Теперь, когда опасность миновала, я мог себе позволить чувственную оценку событий. И ужасный исход виделся со всей очевидностью. Особый, запоздалый страх охватил меня. Так бывает, когда человек, попав в неожиданные, угрожающие обстоятельства (например, в автомобильную аварию), эмоционально затормаживается, действует чисто интуитивно и в подавляющем случае правильно. Только спустя минуты, а случается сутки, в полной безопасности осознает, из какой передряги выбрался. И тогда законсервированный в памяти страх запоздало раскручивает подробности происшествия. И может наступить реакция: истерика, слезы, даже сердечный приступ. Пока мы тащились вдоль острова, я не мог допустить чувственного восприятия. Эмоциональность — враг разумности. Теперь сжатая до предела пружина чувств начала раскручиваться. Раньше я допускал — да, мы можем погибнуть. Теперь у меня сердце защемило от ощущения уже былой близости. Смерти. Я просто видел наши последние минуты. Тяжелое зрелище! Перед плаванием имел неосторожность ознакомиться с литературой, посвященной проблемам адаптации человеческого организма к жаркому климату. Описания случаев гибели людей от обезвоживания крепко засели в памяти.
Теперь, подставляя в текст вместо буквенных значений наши фамилии: «Пострадавший И. (читай, Ильичев), 23 лет был обнаружен…», я мог математически точно расписать картину угасания вплоть до последнего вздоха: когда начнется покалывание в предплечьях и кистях, когда затруднение речи, сморщивание языка, непроизвольное сокращение мышц и, наконец, агония. Но и после смерти покоя нам не будет, налетит свора чаек и начнется пиршество… Бр-р!
Я передернул плечами. Пора остановиться! Попробую подумать о более приятном. Например, о недалеком будущем.
— Через пару-тройку дней, — я три раза сплюнул через левое плечо, — если, конечно, ветер не изменится, будем на материке, — сказал я громко.
Потом в явно подхалимских выражениях, унижающих море, как царя природы, охарактеризовал местный ветер и мое к нему отношение. Повторять свой монолог здесь я не буду из соображений стыдливости. Сергей глянул за корму. -
— В гробу помнить буду! — заверил он всех и, показав островку кулак, отправился готовить обещанный праздничный банкет.
«Его тоже чайки склевали бы!» — непроизвольно подумал я. Тут же себя одернул. Что за напасть! Ну, нельзя же на все смотреть глазами гробовщика!
«Прекрати!» — грозно приказал я себе.
«И тебя бы склевали!» — назло добавило мое воображение и быстренько набросало живописную картинку: мое высушенное и выветренное тело, гармонично вписанное в знакомый островной пейзаж.
Я чуть не расплакался от досады. Ведь минуло все. Радоваться надо, а я все гадаю, что бы могло получиться, если бы…
— Ильичев, вскрывай тушенку! — весело распорядился Салифанов. Подумал и добавил:
— И сгущенку тоже. Гулять так гулять.
За дело я взялся с большим энтузиазмом. Пищеварение, наверное, было в данный момент единственной темой, способной отвлечь меня от мыслей. Плот шел ходко, булькал водой в камерах, казалось, радовался свободе. Татьяна сидела на вахте, шутя управляя плотом. Сейчас ее от румпеля за уши не оттащишь. После волока это не работа — праздник. А уступать праздник другому — самому что останется?
Я вытянул из продуктового рюкзака тушенку. Жесть проржавела чуть не насквозь. Было трудно соотнести жуткий внешний вид банки с ее божественным содержимым.
— Помни о праве повара, — предупредил Сергей и вовремя: я уже прикидывал, как незаметнее слизнуть с отогнутой крышки волокна прилипшего мяса.
Сегодня Салифанов священнодействовал! Насвистывая себе под нос попурри из строевых солдатских песен, он создавал из мизера наших продуктов кулинарный шедевр. Часто отодвигая крышку, он жадно нюхал поднимающийся пар, добавлял что-то в свое варево, пробовал, снова добавлял. Проиграть он не мог. Недовольство едоков исключалось по сути! В кастрюле кипела прекрасная вода! Что в нее ни завари, хоть старую кожаную подметку — вышло бы хорошо. Не навар важен — вкус самой воды! Это был единственный случай, когда кашу, сваренную из одной веды и воздуха, ели бы причмокивая и расхваливая повара.
