Не мог же он за здорово живешь согласиться с Васеньевым. Но Валера, приподнявшись, отполз к корме.
— Окунусь, — известил он непонятно кого и, как был — в одежде, плюхнулся за борт.
Я потянулся за ним. Купались всего минут десять назад, но вода уже давным-давно улетучилась, оставив на одежде, коже, волосах белый слой выпаренных солей.
— Граждане, не заплывайте за буйки! — напомнил Сергей. — Не засоряйте своими утопшими телами водоемы! Соблюдайте правила организованного купания! Во избежание!.. — он многозначительно задрал палец вверх.
— Всенепременно примем к сведению, — в предложенном стиле ответил я, шаркнул ножкой и спиной опрокинулся в море. Вода расступилась, выскочила из-под меня двумя волнами и сомкнулась сверху. На секунду моему перегревшемуся организму даже стало холодно. Но только на секунду. Потом ему стало прохладно, потом хорошо, потом никак. Даже удовольствие, если оно часто и достается в больших дозах, становится наказанием.
Я всплыл, несколькими мощными гребками догнал плот, уцепился за кормовые трубы. Сергей лениво наблюдал за мной.
— Ты плаваешь, как брошенный в лужу червяк, — отметил он мои способности. Я не знал, как плавает брошенный в лужу червяк, и потому не знал — обижаться или нет. Решил просто не услышать произнесенной Сергеем фразы. Перевернулся на спину и, удерживаясь за плот руками, некоторое время полежал, распластавшись, на воде. Она обтекала меня, приятно щекоча кожу. В принципе в таком свободном болтании можно было находиться хоть пять часов кряду. И жара нипочем. Сцепились бы гирляндой, нырнули и полоскались за плотом в кильватер друг другу, как связка сосисок. Но, увы, любая мечта, когда пытаешься претворить ее в жизнь, обрастает кучей сложностей: то нельзя, это не получается, о том лучше вообще не заикаться! В результате от мечты остаются рожки да ножки.
Только что была красивая, гордая от собственного великолепия идея, глядь, уже вместо нее жалкий обрубок, который и выкинуть — грех не велик. Так и тут. Всем моя задумка хороша, кроме досадной мелочи — привести в жизнь ее не представляется возможным.
Во-первых, плот и так еле движется, а пять наших сложнорельефных тел, цепляющих воду, повысят сопротивление и, значит, уменьшат скорость не хуже средней величины плавучего якоря.
Далее, мы уже сейчас подозрительно напоминаем утопленников недельной выдержки: кожа от частого пребывания в воде размокла, кое-где сошла лохмотьями, а молодая саднит.
У меня своя беда. Вчера не уследил, сжег на солнце шею. Впредь — наука! Не рисуйся, не изображай из себя морского волка! Ходи в рубашке. Меньше почета, но больше здоровья. Тельняшка, которую я с огромным трудом раздобыл до плавания, воротника не имеет — шея голая. Результат виден невооруженным глазом. К вечеру пошли волдыри, полопались. Сегодня уже гнойные ранки. И если в них попадает морская вода с немалым количеством растворенных в ней солей, я испытываю далеко не самые приятные ощущения. Такие же болячки найдутся практически у всех. Сергей вообще почти не суется в воду, пожег себе ноги примусами. Вот и получается, противопоказана нам морская вода по всем пунктам. Была бы пресная, тогда моей задумке цены бы не было.
Но была бы она пресной, чего ради нам было бы постоянно в ней бултыхаться? Напился и потей себе в удовольствие. Вот такие пироги получаются! На том закончил я свои грустные размышления. Перевернулся на живот, вполз наполовину на плот, забултыхал в воде ногами, стараясь не сползти обратно.
Войцева на всякий случай выставила впереди себя руки, чтобы я ненароком не взгромоздился мокрым на спальники.
— А Васеньев утоп? — не очень расстраиваясь, спросил Салифанов.
