– Откуда ты ее знаешь?
– Я же говорил, мы разговаривали. Кое о чем. О дереве.
– О каком дереве?
– О молодом буке.
7
Смущенная София выпрямилась на предложенном ей стуле. С тех пор как она покинула Грецию, жизнь приучила ее принимать или же не впускать журналистов и поклонников, но не приучила звонить в чужие двери. Уже лет двадцать, как она не стучалась к кому-нибудь вот так, без предупреждения. Теперь, сидя в этой комнате в окружении трех типов, она спрашивала себя, что же они могли подумать о докучной соседке, явившейся их поприветствовать. Так уже не делается. Поэтому ей захотелось тут же объясниться. Получится ли у нее объясниться с ними, как ей верилось у своего окна на третьем этаже? Все может выглядеть иначе, когда видишь людей вблизи. Марк стоит, привалившись к большому деревянному столу, скрестив худые ноги, в красивой позе, у него скорее красивое лицо, он смотрит на нее без нетерпения. Перед ней сидит Матиас, у него тоже красивое лицо, немного тяжеловатое книзу, но синие глаза ясны, как море в штиль, и взгляд открытый. Люсьен достает бокалы и бутылки, то и дело откидывая назад волосы взмахом головы, у него лицо ребенка и галстук мужчины. Она почувствовала себя успокоенной. В конце концов, она потому и пришла сюда, что перетрусила.
– Понимаете, – сказала она, принимая бокал, который с улыбкой протянул ей Люсьен, – мне очень жаль, что я вас побеспокоила, но я хотела попросить вас об одной услуге.
Двое смотрели на нее с ожиданием. Теперь надо объясниться. Но как рассказать о подобной глупости? Люсьен ее не слушал. Он ходил туда-сюда и, похоже, присматривал за каким-то сложным блюдом, приготовление которого поглощало всю его энергию.
– Речь идет о глупой истории. Но я нуждаюсь в одной услуге, – повторила София.
– Что за услуга? – мягко спросил Марк, пытаясь помочь.
– Нелепо об этом говорить, к тому же я знаю, что вы уже много потрудились в этом месяце. Нужно выкопать яму в моем саду.
– Внезапный прорыв на Западном фронте, – пробормотал Люсьен.
– Разумеется, я заплачу вам, если мы договоримся. Скажем… тридцать тысяч франков на троих.
– Тридцать тысяч франков? – пробормотал
Марк. – За яму?
– Попытка подкупа со стороны врага, – невнятно пробубнил Люсьен.
София чувствовала себя неловко. Однако она полагала, что пришла в нужный дом. И что следует продолжать.
– Да. Тридцать тысяч за яму и за ваше молчание.
– Но, – начал Марк, – мадам…
– Реливо, София Реливо. Я ваша соседка справа.
– Нет, – тихо сказал Матиас, – нет.
– Да, – сказала София, – я ваша соседка справа.
– Это правда, – продолжал Матиас тихо, – но вы не София Реливо. Вы жена господина Реливо. Но вы сами – София Симеонидис.
Марк и Люсьен с удивлением уставились на Матиаса. София улыбнулась.
– Лирическое сопрано, – продолжал Матиас. – «Манон Леско», «Мадам Баттерфляй», «Аида», Дездемона, «Богема», «Электра». И вот уже шесть лет, как вы ушли со сцены. Позвольте сказать, как лестно мне иметь такую соседку.
В знак почтения Матиас слегка склонил голову. София посмотрела на него и подумала, что дом в самом деле подходящий. Она удовлетворенно вздохнула, обвела глазами большую комнату с плиточным полом, свежеоштукатуренную, еще гулкую, почти без мебели. Три высоких сводчатых окна выходили в сад. Это немного походило на монастырскую трапезную. Через низкую, тоже сводчатую дверь с деревянной ложкой в руке ходил туда-сюда Люсьен. В монастыре можно говорить обо всем, особенно в трапезной, только тихо.
– Поскольку он все сказал, это избавляет меня от необходимости представляться, – сказала София.
– Но не нас, – сказал до некоторой степени впечатленный Марк. – Вот он – Матиас Деламар…
– Не стоит, – перебила София. – Мне очень неловко, что я уже знаю вас, но ведь через сад можно невольно услышать многое из того, что делается за стеной.
– Невольно? – спросил Люсьен.
– Немного вольно, это верно. Я смотрела и слушала, даже внимательно. Признаю.
