ноздри ее при этом наполнялись кровью и молоком. А еще был сон про муравьев, которые облепляли ее тело, залезали в нос, уши, во все поры. Кусачие рыжие муравьи с острыми жалами пускали ей кровь. Она бежала, а копошащиеся рыжие муравьи окутывали ее подобно одеялу и жрали, жрали, жрали.
Жаркий ночной воздух был неподвижен. В комнате пахло кровью, как в гостиничном номере датчанина. Дрожа и делая множество лишних неуверенных телодвижений, Пэми сбросила простыню, слезла с раскладушки и облокотилась о подоконник, чтобы глотнуть свежего воздуха. Он был горяч, этот воздух Найроби, и он касался ее лица, как кровавая вода во сне. Он был осязаем. Пэми взглянула на черное беззвездное небо, затянутое тяжелыми облаками, потом посмотрела на узкий грязный проулок внизу. Фонарь стоял на перекрестке у главной улицы, через четыре дома, и кроны деревьев почти не пропускали его свет. В проулке, кажется, было тихо, никакого движения.
Пэми попятилась от окна, присела на раскладушку и попробовала заставить себя успокоиться. Не важно, что кошмары приходят почти еженощно, не важно, как часто они повторяются. Эти сновидения по-прежнему повергают ее в ужас и часами терзают после пробуждения. Они по-прежнему не дают ей смежить веки. «Так больше нельзя, – подумала Пэми. – Мне необходимо поспать».
Она посмотрела на дощатую стену под окном. За досками был спрятан чемоданчик, в котором до сих пор лежали деньги, все до последней бумажки. Пэми даже ни разу не пересчитала их, просто принесла домой, отодрала доски, сунула чемодан в углубление, поставила щит на место и продолжала жить прежней жизнью, отлавливая клиентов из Европы и зарабатывая на пропитание. Она обреталась в этом «общежитии», набитом такими же шлюхами, сводниками и крутыми грабителями. Ничто не изменилось, только сны.
«Это должно прекратиться», – думала Пэми. Ей был невыносим каждый вздох, потому что в воздухе все время висел смрад того гостиничного номера, темного, отвратительного, залитого кровью. Ей необходимо выспаться. Но она не может спать. «Мне надо выбраться из этой каморки», – подумала Пэми.
Весь ее скудный гардероб помещался в верхнем ящике шкафчика. Пэми выбрала платье (то, светло-зеленое, она уже давно выбросила) и обула башмаки, потом достала из-под раскладушки молоток. Дабы уберечься от нежелательных ночных посещений, она делала то же, что и остальные обитатели «общежития»: прежде чем лечь в постель, приколачивала к полу перед дверью деревянный брус, не дававший открыть ее снаружи. Подсунув молоток под брус, Пэми оторвала его, спрятала вместе с молотком под койку и вышла в темный коридор, где стоял более привычный дух мочи и дрянной снеди. Закрыв за собой дверь (на ней не было ни задвижки, ни замка), Пэми зашагала к лестнице, озаренной слабым светом от входной двери. Она хотела спуститься и выйти на улицу, но в последнее мгновение передумала и пошла вверх. Преодолев четыре крутых скрипучих пролета и еще маленькую железную лесенку, привинченную к стене, Пэми очутилась на крыше.
Люк часто оставляли открытым, сегодня он тоже не был заперт, и Пэми вылезла из него, опираясь ладонью о застеленную толем крышу, еще хранившую солнечный зной. Медленно подойдя к фасаду здания, она села на парапет, достигавший коленей, и посмотрела сквозь кроны деревьев на проулок. В темноте утрамбованный грунт дороги казался мягким, похожим едва ли не на подушку.
«Интересно, почему я убила датчанина? – думала Пэми. – Что мне было нужно? Теперь я хочу только спать, устала копаться в этом дерьме. Хватит с меня этого дерьма. Хватит этих клиентов, похожих на датчанина, хватит этого дерьмового жилья, где приходится заколачивать себя гвоздями. Не надо мне этой поганой болячки в крови. Что же будет, когда появятся язвы? Тогда уж никто не даст мне двадцать шиллингов. Тогда уж меня и задарма никто не трахнет. Что же мне было нужно? И что нужно мне теперь?»