Минут через десять я уже был сух и на совершенно законном основании смог взобраться на общее ложе. Растолкал локтями не в меру развалившихся Сергея и Татьяну, отвоевал себе «место под солнцем», точнее, местечко без солнца, что в нашем случае много важнее. Очки от попавшей на них морской соли покрылись непроницаемо белым налетом осевших солей. Я вытер их изнаночной стороной тельняшки. Прозрачней они не стали. Потер стекла о спальник, на котором лежал. Результат тот же, то есть — никакой. Все, что было на плоту, пропиталось морскими испарениями. И одежда, и одеяла, и рюкзаки, и еда были одинаково волглыми. Я перебирал, ворошил запасное белье, натыкался либо на влагу, либо на пленку солей.
— Да есть здесь хоть клочок сухой тряпки?! — вслух возмутился я, заскреб ногтями по линзам очков, сдирая соль. Надел. Видно стало лучше, но мешало бесконечное количество белых точек. Вновь окунул очки в воду. На пару минут зрение восстановилось. Но скоро от центра к оправе поползла молочная пелена, загустела, схватилась, как хороший цемент. Просто проклятие какое-то!
Можно было бы, конечно, промыть очки в пресной воде, но те несколько граммов, которые уйдут на это, мне никто не выделит, как бы я этого ни просил. И правильно сделают! Расходовать воду, которой у нас осталось не так много, на избавление от досадных мелочей быта было бы преступно.
— Монахова, дай бинт, — мало веря в успех, попросил я. При помощи свежевскрытого стерильного бинта от соли можно было очень быстро избавиться, в этом я однажды смог убедиться.
Но с любым предметом из аварийной аптечки Монахова расставалась, как нищий с последней полушкой.
— М-м-м, — замычала Наташа.
— Значит, можно? — в выгодную для себя сторону воспринял я столь невразумительный ответ, пододвинул чемоданчик с намалеванным на крышке красным крестом.
— М-м-м! — повторила Монахова и повернула, оторвав от спальника лицо, перекошенное мученической гримасой. Подробнее рассмотреть его я, к счастью, без очков не мог. Но общий смысл уловил. Монахова вытянула правую руку, слепо зашарила вокруг, наткнулась на аптечку, цепко ухватилась за ручку, притянула к себе. Внутри что-то захрустело. Со стоном Наташа наползла на чемодан сверху, телом перекрыв мне путь к бинтам. Она ничего даже не объяснила, но этого и не требовалось! Пришлось вставать, тянуться на цыпочках как можно выше по парусу, искать на нем более-менее сухое местечко, тереть о парусину свои злополучные стекляшки. Когда закончил свое занятие, впору было вновь лезть в воду, нагрелся, как каравай в печи.
Ох, жара! Хоть бы пот выделялся. Ветерок бы обдувал, холодил кожу. Насколько легче! Раньше, помню, удивлялся, зачем на жаре туркмены или таджики чай дуют, и не просто, а ведрами! С ума сойти! На градуснике за сорок, а они в ватный халат влезут, в котором запросто зиму можно в тундре пересидеть, он ведь больше телогрейку напоминает, в руки пиалу литра на полтора с чаем горячим, даже кипящим. Чтобы на языке пузыриться продолжал. Теперь, когда побывал в этих местах, сообразил. В чае — спасение! Клин клином выбивают, жару — жарой! Пьешь-потеешь, потеешь — охлаждаешься. Раньше пота стеснялся. Рубаха под мышками мокрая, дух крепенький, не всяким одеколоном забить можно. Неудобно, особенно на людях. И избавиться невозможно. Сильно я расстраивался, что плохо устроен человек. Честно признаю — ошибался.
Мечта сбылась — пота нет, но и радости тоже нет. Наверное, выполненное желание в радость только тогда, когда пришло вовремя. Снова улегся, от скуки стал смотреть в небо. Сегодня даже оно было предательски теплым А если подняться на пару сотен километров, там минус 273°. Это даже хуже, чем плюс пятьдесят
Итак — аутотренинг.
Я напрягся, пытаясь представить такой невозможный холод, но легче не стало. Облизал губы — поскреб туда-сюда деревянным мелкошершавым языком по потрескавшимся губам. Рад бы заплакать от жалости к самому себе — не могу, слезы давно пересохли, испарились и, мне кажется, оставили на глазах, как морская вода на очках, соль. Потому их постоянно режет, будто песка пригоршню сыпанули.
За гротом заворочался Валера, высунулся из-за мачты. «Худой-то какой стал, — вдруг заметил я. — Кошмар! Я наверняка не лучше. И это за несколько дней! Высушило солнце нас как карасей. Скоро можно будет о край стола стучать и с пивом хрумкать».
