас такой синяк? -- уже выйдя из машины, спросил он. --Когда я садился, его вроде не было.
-- Был, Игорь Борисович, был.
От проходной к нему уже бежал Эдуард Чемоданов, возмущенно поблескивая своими левоэсеровскими очочками.
-- Вы меня режете! Через двадцать минут эфир! Бегом в гримерку!
Они проскочили проходную и потрусили через асфальтированный двор к приземистому зданию телецентра, стоявшему чуть поодаль от вышки.
Оба с бороденками.
Как два козла.
II
Cui prodest?
Как говорил в таких случаях один незнакомый, но глубоко симпатичный мне охранник по имени Степаныч: "Голуба-мама!"
Странно как-то эта "шестерка" стоит. Все "москвичи" и "жигулята" телевизионщиков сгрудились у проходной, а эта в сторонке. Будто специально выставлена для угона. Вохровец ее захочет -- не увидит. Даже когда открывает ворота. Как сейчас, перед "газелью" с синим тентом и надписью на боках "Продукты".
"ВАЗ-2106". Светлый беж. Не по здешнему климату цвет. В тумане ее даже днем не сразу разглядишь. А уж вечером, да если туман...
И тут меня словно садануло под дых.
И включился хронометр.
Какие цифры бегут на дисплее, я не знал. Знал только, что они мелькают, как сотые доли секунды на олимпийском табло в финале спринтерского забега.
И идут на убыль.
А в конце -- ноль.
Я перемахнул через борт "газели" и плюхнулся на железный пол между картонными ящиками и молочными флягами. А когда "газель" въехала на территорию и остановилась на грузовом дворе с тыльной стороны телецентра,
соскочил и вбежал в здание.
Сердце у меня молотило, как.
Где тут что?
Ну не учили нас штурмовать телецентры!
Ткнулся в одну дверь. Заперто. В другую. Лестница. Взлетел на второй этаж. Длинный тусклый коридор с одинаковыми дверями по сторонам. Одна открыта. Мотки киноленты, стол с экраном. Монтажная? Никого. У двери тележка на резиновом ходу с плоскими жестяными коробками. Синий халат на ручке.
Азбука выживания: все, что движется, съедобно, попал в сортир маскируйся говном. Натянул халат поверх плаща. Маловат, но тут не "Ле Монти". Рванул по коридору, толкая перед собой тележку.
Еще одна лестничная клетка. Проскочил. Стоп, кто-то там был. Точно.
Девица в белом халате. Курит. Странное что-то курит. Испугалась, спрятала сигарету за спину. Травку, что ли? Похоже на то. И морда наглая от испуга. Ну, Амстердам.
-- Миленькая, где здесь гримерка?
- Да тебе никакая гримерка не поможет.
Вот зараза. Это она про мой фингал. Но снизошла:
- Прямо, направо, в другом конце от эфирной. Новенький,
что ли?
Знать бы еще, где эта эфирная.
Еще коридор. Такой же длинный и тусклый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55