Пэми подняла глаза и пожалела, что на небе нет звезд. На глаза ее навернулись слезы, и Пэми устремила их на небосвод, жалея, что звезд сегодня не видно. Она расслабилась, глядя вверх, стараясь ни о чем не думать. Просто отдохнуть и наплевать на все…
– Хочешь спрыгнуть?
Пэми испуганно оглядела крышу. Она хлопала глазами, и слезы падали с ресниц.
– Где вы? Кто вы?
Голос был женский, но откуда он доносился?
– Я тут, – ответила женщина и помахала рукой; она сидела в углу крыши, опираясь спиной о низкий парапет. – Если пришла охота прыгать, дай я сперва спущусь вниз.
– Не собираюсь я прыгать, – ответила Пэми. Она встала с парапета, чуть покачнулась, потеряла равновесие, но вновь обрела его и не сверзилась вниз. – И никогда не собиралась, – добавила она угрюмым тоном человека, обнаружившего, что за ним подглядывают.
– Ты была бы не первой, кто сиганул с этой крыши.
– Но я не сиганула. Просто поднялась подышать свежим воздухом.
– Я тоже.
Пэми подошла к женщине и увидела, что та – такая же шлюха, как и она сама. Такая же тощая чернокожая девица, которой некуда податься. Пэми снова уселась на парапет, поближе к ней, но на этот раз над боковым фасадом здания. Под ней, футах в семи или восьми, виднелась крыша соседнего дома.
– Я прихожу сюда бессонными ночами и грежу, – объяснила женщина.
– Вот уж чего не люблю, так это грез, – ответила Пэми.
– Мне нравится грезить наяву, – сказала женщина. – Прихожу сюда и мечтаю о том, что бы я сделала, будь у меня много денег.
Пэми почувствовала внезапную тревогу. Много денег? Неужели это какой-то знак? Знамение?
– И что бы ты сделала? – спросила она. – Что бы ты сделала, будь у тебя много денег?
– Начала бы с того, что смылась отсюда, – ответила женщина и засмеялась.
Пэми последовала ее примеру, вспомнив о спрятанных в стене деньгах. Начнем с того, что она еще ни с чего не начала и никуда не смылась. И вообще пока ничего не предприняла.
– А куда бы ты поехала? – спросила она.
– В Америку, – ответила женщина.
Пэми бросила на нее удивленный взгляд.
– В Америку? Зачем?
– А почему нет? Ведь все богатые люди там, не так ли? Будь у меня много денег, я, естественно, пожелала бы разделить общество богатых людей.
«Что мне делать в Америке?» – спросила себя Пэми, и этот вопрос пробудил в ней какое-то странное чувство.
Женщина снова заговорила. Голос ее звучал, как колыбельная песня, казалось, она старается убаюкать себя.
– Я бы поехала в Америку, туда, где живут черные американцы. Тогда все подумают, что я тоже американка. Я говорю по-английски, как они. У меня всегда была бы вода для питья, мытья и стирки. Уж я бы тогда завела гардероб.
– Надо думать, – ответила Пэми, подначивая женщину.
– Нет, это все для полиции, – пояснила та.
Пэми нахмурилась и подалась поближе к собеседнице.
– Гардероб для полиции? О чем это ты?
– Разумеется, я не хочу, чтобы меня отправили восвояси, – ответила женщина. – Представь себе, что у меня много денег.
– Так?
– А выгляжу я, как сейчас. Прихожу в билетную кассу, сую тридцать тысяч шиллингов и говорю: «Дайте-ка мне билет до Нью-Йорка». Знаешь, что они подумают?
– Что ты богатая, – сказала Пэми.
– Нет, про меня такое не подумают, – с горечью ответила женщина: она знала, что говорит. – Про меня подумают: наркотики. Вот маленькая девочка, без чемоданов, платит наличными за авиабилет. Девушка из глухомани, прежде никогда нигде не бывала, на прошлой неделе получила новехонький паспорт. Они позвонят в Нью-Йорк и скажут: «Приглядывайте за этой девицей, когда сойдет с трапа. Пошарьте у нее в лоханке, наверное, найдете мешочки с кокаином».
