Мергатройд громко засопела, с сердцем брякнула на стол тарелку и возмутилась:
– Тоже придумали! Пожалуй, кто решит – уже поминки.
Гости были явно смущены. Вайолет поджала хорошенькие губки и закашлялась; Рудольф Мезурьер, теребя галстук, неуклюже заметил:
– Какая ужасная история с мистером Верикером. То есть, как-то просто не верится.
Вайолет взглянула на него с благодарностью и наградила его очаровательной улыбкой.
– Невозможно поверить, правда? Я его не знала, но мне становится дурно при одной мысли об этом ужасе. Конечно, я думаю, Кен и Тони просто еще не осознали – совершенно не осознали, – сказала она.
– В самом деле, любимая! – насмешливо откликнулся Кеннет.
– Кеннет, как бы ты ни относился к бедному мистеру Верикеру, пока он был жив, я все же полагаю, ты мог бы хоть притвориться, что скорбишь по поводу его смерти.
– Бесполезно, – сказала Антония, выуживая маслины из высокой бутылки. – Лучше принять нас такими, как есть, Вайолет. Научить Кеннета не выпаливать того, что взбрело ему в голову, задача безнадежная.
– Ну, пожалуй, линия поведения не слишком удачная, – холодно заметила Вайолет.
– Тебе не нравится, потому что он сравнил твою зеленую шляпу с курицей в обмороке. Впрочем, это никакая не линия, это болезнь. Рудольф, хочешь маслин?
– Спасибо.
Он направился в другой конец мастерской, где она примостилась на уголке обеденного стола. Беря маслину с шомпола, который Антония использовала, чтобы извлекать маслины, он поднял на нее глаза и тихо спросил:
– Как это случилось? Почему ты там оказалась? Вот чего я не могу взять в толк.
Она взглянула на него.
– По нашим делам. Я написала ему, что мы собираемся жениться – подумала, он будет рад и, возможно, пришлет нам красивый подарок.
– Да, понимаю. Жаль, что ты со мной не посоветовалась. Я не мог подумать…
– Почему? – перебила его Антония. – Планы переменились?
– Нет-нет! Помилуй Бог, нет! Я от тебя без ума, дорогая, просто неподходящий момент. То есть, ты ведь знаешь, я как раз сейчас в стесненном положении, и человек вроде Верикера должен был непременно подумать, что я погнался за вашими деньгами.
– У меня нет никаких денег. Пятьсот в год деньгами не назовешь. Более того, в этом году не все акции дают доход, поэтому я практически нищая.
– Да, но у него-то деньги были. В общем, лучше бы ты этого не делала, потому что это только поставило меня в неловкое положение. Ну, не то чтобы очень неловкое, но ведь наверняка станет известно, что мы слегка поссорились как раз в тот день, когда его убили.
Антония подняла голову и глянула на Кеннета и Вайолет, сидевших в противоположном конце комнаты. Казалось, они были поглощены ссорой.
– Откуда ты знаешь день, когда он был убит? – спросила она напрямик.
В его темно-синих глазах, опушенных черными ресницами, вспыхнул испуг:
– Я… Разве ты мне не сказала?
– Нет, – ответила Антония. Он неуверенно засмеялся.
– Да нет, сказала – по телефону. Просто позабыла. Но ты ведь понимаешь, какое у меня положение? Конечно, это не так уж важно, но полиция может заподозрить, а кому же хочется быть замешанным… То есть, в моем положении надо быть по возможности осмотрительным.
– Не беспокойся, – сказала Антония. – Они подозревают меня.
– Я просто не понимаю, Тони. Почему ты там оказалась? Что же могло привести тебя туда? Ты ведь месяцами с Верикером не разговаривала – и вдруг бросаешься в коттедж «Риверсайд». Какая-то бессмыслица!
– Нет, не бессмыслица. В субботу утром Арнольд написал мне из конторы мерзкое письмо, я в тот же день получила его. Я поехала, чтобы объясниться с ним по этому поводу.
– Ах, милая! – Мезурьер тихонько сжал ее руки. – Все ясно. Написал обо мне какую-нибудь пакость. Могу себе представить! Но, дорогая, ты не должна была этого делать. Я сам могу о себе позаботиться.
– Полагаю, что можешь, – сказала Антония. – Но все равно, я не хотела, чтобы Арнольд распространял о тебе клевету.
– Милая! И что же он тебе сказал?
