А будь у меня средства, я больше всего хотел бы выкупить закладные, но на это у меня определенно нет денег.
– Милорд, не все ваши земли заложены! Прошу вас, не нужно…
– К счастью, не все. Дом и прилегающий к нему участок не заложены. Вы можете сказать мне, какую цену нам следует назначить за них? И то и другое в запущенном состоянии, но монастырь, по общему мнению, прекрасен и, кроме того, представляет исторический интерес.
– Продать Фонтли?! – в ужасе воскликнул Уиммеринг. – Вы ведь это не всерьез, ваша светлость! Вы, конечно, говорите шутки ради!
– Нет, я не шучу, – спокойно ответил Адам. – Вряд ли когда-нибудь в жизни мне так мало хотелось шутить. Если бы вы могли подсказать мне, как избавиться от долгового бремени, как обеспечить моих сестер, не продавая Фонтли, – но вы ведь не можете, правда?
– Милорд, – сказал Уиммеринг, придя немного в себя, – я верю, что, возможно, мне удастся это сделать. Наверное, задача не из легких, но мне пришла в голову одна мысль – могу ли я говорить откровенно о предмете довольно интимного свойства?
Адам посмотрел удивленно, однако кивнул.
– Злополучные ситуации вроде этой – не такой уж редкий случай, как хотелось бы, милорд, – сказал мистер Уиммеринг, пристально разглядывая свои пальцы. – Я мог бы вспомнить истории из своего собственного опыта, когда печальным образом рухнувшее благосостояние благородного дома восстанавливалось с помощью разумного брака.
– Боже правый, уж не предлагаете ли вы, чтобы я женился на богатой наследнице? – спросил Адам обескураженно.
– Так часто поступают, милорд.
– Полагаю, что наверное, но, боюсь, не следует ждать этого от меня, – возразил Адам. – Да и среди моих знакомых нет богатой наследницы, кроме того, я уверен, что меня не восприняли бы как подходящего мужа.
– Совсем наоборот, милорд! Вы – из очень знатного рода, вы – обладатель титула, собственник значительной земельной собственности и поместья, как вы сами сказали, представляющего исторический интерес – Я никогда не подозревал, что вам может прийти в голову подобная ерунда! – перебил поверенного Адам. – Названия моих владений лишь красиво звучат, но стоит о них узнать побольше, как все это превращается в пустой звук. В любом случае я не собираюсь выставлять себя на продажу!
В голосе молодого виконта зазвучали категоричные нотки, и Уиммеринг смирился, довольствуясь уже тем, что заронил идею в его голову. Он мог сколько угодно возмущаться, но Уиммеринг был совсем неплохого мнения о здравом смысле лорда и надеялся, что когда тот окончательно оправится от потрясения, оказавшись на грани разорения, то осознает преимущества того, что являлось, на взгляд его адвоката, весьма простым выходом из трудного положения. Вот ведь счастье, что он не был помолвлен, – если он и в самом деле не был помолвлен. Уиммеринг знал: год назад Адам вообразил, что влюблен в дочь лорда Оверсли, но нигде никаких известий о помолвке не появилось, и роман сей не нашел одобрения у пятого виконта. Пятый виконт желал, так же страстно, как и Уиммеринг, чтобы его сын женился на деньгах, а на основании того, что он знал о состоянии лорда Оверсли, Уиммеринг не мог предположить, что тот, в свою очередь, с энтузиазмом отнесется к подобному союзу. Мисс Джулия была признанной красавицей, и если кто-либо мог иметь точное представление о степени финансовых затруднений лорда Линтона, так это его старинный друг Оверсли. Нет, Уиммеринг склонялся к мысли, что его покойная светлость был прав, когда посчитал этот роман простым юношеским увлечением.
« Мой молокосос вообразил, что у него любовь с девчонкой Оверсли! – возмутился как-то его светлость в момент гнева. – Все это – надуманная болезнь! Его от девчонок за уши не оттащишь с тех пор, как он научился ковылять по Маунт-стрит. Двое желторотых! Уж я-то сон не потеряю из-за такой чепухи!»