– А никакого кокаина нет, – сказала Пэми и рассеянно похлопала себя по промежности, словно хваля ее за непричастность к контрабанде наркотиков.
– Нет, но на тебя будут коситься, – сказала женщина. – Ты же не хочешь, чтобы полицейские пялились на тебя: ведь потом они объявят тебя нежелательной иностранкой, посадят на следующий самолет и отправят обратно. А обратно тебе совсем не хочется. Только не сюда.
– Да уж, не хочется, – согласилась Пэми.
– У меня уже все расписано, – похвасталась женщина. – Первым делом я куплю пару платьев поприличнее тех, что у меня уже есть. Потом чемодан. Потом получу паспорт. Потом пойду в турбюро и скажу, что мой богатый любовник, правительственный служащий, только что отдал концы и отписал мне все свои наличные деньги. Куплю билет в оба конца и прямо тут, в Найроби, заплачу людям из турбюро, чтобы сняли мне номер в нью-йоркской гостинице, в обычной туристской гостинице. Тогда я и сама буду выглядеть как обычная туристка, и никто не сочтет нужным придираться ко мне в аэропорту.
– Билет в оба конца? Зачем так тратиться?
– Тебя не пустят в Америку, если заподозрят, что ты хочешь там остаться.
– Да, у тебя и впрямь все просчитано, – восхищенно молвила Пэми.
– Это я так мечтаю, – ответила женщина. – Когда-нибудь я улечу с этой крыши. Если не на самолете, – она указала большим пальцем через плечо и через парапет, – то просто улечу. Так или иначе, но когда-нибудь мне суждено улететь. Мне нравится мечтать, что я полечу вверх, а не вниз.
Пэми сидела, подавшись вперед, уперев острые локотки в костлявые колени, смотрела на женщину и размышляла о разных способах передвижения по воздуху. Она молчала. На душе было спокойно. Страшные видения не преследовали ее, они остались внизу, в комнате.
Женщина повернула голову и устремила взгляд на восток.
– Вот и день, – сказала она. – Старый добрый новый день.
Пэми ничего не ответила.
10
Два завтрака в одно утро не лучшим образом действовали на конгрессмена Стивена Шлэрна. Он это предвидел, но куда было деваться? В сутках до черта часов, каждые два года проводятся перевыборы, а главная забота любого конгрессмена заключается в том, чтобы поддерживать связи. Газеты местного масштаба взяли за правило хотя бы раз в год поминать в статьях каждое семейство городка, дабы создать и поддержать впечатление, что такая-то и сякая-то газета – ваша газета и вам следует постоянно ее читать. У конгрессмена та же задача, только в уравнение добавляется еще и величина, обозначающая власть. Если семейство не пользуется влиянием, ему можно трафить и пореже, влиятельные же семейства требуют частых подтверждений своего влияния.
Вот откуда берутся два завтрака по утрам, зачастую два или три обеда днем, два ужина вечером, а во время избирательной кампании – еще и эти ужасные «закусоны» с представителями национальных меньшинств, которые продолжаются целыми днями с перерывом только на обед. Джерри Зейдельбаум, старший помощник конгрессмена, держал в чемоданчике изрядный запас пилюль пептобисмола, но даже они не могли свести на нет ущерб здоровью.
Первый завтрак нынче утром состоялся в восемь часов в желтом бетонном зале Рыцарей Колумба, озаренном яркими лампами дневного света. Тут собрались все тренеры Малой Лиги – местные предприниматели, добровольно тратившие свои деньги, силы и время (благие, очень благие порывы души), но лишь на деяния, которые они считали достойными настоящих мужчин.
Конгрессмен Шлэрн очень быстро понял, что быть настоящим мужчиной в восемь утра чертовски трудно, но коль скоро его задача заключалась именно в этом, он то и дело отпускал замечания в духе Гарри Трумэна: «Зададим им перцу» и так далее, сдобренные немного затасканными бейсбольными шуточками. Угощение исчерпывалось отвратной непрожаренной яичницей-болтуньей, похожей на головку маленькой сиротки Энни и имевшей вкус младенческой отрыжки; к ней подали венские колбаски, которые, похоже, несколько дней и ночей кряду коптились в крематории, и куски белого поджаренного хлеба, плававшие в топленом масле.