София помолчала. Думала, догадается ли Матиас, что она видела его через то окошко.
– Я не шпионила за вами. Вы меня заинтересовали. Я думала, что вы мне понадобитесь. Что бы вы сказали, если бы однажды утром обнаружили, что у вас в саду посадили дерево, а вы тут не при чем?
– Честно говоря, – сказал Люсьен, – учитывая состояние сада, думаю, мы его бы и не заметили.
– Не о том речь, – сказал Марк. – Вы, конечно, имеете в виду то буковое деревце?
– Да, – сказала София. – Оно появилось в одно прекрасное утро. Без предупреждения. Я не знаю, кто его посадил. Это не подарок. И не садовник.
– А что думает об этом ваш муж? – заметил Марк.
– Ему все равно. Он занятой человек.
– Вы хотите сказать, что ему на это совершенно наплевать? – сказал Люсьен.
– Хуже того. Он даже не хочет больше слышать об этом. Его это раздражает.
– Странно, – сказал Марк. Люсьен и Матиас кивнули головой.
– Вы находите это странным? Правда? – спросила София.
– Правда, – сказал Марк.
– Я тоже, – пробормотала София.
– Простите мне мое невежество, – сказал Марк, – вы были очень известной певицей?
– Нет, – сказала София. – Не из великих. У меня был кое-какой успех. Но меня никогда не называли «та самая Симеонидис». Нет. Если вы думаете о ревностном поклоннике, как подумал мой муж, то это ложный путь. У меня были поклонники, но я не вызывала страстного почитания. Спросите у вашего друга Матиаса, он должен знать.
Матиас удовольствовался неопределенным жестом.
– Ну, все же не совсем так, – пробормотал он. Воцарилось молчание. Светский Люсьен вновь
наполнил бокалы.
– На самом деле, – сказал Люсьен, – взмахнув своей деревянной ложкой, – вы боитесь. Вы не вините мужа и никого не вините, вы вообще не хотите об этом думать, но вы боитесь.
– Мне неспокойно, – прошептала София.
– Потому что посаженное дерево, – продолжал Люсьен, – означает землю. Землю под ним. Землю, которую никто не станет тревожить, потому что в ней – дерево. Запечатанная земля. Иными словами – могила. Проблема не лишена интереса.
Люсьен был груб и высказал свое мнение без обиняков. В данном случае он был прав.
– Не заходя так далеко, – продолжала София по-прежнему шепотом, – скажем, что мне хотелось бы убедиться. Узнать, есть ли под ним что-нибудь…
– Или кто-нибудь, – сказал Люсьен. – У вас есть повод кого-то подозревать? Ваш муж? Тайные делишки? Обременительные любовницы?
– Довольно, Люсьен, – сказал Марк. – Незачем кидаться в атаку. Госпожа Симеонидис пришла сюда, потому что ей надо выкопать яму, и ни за чем иным. Так что будь любезен, давай на этом и остановимся. Бессмысленно городить огород на пустом месте. В данный момент речь идет о том, чтобы выкопать яму, ведь так?
– Да, – сказала София. – Тридцать тысяч франков.
– Зачем столько денег? Это соблазнительно, конечно. У нас нет ни гроша.
– Я так и поняла, – сказала София.
– Но это не причина, чтобы выколачивать из вас подобную сумму за рытье ямы.
– Но ведь никогда не знаешь… – сказала София. – Когда яма будет вырыта… если будут последствия, возможно, я предпочту, чтобы вы молчали. А за это надо платить.
– Понятно, – сказал Матиас. – Так, все здесь согласны рыть яму, с последствиями или без них?
Вновь воцарилась тишина. Задачка была не из простых. Конечно, в их положении деньги соблазняли. С другой стороны – ради денег становиться соучастниками… Соучастниками чего, собственно говоря?
– Разумеется, это нужно сделать, – произнес мягкий голос.
Все повернулись. Старый крестный вошел в комнату, как ни в чем не бывало налил себе бокал вина, приветствовал госпожу Симеонидис. София вгляделась в него. Вблизи он не был Александром Великим. Он казался высоким, хотя и не очень, потому что был прямым и худым. Но у него оставалось лицо. Увядшая красота все еще производила впечатление. Не жесткие, но четкие черты, нос с горбинкой, неправильной формы губы, миндалевидные глаза и ясный взгляд – все словно создано, чтобы соблазнять, и соблазнять быстро. София оценила это лицо, мысленно отдала ему справедливость. Ум, блеск, мягкость, возможно, двуличность. Старик провел рукой по волосам, не седым, а черным с проседью, с чуть отросшими кудрями на затылке, и сел. Он сказал выкопать яму. Никто и не думал возражать.