— Мужики, а тепловой удар — это как? — спросил неуверенно Валера.
— Головная боль, тошнота, рвота… — начал припоминать я.
— Частое задавание глупых вопросов, — вставил Сергей.
— Учащение пульса и дыхания, — завершил я перечисление.
Валера приложил указательный палец к запястью левой руки.
Шевеля губами, начал сосредоточенно считать.
— Почти сто пятьдесят, — удивился он.
Это было уже серьезно. Тепляк нам допускать было никак нельзя — отпаивать пострадавшего нечем.
— Валера, ныряй! — потребовал я. Валера состроил кислую физиономию. Купание его не привлекало.
— Татьяна подстрахуй, — подтолкнул я Войцеву. Татьяна проползла под гиком, потянула Валеру к воде. Тот слабо упирался, но шел. На всякий случай я проконтролировал свое состояние. Дыхание как у спринтера в конце дистанции. Пульс на руке вообще не прощупывается. Такое ощущение, что сердце не может протянуть через клапаны загустевшую, студенистообразную кровь, и она застыла, упершись в шершавые стенки аорт Пальцами правой руки я нащупал сонную артерию. Там кровь еще шевелилась, частыми, но очень слабыми толчками протискивалась к голове.
— Не меньше ста двадцати ударов, — определил я. Взглянул на воду, на безвольно плывущее по поверхности разомлевшее васеньевское тело. Дотянулся до воды, плеснул на лицо, смочил волосы. Тяжко! А до вечера еще о-о-х сколько. Неожиданно вспомнил Аральск. На второй или третий день пошли мы с Васеньевым в город искать битум, чтобы обмазать шверцы — защитить фанеру от воды. Пока от берега до города дотащились, сварились на солнце. Еле ноги передвигали. Забрели случайно на пакгауз. А там размораживали рефрижератор. Крепенькие мужички скалывали лед, сбрасывали его здоровенными кусками на землю. Так верите — нет, мы с полчаса с того места сойти не могли. Ледышки к голове прикладывали — отходили. Аж стонали от удовольствия. На обратном пути не удержались, в ведерко набросали и пока шли — нет-нет да присаживались на него. Глупо, конечно, со стороны выглядело, но жизнь облегчало.
Из воды, шумно отфыркиваясь, вылез Валера. На четвереньках, не обращая внимания на стекающие с одежды и волос струи воды, он пополз к мачте. Салифанов молча загнул угол одеяла, спасая его от намокания.
— Ты что? — удивился он.
Валера пододвинул к себе рюкзак с кухней, загремел внутри посудой. Он не находил, что требовалось, нервничал, рвал заевшую веревку, стягивающую горловину рюкзака. Наконец выудил алюминиевую кружку и, вытянувшись, зачерпнул забортную воду.
— Ильичев, дай. наполовину разбавить пресной, — с какой-то даже угрозой в голосе попросил он. Демонстративно поднес кружку к губам. — Из ужина вычтешь.
— Валера, ты не перегрелся? — спросил я, чтобы выиграть время; честно говоря, я растерялся
— Когда перегреюсь, будет поздно, — заверил Васеньев. — Можно? — махнул он кружкой на бак
Разрешить — это значило сегодняшний лимит чая урезать на двести граммов.
— Дождись ужина, — предложил я.
Наш ужин состоял из полукружки воды и сухарика
— Пусть попьет. У него же сейчас тепловой удар будет! — неуверенно поддержала Татьяна.
— Это еще бабушка надвое сказала! — жестко возразил Сергей. — Ильичев, если ты дашь ему воды, наступит анархия, — официальным тоном предупредил он меня.
— Валера, морская вода не утолит жажды, — стараясь быть убедительным, сказал я.
— Поэтому я прошу ее разбавить, — резонно ответил он.
— Это не поможет и даже вкус не изменит, — заметил Сергей.
— Плевать, Бомбар пил океанскую воду и не помер! — крикнул Валера и сделал глоток. Сморщился, сплюнул горечь. Пыл его заметно поостыл. Он стоял и смотрел на кружку. Прозрачная, чистая на вид вода прохладно плескалась, поблескивала на солнце. Это было издевательство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Окунусь, — известил он непонятно кого и, как был — в одежде, плюхнулся за борт.