Прямая дорожка к внезапной остановке сердца. Конгрессмен ограничился кофе, выпив его ровно столько, сколько нужно, чтобы заработать изжогу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Жаркий ночной воздух был неподвижен. В комнате пахло кровью, как в гостиничном номере датчанина. Дрожа и делая множество лишних неуверенных телодвижений, Пэми сбросила простыню, слезла с раскладушки и облокотилась о подоконник, чтобы глотнуть свежего воздуха. Он был горяч, этот воздух Найроби, и он касался ее лица, как кровавая вода во сне. Он был осязаем. Пэми взглянула на черное беззвездное небо, затянутое тяжелыми облаками, потом посмотрела на узкий грязный проулок внизу. Фонарь стоял на перекрестке у главной улицы, через четыре дома, и кроны деревьев почти не пропускали его свет. В проулке, кажется, было тихо, никакого движения.
Пэми попятилась от окна, присела на раскладушку и попробовала заставить себя успокоиться. Не важно, что кошмары приходят почти еженощно, не важно, как часто они повторяются. Эти сновидения по-прежнему повергают ее в ужас и часами терзают после пробуждения. Они по-прежнему не дают ей смежить веки. «Так больше нельзя, – подумала Пэми. – Мне необходимо поспать».
Она посмотрела на дощатую стену под окном. За досками был спрятан чемоданчик, в котором до сих пор лежали деньги, все до последней бумажки. Пэми даже ни разу не пересчитала их, просто принесла домой, отодрала доски, сунула чемодан в углубление, поставила щит на место и продолжала жить прежней жизнью, отлавливая клиентов из Европы и зарабатывая на пропитание. Она обреталась в этом «общежитии», набитом такими же шлюхами, сводниками и крутыми грабителями. Ничто не изменилось, только сны.
«Это должно прекратиться», – думала Пэми. Ей был невыносим каждый вздох, потому что в воздухе все время висел смрад того гостиничного номера, темного, отвратительного, залитого кровью. Ей необходимо выспаться. Но она не может спать. «Мне надо выбраться из этой каморки», – подумала Пэми.
Весь ее скудный гардероб помещался в верхнем ящике шкафчика. Пэми выбрала платье (то, светло-зеленое, она уже давно выбросила) и обула башмаки, потом достала из-под раскладушки молоток. Дабы уберечься от нежелательных ночных посещений, она делала то же, что и остальные обитатели «общежития»: прежде чем лечь в постель, приколачивала к полу перед дверью деревянный брус, не дававший открыть ее снаружи. Подсунув молоток под брус, Пэми оторвала его, спрятала вместе с молотком под койку и вышла в темный коридор, где стоял более привычный дух мочи и дрянной снеди. Закрыв за собой дверь (на ней не было ни задвижки, ни замка), Пэми зашагала к лестнице, озаренной слабым светом от входной двери. Она хотела спуститься и выйти на улицу, но в последнее мгновение передумала и пошла вверх. Преодолев четыре крутых скрипучих пролета и еще маленькую железную лесенку, привинченную к стене, Пэми очутилась на крыше.
Люк часто оставляли открытым, сегодня он тоже не был заперт, и Пэми вылезла из него, опираясь ладонью о застеленную толем крышу, еще хранившую солнечный зной. Медленно подойдя к фасаду здания, она села на парапет, достигавший коленей, и посмотрела сквозь кроны деревьев на проулок. В темноте утрамбованный грунт дороги казался мягким, похожим едва ли не на подушку.
«Интересно, почему я убила датчанина? – думала Пэми. – Что мне было нужно? Теперь я хочу только спать, устала копаться в этом дерьме. Хватит с меня этого дерьма. Хватит этих клиентов, похожих на датчанина, хватит этого дерьмового жилья, где приходится заколачивать себя гвоздями. Не надо мне этой поганой болячки в крови. Что же будет, когда появятся язвы? Тогда уж никто не даст мне двадцать шиллингов. Тогда уж меня и задарма никто не трахнет. Что же мне было нужно? И что нужно мне теперь?»