– Я подслушивал за дверью, – сказал он. – Мадам ведь подслушивала у окна. У меня это вроде тика, застарелой привычки. Меня это ничуть не смущает.
– Весело, – сказал Люсьен.
– Мадам совершенно права, – продолжал старик. – Надо копать.
Смущенный Марк встал.
– Это мой дядя, – признался он, будто мог тем смягчить его нескромность. – Мой крестный, Ар-ман Вандузлер. Он здесь живет.
– И любит высказывать обо всем свое мнение, – пробормотал Люсьен.
– Ну ладно, Люсьен, – сказал Марк. – Заткнись, таков был уговор.
Вандузлер с улыбкой махнул рукой.
– Не нервничай, – сказал он, – Люсьен не так уж ошибается. Я люблю обо всем высказывать свое мнение. Особенно когда я прав. Впрочем, Люсьен тоже это любит. Даже когда ошибается.
По-прежнему стоя, Марк глазами делал дяде знаки, что тому лучше уйти и что незачем присутствовать при этом разговоре.
– Нет, – сказал Вандузлер, глядя на Марка. – У меня есть причины остаться.
Он обвел взглядом Люсьена, Матиаса, Софию Симеонидис и вернулся к Марку.
– Лучше рассказать им, как обстоит дело, Марк, – сказал он, улыбаясь.
– Момент неподходящий. Ты меня достал со своим дерьмом, – тихо сказал Марк.
– У тебя всегда момент неподходящий, – возразил Вандузлер.
– Сам и говори, раз тебе хочется. Это твое дерьмо, а не мое.
– К черту! – Люсьен взмахнул деревянной ложкой. – Дядя Марка – старый полицейский, вот и все! Мы не станем толковать об этом всю ночь напролет.
– А ты откуда знаешь? – спросил Марк, разом повернувшись к Люсьену.
– Так… Мелкие наблюдения во время ремонта чердака.
– Здесь решительно все суют нос не в свои дела, – сказал Вандузлер.
– Нельзя быть историком, если не умеешь совать нос в чужие дела, – пожал плечами Люсьен.
Марк пришел в отчаяние. Еще один чертов нервный срыв. София оставалась внимательной и спокойной, как и Матиас. Они выжидали.
– Хорошая история Нового времени, – выговорил Марк, выделяя каждое слово. – Что еще ты откопал?
– Пустяки. Что твой крестный работал в отделе по борьбе с наркотиками, в бригаде азартных игр…
– …и семнадцать лет был комиссаром Уголовной полиции, – подхватил Вандузлер ровным голосом. – Что меня оттуда турнули, выкинули. Выкинули без медали после двадцати восьми лет службы. Словом, стыд-позор и общественное порицание.
Люсьен кивнул.
– Хорошо сказано, – сказал он.
– Великолепно, – процедил Марк сквозь зубы, не сводя глаз с Люсьена. – А почему ты ничего не говорил?
– Потому что мне плевать, – сказал Люсьен.
– Отлично, – сказал Марк. – Тебя, дядюшка, никто не просил спускаться и подслушивать, а тебя, Люсьен, никто не просил лезть не в свое дело и распускать язык. Разве это не могло подождать?
– Как раз нет, – возразил Вандузлер. – Госпоже Симеонидис нужна ваша помощь в деликатном деле, и лучше ей знать, что на чердаке сидит старый полицейский. Она может забрать свою жалобу или дать делу ход. Так будет справедливо.
Марк с вызовом взглянул на Матиаса и Люсьена.
– Отлично, – повторил он, повысив тон. – Ар-ман Вандузлер – старый, прогнивший бывший полицейский. Но все еще полицейский и все еще прогнивший, будьте в этом уверены, который привык брать свое и от правосудия, и от жизни. Даже если за это приходится расплачиваться.
– Обычно приходится, – подтвердил Вандузлер.
– И это еще не все, – продолжал Марк. – Теперь думайте о нем, что хотите. Но предупреждаю – он мой крестный и дядя. Брат моей матери, так что говорить тут не о чем. Не о чем. Если не хотите оставаться в лачуге…
– В Гнилой лачуге, – уточнила София Симеонидис. – Так ее называют в округе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34