– Да ничего особенного, потому что я так его и не увидела. Он написал на нескольких страницах всякую чепуху, и все про то, как мне предстоит вскоре узнать, за какого подлеца я собралась выходить, что ты мерзавец и вор, и все в этом роде.
– Черт, вот свинья! – вспыхнул Мезурьер. – Конечно, он понял, что через год он уже не сможет помешать нашей свадьбе, вот и попытался очернить меня в твоих глазах. У тебя есть это письмо?
– Нет, я его сожгла. Подумала, так безопасней. Он внимательно посмотрел на нее:
– Ты имеешь в виду, чтобы оно не попало в руки полиции? Ты ведь ничего не скрываешь, дорогая? Если Верикер обвинил меня в чем-то конкретном, я хочу знать.
– Нет, ни в чем. – В мастерскую вошла Мергатройд. Антония встала со стола и бросила взгляд на брата. – Если вы кончили ругаться, ужин на столе. – Она подумала и добросовестно прибавила: – И если не кончили – он все равно готов.
Кеннет подошел к столу.
– Я снова рассердил ее, ведь правда, любимая? А где масло и уксус?
– Не рассердил, – сказала Вайолет печальным голосом. – Только обидел.
– Обожаемая! – сказал он сокрушенно, но проказливая улыбка чуть тронула его губы.
– Ничего, все прекрасно, – сказала Вайолет, садясь за стол на свое место, – но иногда я думаю, что тебя интересует только моя красота.
Он сверкнул на нее глазами, полусмеющимися, полусерьезными, и сказал:
– Я преклоняюсь перед твоей красотой.
– Спасибо! – холодно откликнулась Вайолет.
– Она не настоящая красавица, – заметила Антония, борясь с холодной куриной ногой. – У нее глаза слишком широко поставлены, это первое, и потом, не знаю, замечал ли ты, у нее одна сторона лица не такая красивая, как другая.
– Но посмотри на эту прелестную линию подбородка! – сказал Кеннет, уронив деревянную салатную ложку и проводя большим пальцем в воздухе линию.
– Когда же вы оба наконец прекратите! – возмутилась Вайолет. Она бросила обворожительный взгляд на Мезурьера, сидевшего напротив, и сказала: – Ну разве они не ужасны! Разве мы не отчаянные смельчаки, что входим в их семью?
Он ответил ей в том же духе, и они перебрасывались шутками до конца ужина. Попытки вовлечь в разговор брата и сестру были не слишком удачны. У Кеннета лицо пылало – обычный результат флирта Вайолет с другим мужчиной; а Антония, которую Вайолет попросила подтвердить Мезурьеру, что красный цвет ей вовсе не к лицу, что она в красном – как ведьма, ответила с такой отчаянной откровенностью, что разговор оборвался, подобно лопнувшей нитке.
– Вы ведь, кажется, художница? – поспешно спросил Рудольф.
– Нет, – ответил Кеннет.
– Что ж, может быть, я и не художница в том смысле, как вы, высоколобые, это понимаете…
– Ты не художница. Ты не умеешь рисовать.
– Спасибо, дорогой. И тем не менее я этим зарабатываю себе на хлеб, – сказала Вайолет сладким голосом. – На самом деле, мистер Мезурьер, я делаю афиши, занимаюсь рекламой. И думаю, у меня есть что-то вроде профессиональной сноровки… – Кеннет закрыл лицо руками и застонал, – профессиональной сноровки, – повторила Вайолет, – полагаю, мои работы имеют успех. У меня всегда было чувство цвета и линии, и…
– О, дорогая, замолчи! – взмолился Кеннет. – У тебя столько же чувства цвета и линии, сколько у бультерьеров Тони.
Вайолет глянула на него высокомерно:
– Не знаю, ты, видно, хочешь меня раздосадовать, но…
– Мой ангел, ни за что на свете не хотел бы тебя раздосадовать, но если бы ты только существовала, если бы ты молчала!
– Понимаю. Я должна сидеть как истукан, пока ты разглагольствуешь по поводу своих теорий.
– Не может же она вовсе не говорить, Кеннет, – сказала Атония рассудительно. И – к Вайолет: – Он хочет сказать – не говори об искусстве.
– Спасибо. Уж это-то я знаю: ведь, кроме Кеннета, никто не понимает в искусстве.
– А если знаешь, то какого же черта ты…
– Шампанское! – возвестил Рудольф, заполняя паузу. – Мисс Уильямс, вы хотите? Тебе, Тони?