Пэми подняла глаза и пожалела, что на небе нет звезд. На глаза ее навернулись слезы, и Пэми устремила их на небосвод, жалея, что звезд сегодня не видно. Она расслабилась, глядя вверх, стараясь ни о чем не думать. Просто отдохнуть и наплевать на все…
– Хочешь спрыгнуть?
Пэми испуганно оглядела крышу. Она хлопала глазами, и слезы падали с ресниц.
– Где вы? Кто вы?
Голос был женский, но откуда он доносился?
– Я тут, – ответила женщина и помахала рукой; она сидела в углу крыши, опираясь спиной о низкий парапет. – Если пришла охота прыгать, дай я сперва спущусь вниз.
– Не собираюсь я прыгать, – ответила Пэми. Она встала с парапета, чуть покачнулась, потеряла равновесие, но вновь обрела его и не сверзилась вниз. – И никогда не собиралась, – добавила она угрюмым тоном человека, обнаружившего, что за ним подглядывают.
– Ты была бы не первой, кто сиганул с этой крыши.
– Но я не сиганула. Просто поднялась подышать свежим воздухом.
– Я тоже.
Пэми подошла к женщине и увидела, что та – такая же шлюха, как и она сама. Такая же тощая чернокожая девица, которой некуда податься. Пэми снова уселась на парапет, поближе к ней, но на этот раз над боковым фасадом здания. Под ней, футах в семи или восьми, виднелась крыша соседнего дома.
– Я прихожу сюда бессонными ночами и грежу, – объяснила женщина.
– Вот уж чего не люблю, так это грез, – ответила Пэми.
– Мне нравится грезить наяву, – сказала женщина. – Прихожу сюда и мечтаю о том, что бы я сделала, будь у меня много денег.
Пэми почувствовала внезапную тревогу. Много денег? Неужели это какой-то знак? Знамение?
– И что бы ты сделала? – спросила она. – Что бы ты сделала, будь у тебя много денег?
– Начала бы с того, что смылась отсюда, – ответила женщина и засмеялась.
Пэми последовала ее примеру, вспомнив о спрятанных в стене деньгах. Начнем с того, что она еще ни с чего не начала и никуда не смылась. И вообще пока ничего не предприняла.
– А куда бы ты поехала? – спросила она.
– В Америку, – ответила женщина.
Пэми бросила на нее удивленный взгляд.
– В Америку? Зачем?
– А почему нет? Ведь все богатые люди там, не так ли? Будь у меня много денег, я, естественно, пожелала бы разделить общество богатых людей.
«Что мне делать в Америке?» – спросила себя Пэми, и этот вопрос пробудил в ней какое-то странное чувство.
Женщина снова заговорила. Голос ее звучал, как колыбельная песня, казалось, она старается убаюкать себя.
– Я бы поехала в Америку, туда, где живут черные американцы. Тогда все подумают, что я тоже американка. Я говорю по-английски, как они. У меня всегда была бы вода для питья, мытья и стирки. Уж я бы тогда завела гардероб.
– Надо думать, – ответила Пэми, подначивая женщину.
– Нет, это все для полиции, – пояснила та.
Пэми нахмурилась и подалась поближе к собеседнице.
– Гардероб для полиции? О чем это ты?
– Разумеется, я не хочу, чтобы меня отправили восвояси, – ответила женщина. – Представь себе, что у меня много денег.
– Так?
– А выгляжу я, как сейчас. Прихожу в билетную кассу, сую тридцать тысяч шиллингов и говорю: «Дайте-ка мне билет до Нью-Йорка». Знаешь, что они подумают?
– Что ты богатая, – сказала Пэми.
– Нет, про меня такое не подумают, – с горечью ответила женщина: она знала, что говорит. – Про меня подумают: наркотики. Вот маленькая девочка, без чемоданов, платит наличными за авиабилет. Девушка из глухомани, прежде никогда нигде не бывала, на прошлой неделе получила новехонький паспорт. Они позвонят в Нью-Йорк и скажут: «Приглядывайте за этой девицей, когда сойдет с трапа. Пошарьте у нее в лоханке, наверное, найдете мешочки с кокаином».
– А никакого кокаина нет, – сказала Пэми и рассеянно похлопала себя по промежности, словно хваля ее за непричастность к контрабанде наркотиков.