Я потянулся за ним. Купались всего минут десять назад, но вода уже давным-давно улетучилась, оставив на одежде, коже, волосах белый слой выпаренных солей.
— Граждане, не заплывайте за буйки! — напомнил Сергей. — Не засоряйте своими утопшими телами водоемы! Соблюдайте правила организованного купания! Во избежание!.. — он многозначительно задрал палец вверх.
— Всенепременно примем к сведению, — в предложенном стиле ответил я, шаркнул ножкой и спиной опрокинулся в море. Вода расступилась, выскочила из-под меня двумя волнами и сомкнулась сверху. На секунду моему перегревшемуся организму даже стало холодно. Но только на секунду. Потом ему стало прохладно, потом хорошо, потом никак. Даже удовольствие, если оно часто и достается в больших дозах, становится наказанием.
Я всплыл, несколькими мощными гребками догнал плот, уцепился за кормовые трубы. Сергей лениво наблюдал за мной.
— Ты плаваешь, как брошенный в лужу червяк, — отметил он мои способности. Я не знал, как плавает брошенный в лужу червяк, и потому не знал — обижаться или нет. Решил просто не услышать произнесенной Сергеем фразы. Перевернулся на спину и, удерживаясь за плот руками, некоторое время полежал, распластавшись, на воде. Она обтекала меня, приятно щекоча кожу. В принципе в таком свободном болтании можно было находиться хоть пять часов кряду. И жара нипочем. Сцепились бы гирляндой, нырнули и полоскались за плотом в кильватер друг другу, как связка сосисок. Но, увы, любая мечта, когда пытаешься претворить ее в жизнь, обрастает кучей сложностей: то нельзя, это не получается, о том лучше вообще не заикаться! В результате от мечты остаются рожки да ножки.
Только что была красивая, гордая от собственного великолепия идея, глядь, уже вместо нее жалкий обрубок, который и выкинуть — грех не велик. Так и тут. Всем моя задумка хороша, кроме досадной мелочи — привести в жизнь ее не представляется возможным.
Во-первых, плот и так еле движется, а пять наших сложнорельефных тел, цепляющих воду, повысят сопротивление и, значит, уменьшат скорость не хуже средней величины плавучего якоря.
Далее, мы уже сейчас подозрительно напоминаем утопленников недельной выдержки: кожа от частого пребывания в воде размокла, кое-где сошла лохмотьями, а молодая саднит.
У меня своя беда. Вчера не уследил, сжег на солнце шею. Впредь — наука! Не рисуйся, не изображай из себя морского волка! Ходи в рубашке. Меньше почета, но больше здоровья. Тельняшка, которую я с огромным трудом раздобыл до плавания, воротника не имеет — шея голая. Результат виден невооруженным глазом. К вечеру пошли волдыри, полопались. Сегодня уже гнойные ранки. И если в них попадает морская вода с немалым количеством растворенных в ней солей, я испытываю далеко не самые приятные ощущения. Такие же болячки найдутся практически у всех. Сергей вообще почти не суется в воду, пожег себе ноги примусами. Вот и получается, противопоказана нам морская вода по всем пунктам. Была бы пресная, тогда моей задумке цены бы не было.
Но была бы она пресной, чего ради нам было бы постоянно в ней бултыхаться? Напился и потей себе в удовольствие. Вот такие пироги получаются! На том закончил я свои грустные размышления. Перевернулся на живот, вполз наполовину на плот, забултыхал в воде ногами, стараясь не сползти обратно.
Войцева на всякий случай выставила впереди себя руки, чтобы я ненароком не взгромоздился мокрым на спальники.
— А Васеньев утоп? — не очень расстраиваясь, спросил Салифанов.
Минут через десять я уже был сух и на совершенно законном основании смог взобраться на общее ложе. Растолкал локтями не в меру развалившихся Сергея и Татьяну, отвоевал себе «место под солнцем», точнее, местечко без солнца, что в нашем случае много важнее. Очки от попавшей на них морской соли покрылись непроницаемо белым налетом осевших солей. Я вытер их изнаночной стороной тельняшки. Прозрачней они не стали. Потер стекла о спальник, на котором лежал. Результат тот же, то есть — никакой. Все, что было на плоту, пропиталось морскими испарениями. И одежда, и одеяла, и рюкзаки, и еда были одинаково волглыми. Я перебирал, ворошил запасное белье, натыкался либо на влагу, либо на пленку солей.