Уиммеринг тоже не потерял сон. Новый виконт с отвращением отверг предложение поискать богатую наследницу, но он не проявил никаких признаков того, что его чувства уже кому-то отданы, было не удивительно, тогда, год назад, что он избавлялся от боли и усталости во время месяца, проведенного в руках хирургов, благодаря флирту с очаровательной мисс Оверсли; еще менее удивительно было, что романтическая девушка поощряла ухаживания героя Саламанки. По мнению Уиммеринга, удивительнее было бы другое: если бы такой мимолетный роман пережил бы разлуку.
Что же до сомнений его светлости относительно собственной состоятельности, то Уиммеринг их не разделял. Лорд Оверсли мог не одобрять этот союз, но не о таких родителях, как Оверсли, думал Уиммеринг. Виконту явно не приходило в голову, что ему следует искать жену в кругах богатых коммерсантов; возможно, поначалу эта идея пришлась бы ему не по вкусу, но он казался разумным молодым человеком, и, скорее всего, из тех, кто, вероятно, пойдет почти на все, чтобы сохранить место, которое из поколения в поколение было домом Деверилей. В таком браке не было бы ничего необычного – его светлости вовсе не нужно жениться на наследнице какого-нибудь вульгарного выскочки. Мистер Уиммеринг мог припомнить не одного весьма благопристойного джентльмена, занимающегося торговлей, который горел бы желанием подтолкнуть своих отпрысков вверх по социальной лестнице, но адвокат скорее склонялся к мысли, что невесту следует искать в одном из крупных банкирских домов. Это было бы просто идеально. Да к тому же, если бы девушка попалась не слишком уж привередливой, его светлость наверняка пришелся бы ей по душе. Адам был молодым человеком приятной наружности, хотя и без той несколько вульгарной красоты, какой обладал его отец. У него было тонкое живое лицо, становившееся обаятельным от улыбки, которая была необычайно приветливой. Он выглядел старше своих двадцати шести лет, может быть, из-за сильно обветренной кожи и чуть заметных морщин: он постоянно щурил глаза от палящего солнца. Молодой лорд был среднего роста, хорошо сложен, но ему недоставало физической мощи своего отца: в самом деле, не будь в его осанке подтянутости, выдававшей мускулы, можно было бы заподозрить, что он хлипок и слаб, настолько он был худым. Он слегка прихрамывал при ходьбе после битвы при Саламанке, но это, казалось, не слишком его смущало. Уиммеринг не знал, сколько мучительных операций пришлось перенести молодому офицеру, прежде чем хирургам удалось извлечь пулю и осколки кости. Адаму повезло, что ногу не ампутировали, хотя вряд ли в то время он так думал.
Адвокат больше не возвращался к идее с женитьбой и вместо этого посвятил себя задаче провести виконта по запутанному лабиринту отцовских дел. Он неподдельно горевал, замечая все более глубокую озабоченность во взгляде умных привлекательных глаз молодого человека, но не пытался приуменьшать тяжесть его положения: чем более полно милорд осознает все, тем более вероятно, что он преодолеет свое нежелание жениться ради богатства. Уиммеринг, уезжая из поместья, был почти уверен в том, что здравый смысл его нового патрона возьмет верх. Тот воспринял потрясающую новость молодцом, не ропща на судьбу, не произнося никаких горьких слов. Если он и винил в чем-то своего отца, то безмолвно, – казалось, виконт более склонен винить себя самого. Он несомненно был слегка ошарашен, но когда он придет в себя, был уверен адвокат, то, в поисках преодоления невзгод, вспомнит сделанное ему предложение и, возможно, обдумает его более спокойно.
Мистер Уиммеринг был не слишком душевным человеком, но, прощаясь с Адамом, он ощутил чисто человеческое желание помочь ему. Тот вел себя прекрасно, гораздо лучше, чем его отец вел себя в моменты внезапного потрясения. Усаживая Уиммеринга в один из своих экипажей, который должен был доставить адвоката в Маркет-Дипинг, Адам напутствовал его со своей восхитительной улыбкой;
– Боюсь, вы всю душу растрясете! Дорога такая же скверная, как в Португалии. Спасибо вам, что вы предприняли столь утомительное путешествие, я вам очень признателен! Я буду в городе через несколько дней – как только улажу некоторые дела здесь и посоветуюсь со своей матерью.