— Готово? — в нетерпении спрашивал я ежеминутно.
— Хочешь вкусно покушать — не спеши, — хитренько ухмылялся Сергей.
Я изнывал от ожидания. Сергею хорошо, он устанавливает сроки, может позволить себе не суетиться. Наконец он торжественно провозгласил:
— Команде готовиться у приему пищи!
Стол собрали в мгновение ока. Ожидание распаляло. У меня в пересохшем рту даже выдавилась малая толика слюны! Я уж думал, мои органы слюноотделения отмерли за ненадобностью, а тут — на тебе! Сергей взгромоздил на стол кастрюлю, откинул крышку. Запах обрушился на меня, я раздул ноздри, специально, чтобы доставить удовольствие Сергею, восторженно закатил глаза. Татьяна нетерпеливо заерзала на рюкзаках, не выдержала, закрепила руль в авторежим и, не дожидаясь приглашения, подползла к столу.
— Полный кворум, — удовлетворенно отметил Сергей.
Ели прямо из кастрюли, по очереди погружая ложки в ее горячее нутро.
— Вах-вах! — с каждым глотком, наслаждаясь, причмокивал Сергей, отдавая должное еде.
— Хо-охфо прифо-фо-тоф-фено! — попытался я высказать свое удовлетворение обедом, не прекращая движения.
Получился невразумительный набор щипяще-чавкающих. Но меня поняли. Татьяна согласно закивала головой, выставив сжатый кулак левой руки, показала большой палец. Темп опускания и поднимания рук не снижался. Непрерывное позвякивание ложек звучало для нас музыкой. Настроение повышалось прямо пропорционально заполнению желудков кашей. Уже несколько дней мы не ели досыта. А ныне, в ознаменование счастливого избавления от плена, Сергей расщедрился даже на лишние сухари. Со стороны мы напоминали заговорщиков, готовящих веселую проказу. Сидели плотным кружком, загадочно улыбаясь, подмигивая друг другу, толкались плечами. За все плавание это, наверное, был первый случай полного единства. Радость объединяла нас. А впереди был еще роскошный пресноводный чай! Сегодня Сергей грохнул чуть не четвертую часть оставшихся запасов воды.
Последние граммы каши каждый отправлял в рот с растяжкой, получая от них максимум удовольствия: от вида, от запаха, от тяжести наполненной ложки, от вкуса — от всего! Вот ведь, просто каша, а сколько наслаждений! Сергей звонко хлопнул себя по заметно округлившемуся животу.
— Вот так бы каждый день, тогда хоть в Тихий океан, — резюмировал он и, добрея от сытости, милостиво разрешил мне выскрести с половины кастрюли прикипевшую перловку. Упершись лоб в лоб, отталкивая друг друга локтями, мы громыхали о дно кастрюли. Не столько ели, сколько веселились. Сбивали с ложки соседа куски пригоревшей каши, перетаскивали их на свою половину кастрюли. В общем, резвились, как годовалые бычки. Таня на три равные кучки разложила сухари, оставленные к чаю, и сахар и теперь терпеливо ждала, наблюдая за нашими подростковыми играми. Наконец, не выдержав единоборства с Салифановым, я отпал от кастрюли.
— Слабак! — охарактеризовал меня Сергей. — За еду надо бороться до последнего.
Никак он решил меня по-отечески пожурить? Нахал!
— Помню, однажды шесть простаков вроде тебя не могли поделить сгущенку. Полчаса возле распочатой банки сидели. Все решали, кому, чем и сколько есть, — начал делиться полезными, по его мнению, воспоминаниями Сергей. — Посмотрел я на это грустное зрелище, а потом взял хвост маринованной селедки, что рядом лежал, и прямехонько в банку сунул да еще пальчиком притопил, чтобы кто-нибудь его не исхитрился вытянуть.
— Ну и что? — спросил я, имея в виду: побили Салифанова в тот раз или он успел убежать.
— А ничего, один всю банку слопал! — довольно захохотал Сергей. — В следующий раз не будут бояться обделиться!