— Да есть здесь хоть клочок сухой тряпки?! — вслух возмутился я, заскреб ногтями по линзам очков, сдирая соль. Надел. Видно стало лучше, но мешало бесконечное количество белых точек. Вновь окунул очки в воду. На пару минут зрение восстановилось. Но скоро от центра к оправе поползла молочная пелена, загустела, схватилась, как хороший цемент. Просто проклятие какое-то!
Можно было бы, конечно, промыть очки в пресной воде, но те несколько граммов, которые уйдут на это, мне никто не выделит, как бы я этого ни просил. И правильно сделают! Расходовать воду, которой у нас осталось не так много, на избавление от досадных мелочей быта было бы преступно.
— Монахова, дай бинт, — мало веря в успех, попросил я. При помощи свежевскрытого стерильного бинта от соли можно было очень быстро избавиться, в этом я однажды смог убедиться.
Но с любым предметом из аварийной аптечки Монахова расставалась, как нищий с последней полушкой.
— М-м-м, — замычала Наташа.
— Значит, можно? — в выгодную для себя сторону воспринял я столь невразумительный ответ, пододвинул чемоданчик с намалеванным на крышке красным крестом.
— М-м-м! — повторила Монахова и повернула, оторвав от спальника лицо, перекошенное мученической гримасой. Подробнее рассмотреть его я, к счастью, без очков не мог. Но общий смысл уловил. Монахова вытянула правую руку, слепо зашарила вокруг, наткнулась на аптечку, цепко ухватилась за ручку, притянула к себе. Внутри что-то захрустело. Со стоном Наташа наползла на чемодан сверху, телом перекрыв мне путь к бинтам. Она ничего даже не объяснила, но этого и не требовалось! Пришлось вставать, тянуться на цыпочках как можно выше по парусу, искать на нем более-менее сухое местечко, тереть о парусину свои злополучные стекляшки. Когда закончил свое занятие, впору было вновь лезть в воду, нагрелся, как каравай в печи.
Ох, жара! Хоть бы пот выделялся. Ветерок бы обдувал, холодил кожу. Насколько легче! Раньше, помню, удивлялся, зачем на жаре туркмены или таджики чай дуют, и не просто, а ведрами! С ума сойти! На градуснике за сорок, а они в ватный халат влезут, в котором запросто зиму можно в тундре пересидеть, он ведь больше телогрейку напоминает, в руки пиалу литра на полтора с чаем горячим, даже кипящим. Чтобы на языке пузыриться продолжал. Теперь, когда побывал в этих местах, сообразил. В чае — спасение! Клин клином выбивают, жару — жарой! Пьешь-потеешь, потеешь — охлаждаешься. Раньше пота стеснялся. Рубаха под мышками мокрая, дух крепенький, не всяким одеколоном забить можно. Неудобно, особенно на людях. И избавиться невозможно. Сильно я расстраивался, что плохо устроен человек. Честно признаю — ошибался.
Мечта сбылась — пота нет, но и радости тоже нет. Наверное, выполненное желание в радость только тогда, когда пришло вовремя. Снова улегся, от скуки стал смотреть в небо. Сегодня даже оно было предательски теплым А если подняться на пару сотен километров, там минус 273°. Это даже хуже, чем плюс пятьдесят
Итак — аутотренинг.
Я напрягся, пытаясь представить такой невозможный холод, но легче не стало. Облизал губы — поскреб туда-сюда деревянным мелкошершавым языком по потрескавшимся губам. Рад бы заплакать от жалости к самому себе — не могу, слезы давно пересохли, испарились и, мне кажется, оставили на глазах, как морская вода на очках, соль. Потому их постоянно режет, будто песка пригоршню сыпанули.
За гротом заворочался Валера, высунулся из-за мачты. «Худой-то какой стал, — вдруг заметил я. — Кошмар! Я наверняка не лучше. И это за несколько дней! Высушило солнце нас как карасей. Скоро можно будет о край стола стучать и с пивом хрумкать».