– Нет, но на тебя будут коситься, – сказала женщина. – Ты же не хочешь, чтобы полицейские пялились на тебя: ведь потом они объявят тебя нежелательной иностранкой, посадят на следующий самолет и отправят обратно. А обратно тебе совсем не хочется. Только не сюда.
– Да уж, не хочется, – согласилась Пэми.
– У меня уже все расписано, – похвасталась женщина. – Первым делом я куплю пару платьев поприличнее тех, что у меня уже есть. Потом чемодан. Потом получу паспорт. Потом пойду в турбюро и скажу, что мой богатый любовник, правительственный служащий, только что отдал концы и отписал мне все свои наличные деньги. Куплю билет в оба конца и прямо тут, в Найроби, заплачу людям из турбюро, чтобы сняли мне номер в нью-йоркской гостинице, в обычной туристской гостинице. Тогда я и сама буду выглядеть как обычная туристка, и никто не сочтет нужным придираться ко мне в аэропорту.
– Билет в оба конца? Зачем так тратиться?
– Тебя не пустят в Америку, если заподозрят, что ты хочешь там остаться.
– Да, у тебя и впрямь все просчитано, – восхищенно молвила Пэми.
– Это я так мечтаю, – ответила женщина. – Когда-нибудь я улечу с этой крыши. Если не на самолете, – она указала большим пальцем через плечо и через парапет, – то просто улечу. Так или иначе, но когда-нибудь мне суждено улететь. Мне нравится мечтать, что я полечу вверх, а не вниз.
Пэми сидела, подавшись вперед, уперев острые локотки в костлявые колени, смотрела на женщину и размышляла о разных способах передвижения по воздуху. Она молчала. На душе было спокойно. Страшные видения не преследовали ее, они остались внизу, в комнате.
Женщина повернула голову и устремила взгляд на восток.
– Вот и день, – сказала она. – Старый добрый новый день.
Пэми ничего не ответила.
10
Два завтрака в одно утро не лучшим образом действовали на конгрессмена Стивена Шлэрна. Он это предвидел, но куда было деваться? В сутках до черта часов, каждые два года проводятся перевыборы, а главная забота любого конгрессмена заключается в том, чтобы поддерживать связи. Газеты местного масштаба взяли за правило хотя бы раз в год поминать в статьях каждое семейство городка, дабы создать и поддержать впечатление, что такая-то и сякая-то газета – ваша газета и вам следует постоянно ее читать. У конгрессмена та же задача, только в уравнение добавляется еще и величина, обозначающая власть. Если семейство не пользуется влиянием, ему можно трафить и пореже, влиятельные же семейства требуют частых подтверждений своего влияния.
Вот откуда берутся два завтрака по утрам, зачастую два или три обеда днем, два ужина вечером, а во время избирательной кампании – еще и эти ужасные «закусоны» с представителями национальных меньшинств, которые продолжаются целыми днями с перерывом только на обед. Джерри Зейдельбаум, старший помощник конгрессмена, держал в чемоданчике изрядный запас пилюль пептобисмола, но даже они не могли свести на нет ущерб здоровью.
Первый завтрак нынче утром состоялся в восемь часов в желтом бетонном зале Рыцарей Колумба, озаренном яркими лампами дневного света. Тут собрались все тренеры Малой Лиги – местные предприниматели, добровольно тратившие свои деньги, силы и время (благие, очень благие порывы души), но лишь на деяния, которые они считали достойными настоящих мужчин.
Конгрессмен Шлэрн очень быстро понял, что быть настоящим мужчиной в восемь утра чертовски трудно, но коль скоро его задача заключалась именно в этом, он то и дело отпускал замечания в духе Гарри Трумэна: «Зададим им перцу» и так далее, сдобренные немного затасканными бейсбольными шуточками. Угощение исчерпывалось отвратной непрожаренной яичницей-болтуньей, похожей на головку маленькой сиротки Энни и имевшей вкус младенческой отрыжки; к ней подали венские колбаски, которые, похоже, несколько дней и ночей кряду коптились в крематории, и куски белого поджаренного хлеба, плававшие в топленом масле.
Прямая дорожка к внезапной остановке сердца. Конгрессмен ограничился кофе, выпив его ровно столько, сколько нужно, чтобы заработать изжогу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52