– Почему в этом доме никогда нет льда? – спросил Кеннет, неожиданно отвлекаясь от темы.
– Потому, что мы купили дубовый сундук на деньги, предназначавшиеся для холодильника, – ответила Антония.
Перемена разговора, вкупе с шампанским, тут же спасла компанию от мгновенного развала. Об искусстве больше не заговаривали, и к тому времени, когда обе пары встали из-за стола и переместились на другой конец комнаты, Вайолет стала снисходительнее к Кеннету, который жаждал искупить свои прегрешения, а Рудольф вызвался сделать турецкий кофе, если Мергатройд не возражает. Они с Антонией отправились вместе на кухню и под насмешливым – впрочем, и снисходительным – наблюдением Мергатройд изготовили варево, которое, хоть и озадачило бы турка, можно было тем не менее пить.
Вечер был теплый, и от всего этого напряжения Антония так разгорячилась, что объявила: она должна принять ванну. Она ушла в ванную и вновь появилась в мастерской спустя четверть часа в пляжной пижаме, которая была ей очень к лицу, но оскорбила Мергатройд, сказавшую, что, мол, стыдно ей в воскресенье и все такое прочее. Кеннет без пиджака (что вызвало неодобрение Вайолет) возлежал на диване, заложив сплетенные руки за голову и расстегнув верхнюю пуговицу рубашки. Вайолет сидела на пуфе, изящная, спокойная, выдержанная, а Рудольф Мезурьер, сделав уступку жаре, расстегнул пуговицы своего чересчур приталенного пиджака и курил, склонившись над подоконником и выдувая на улицу кольца дыма.
Через десять минут позвонили во входную дверь, и Антония сказала:
– Это Джайлз.
– Господи, а я и позабыл, что он придет, – сказал Кеннет.
Вайолет инстинктивно потянулась за сумочкой, но успела только заглянуть в зеркальце, когда Мергатройд ввела посетителя и мрачно объявила:
– Вот мистер Джайлз.
Джайлз Каррингтон остановился на пороге, весело оглядывая присутствующих.
– Ну прямо картинка из великосветской жизни и жизни низов, – заметил он. – Тони принимает солнечную ванну?
– Входи и налей себе выпить, – сказал Кеннет. – И не стесняйся сказать нам худшее: мы все здесь свои. Стал я наследником или нет? Если стал, я покупаю холодильник. В этом проклятом доме нет льда.
Джайлз пропустил мимо ушей эти слова, но улыбнулся Вайолет.
– Бесполезно ждать от моих родственничков, что они познакомят нас. Моя фамилия Каррингтон.
– Я знаю. Они безнадежны. А моя фамилия Уильямс. Я невеста Кеннета, вы ведь знаете.
– Нет, не знал, но поздравляю его. Добрый вечер, Мезурьер.
– О, как мило с вашей стороны! – воскликнула Вайолет, бросая на него лукавый взгляд.
– Это просто его итонские манеры, – уверила ее Антония. – Когда начнется инквест, Джайлз?
– Во вторник. Тебе надо будет присутствовать.
– Проклятие! Ты там будешь?
– Конечно. Я тебя привезу. – Джайлз налил себе виски и плеснул содовой. – Машину Арнольда нашли, – сказал он небрежно.
– Где? – спросила Антония.
– В гаражах, в стороне от Кромвелл-роуд.
– Поможет ли это хоть немного полиции, как вы полагаете? – спросила Вайолет.
– Едва ли. Там были, кажется, только чемодан и шляпа Арнольда и корзина со съестным…
– Как – и никакой крови? – лениво спросил Кеннет. – И не было окровавленного ножа? Ну, я бы сказал, полицию просто надули.
– Никакой улики? – спросил Рудольф. – Наверняка должно что-то указывать на убийцу. Я имею в виду, отпечатки пальцев, что-нибудь такое?
– К сожалению, я не могу вам этого сказать, – ответил Джайлз с присущей ему холодной любезностью. – Полиция не настолько доверяет мне свои тайны.
– Ты еще видел этого ягненка-суперинтенданта? – спросила Антония, обнимая руками колени.
– Да, я подвез его назад в город. Кеннет сел.
– Послушай, ты на чьей стороне?
Джайлз Каррингтон бросил на него быстрый взгляд. Кеннет ухмыльнулся.
– Нет, я не в прямом смысле слова, но ты должен действовать в наших интересах.
– Я и пытаюсь, – ответил Джайлз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36