Зараженный его жизнерадостным ржанием, я тоже начал подхихикивать.
— Интересно, чем дальше уходим от острова, тем он становится лучше виден, — не по теме удивилась Войцева, разливая чай по кружкам.
— Не напоминайте выздоровевшему о недавней болезни, — поморщился Сергей.
Ему явно не понравилась отстраненность Татьяны от общего веселья. Бодро подняв, словно фужер с шампанским, кастрюлю, он провозгласил:
— Да здравствуют континенты, материки, полуострова и все прочие участки суши, омываемые водой не больше, чем с трех сторон. Виват!
То, на что Войцева обратила внимание только сейчас, я заметил давно. Верно, привычные зрительские мерки в море не годились. То, что было далеко, иногда, благодаря непонятным оптическим явлениям, приближалось и казалось удаленным не более чем на сто метров. И наоборот, огромные предметы не различались в упор! Все зависело от погоды, расположения солнца, времени суток, настроения наблюдателя и многого другого, о чем мы даже не догадывались. В данный момент плоский остров, от которого мы удалялись, словно приподнимался над морем. Скорее всего роль увеличительной линзы сыграла подушка теплого околоводного слоя воздуха. Именно он создавал иллюзию приближения.
— Даже какие-то деревца различимы, — обратила внимание Татьяна.
Какие деревца ей пригрезились? Остров-то, не считая нескольких низеньких кустов, был гол. Наверное, она их за деревья и приняла.
— Да нет же, вон они, я ясно вижу, — настаивала Татьяна, вытянув руку, указала направление.
— Куда ты показываешь, остров-то там! — поправил я и развернул ее голову назад.
— Действительно, — смутилась Татьяна, — а там тогда что? — вновь ткнула она пальцем в горизонт. Я посмотрел вправо — там было только море. Сергей, отбросив кастрюлю, стоял, приложив обе ладони козырьком ко лбу, внимательно вел взгляд по уровню горизонта. Моими минус тремя он пренебрег. Интересно, что он обнаружит в своих минус семь? Неожиданно Сергей напрягся, замер, но через мгновение обмяк и еле слышно прошептал, как для себя:
— Земля! — и несколько раз ткнул подбородком вбок.
— Остров?! — ошарашенно переспросил я. От того, что увидели двое, отмахнуться уже было нельзя. В голове у меня была сумятица предположений. Неужели дошли до западного берега? Или напоролись на гряду островов?
— Остров, — подтвердил Сергей и добавил безапелляционно, как приговор, — наш остров!
Я понял его, но не поверил. Татьяна, разобрав, о чем мы говорим, растерялась настолько, что забыла опустить кружку с чаем, поднесенную к губам. Так и сидела в неестественно застывшей позе, переводя вопрошающий взгляд то на Сергея, то на меня. Салифанов, наклонившись, выдернул у нее из пальцев кружку и слил чай обратно в кастрюлю. Ничего не объясняя, он сгреб разложенные продукты в кучу.
— Этого не может быть! — воскликнул я, завершив внутренний диалог.
— Этого могло бы не быть, — поправил меня Сергей. Он увязывал приготовленные к чаю сухари и сахар в холщовый мешок. Он подобрал все крошки и недоеденные куски. Будь его воля, он выдавил бы из наших желудков всю съеденную кашу до последнего зернышка и вновь переработал ее в крупу.
— Значит, это тот же остров? — осознал я наконец весь ужас положения.
— Значит! — повторил Сергей, скользнув по моему лицу взглядом.
Это меня отрезвило. Не надо давать волю чувствам.
— Зачем так-то! Уж лучше только плохо, — не то вопросительно, не то с упреком пробормотала Войцева.
К кому она адресовала фразу, было неясно. К нам? Но мы находились в таком же положении, что и она. К морю? Так оно не ответит.
— Затем, чтобы не прыгали, как козлы на капустное поле! — зло отрубил Салифанов.
Весь чай он слил в бак с пресной водой.
— Сегодня и завтра воды никто не получит ни капли, — известил он.
Теперь и я увидел землю. Не так уж и далеко, просто низко тянулся песчаный пляж. За ним прорисовывались приземистые шапки деревьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39