Он крепко пожал руку Уиммеринга и подождал, пока экипаж не тронется с места, прежде чем вернуться в библиотеку.
Адам снова сел за письменный стол с намерением навести некоторый порядок в разбросанных на нем бумагах, но когда собрал во внушительную стопку многочисленные счета от продавцов, то какое-то время сидел неподвижно, глядя в окно на желтые нарциссы, но совсем не замечая их.
Он был выведен из задумчивости звуком открывающейся двери и, оглянувшись, увидел, что в комнату заглядывает его младшая сестра.
– Он уехал? – заговорщически спросила она. – Можно войти?
Его глаза весело загорелись, но он ответил с подобающей степенностью:
– Да, но постарайся, чтобы тебя не было заметно! Она понимающе подмигнула.
– Из всей семьи ты нравишься мне больше всех, – призналась она, проходя по комнате к креслу, в котором недавно сидел Уиммеринг.
– Спасибо!
– Не то чтобы это о многом говорило, – добавила она задумчиво, – потому что я не беру в расчет тетушек, дядюшек и двоюродных братьев и сестер. Так что нас теперь только четверо. И сказать по правде, Адам, я любила папу только по велению долга, а Стивена не любила вовсе. Конечно, я могла бы любить Марию, если бы она не умерла до моего рождения, но я не думаю, что любила бы, так как, судя по тому, что рассказывает нам мама, она была гнуснейшим ребенком!
– Лидия, мама никогда не говорила таких вещей! – возразил Адам.
– Да совсем наоборот! Она говорит, что Мария была слишком хороша для этого мира, ну… ты ведь понимаешь, что я имею в виду, правда?
Он не мог этого отрицать, но предположил, что Мария, будь ей отпущено больше шести лет, возможно, изжила бы свою гнетущую добродетель. Лидия согласилась с этим, хотя и с сомнением, заметив, что Шарлотта тоже всегда была очень добродетельна.
– А я совершенно искренне привязана к Шарлотте, – заверила она его.
– И наверняка к маме тоже!
– Конечно, это ведь обязанность! – ответила она с достоинством.
Адам был ошеломлен, но, поглядев на сестру с минуту, благоразумно воздержался от комментариев. Он не слишком хорошо ее знал, потому что она была на девять лет моложе; и хотя во время его тягостного выздоровления частенько забавляла его своими подростковыми рассуждениями, ее приходы к его больничной койке были ограничены во времени: мисс Кекуик, гувернантка неопределенного возраста и сурового вида, вызывала Лидию из комнаты брата по прошествии получаса либо на урок итальянского, либо для часового упражнения на арфе. Плоды ее кропотливого усердия до сих пор не были видны Адаму, потому что, хотя в живом лице сестры сквозил незаурядный ум, она пока не проявляла признаков учености, которой можно было бы ждать от человека, образованием которого занимается столь знающая наставница, как мисс Кекуик.
Он спрашивал себя, почему Лидия обаятельнее своей старшей, гораздо более красивой сестры, когда та очнулась от каких-то неизвестных мечтаний и привела его в замешательство, спросив.
– Мы разорены, Адам?
– О, я надеюсь, что все это не настолько плохо!
– Мне следовало бы сразу тебе сказать, – перебила его Лидия, – что хотя я всегда решительно противилась образованию, от которого, как я очень быстро поняла, мне в любом случае не будет никакого проку, но я вовсе не глупа! Ну, если уж даже Шарлотта догадывалась, что мы годами пребывали на грани катастрофы, – а ведь никто не скажет, что она соображает лучше меня! И еще, Адам, мне уже исполнилось семнадцать, помимо того, что у меня уйма житейской мудрости, и я собираюсь помочу тебе, если смогу, так что, пожалуйста, не говори со мной таким тоном, будто меня это не касается!
– Прошу меня простить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65