— Мужики, а тепловой удар — это как? — спросил неуверенно Валера.
— Головная боль, тошнота, рвота… — начал припоминать я.
— Частое задавание глупых вопросов, — вставил Сергей.
— Учащение пульса и дыхания, — завершил я перечисление.
Валера приложил указательный палец к запястью левой руки.
Шевеля губами, начал сосредоточенно считать.
— Почти сто пятьдесят, — удивился он.
Это было уже серьезно. Тепляк нам допускать было никак нельзя — отпаивать пострадавшего нечем.
— Валера, ныряй! — потребовал я. Валера состроил кислую физиономию. Купание его не привлекало.
— Татьяна подстрахуй, — подтолкнул я Войцеву. Татьяна проползла под гиком, потянула Валеру к воде. Тот слабо упирался, но шел. На всякий случай я проконтролировал свое состояние. Дыхание как у спринтера в конце дистанции. Пульс на руке вообще не прощупывается. Такое ощущение, что сердце не может протянуть через клапаны загустевшую, студенистообразную кровь, и она застыла, упершись в шершавые стенки аорт Пальцами правой руки я нащупал сонную артерию. Там кровь еще шевелилась, частыми, но очень слабыми толчками протискивалась к голове.
— Не меньше ста двадцати ударов, — определил я. Взглянул на воду, на безвольно плывущее по поверхности разомлевшее васеньевское тело. Дотянулся до воды, плеснул на лицо, смочил волосы. Тяжко! А до вечера еще о-о-х сколько. Неожиданно вспомнил Аральск. На второй или третий день пошли мы с Васеньевым в город искать битум, чтобы обмазать шверцы — защитить фанеру от воды. Пока от берега до города дотащились, сварились на солнце. Еле ноги передвигали. Забрели случайно на пакгауз. А там размораживали рефрижератор. Крепенькие мужички скалывали лед, сбрасывали его здоровенными кусками на землю. Так верите — нет, мы с полчаса с того места сойти не могли. Ледышки к голове прикладывали — отходили. Аж стонали от удовольствия. На обратном пути не удержались, в ведерко набросали и пока шли — нет-нет да присаживались на него. Глупо, конечно, со стороны выглядело, но жизнь облегчало.
Из воды, шумно отфыркиваясь, вылез Валера. На четвереньках, не обращая внимания на стекающие с одежды и волос струи воды, он пополз к мачте. Салифанов молча загнул угол одеяла, спасая его от намокания.
— Ты что? — удивился он.
Валера пододвинул к себе рюкзак с кухней, загремел внутри посудой. Он не находил, что требовалось, нервничал, рвал заевшую веревку, стягивающую горловину рюкзака. Наконец выудил алюминиевую кружку и, вытянувшись, зачерпнул забортную воду.
— Ильичев, дай. наполовину разбавить пресной, — с какой-то даже угрозой в голосе попросил он. Демонстративно поднес кружку к губам. — Из ужина вычтешь.
— Валера, ты не перегрелся? — спросил я, чтобы выиграть время; честно говоря, я растерялся
— Когда перегреюсь, будет поздно, — заверил Васеньев. — Можно? — махнул он кружкой на бак
Разрешить — это значило сегодняшний лимит чая урезать на двести граммов.
— Дождись ужина, — предложил я.
Наш ужин состоял из полукружки воды и сухарика
— Пусть попьет. У него же сейчас тепловой удар будет! — неуверенно поддержала Татьяна.
— Это еще бабушка надвое сказала! — жестко возразил Сергей. — Ильичев, если ты дашь ему воды, наступит анархия, — официальным тоном предупредил он меня.
— Валера, морская вода не утолит жажды, — стараясь быть убедительным, сказал я.
— Поэтому я прошу ее разбавить, — резонно ответил он.
— Это не поможет и даже вкус не изменит, — заметил Сергей.
— Плевать, Бомбар пил океанскую воду и не помер! — крикнул Валера и сделал глоток. Сморщился, сплюнул горечь. Пыл его заметно поостыл. Он стоял и смотрел на кружку. Прозрачная, чистая на вид вода прохладно плескалась, поблескивала на солнце. Это было издевательство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39