Мы вольны в наших действиях, чужая указка нам не указ. Может ли эта… штуковина похвастаться тем же? Могут ли похвастаться тем же подобные ей штуковины, которые вечно на подхвате, вечно угодничают и вкалывают на побегушках?
Неужто хозяин этой твари думает, что сумеет вымести такую людскую навозную кучу тайком от Того, Кому Мы Служим? Мы любим эту планету! Как она бурлит, как она барахтается, как вопит от боли! Как живописны и красочны ее мучения! Род людской – самая дивная из всех наших игрушек. Мы не позволим смахнуть его с лица земли, будто фишки со стола, которые должны быть убраны только потому, что ему надоела игра.
Не бойся, несчастная козявка, мы тебя спасем.
Аннаниил
Существует один язык, который, строго говоря, нельзя назвать языком. Мы, небожители, понимаем его, а эти падшие создания еще помнят. Мои человеческие губы произносили человеческие слова. А тем временем между нами происходил такой мысленный разговор:
– Тебе тут не место, – заявил я, и это была чистая правда.
Он зарычал и начал огрызаться. Как же трудно поверить, что и эти существа когда-то были ангелами: они напрочь забыли о вежливости, столь присущей им прежде.
– Я здесь больше к месту, чем ты, – ответил он мне. – Я тут не затем, чтобы угробить эту планету.
Итак, его хозяин пронюхал, что должно случиться, верно я говорю? За многие тысячелетия он так и не осознал, сколь тщетны любые потуги пойти наперекор желаниям Господа, а посему снова отправил своих прихвостней на поле брани в надежде не допустить осуществления Его чаяний.
Я встал и молвил:
– Разве тебе неведомо, что торжество Зла всегда преходяще? Что воля Божья так или иначе будет исполнена?
– Только не сегодня, – отвечал он. – Нам нужна эта женщина.
– Вы уже завладели ею, – сказал я, покосившись на жалкую больную злодейку. – Но пока не можете забрать ее с собой.
– Она нужна мне сейчас, и я заберу ее без промедления.
Конечно, я мог бы начать сызнова; опять собрать команду, члены которой говорили бы на одном языке (на сей раз, возможно, по-французски), перенести основное место действия из Нью-Йорка в Лион, но я решил этого не делать: нельзя позволить этому созданию и его повелителю обставить нас даже на самом промежуточном финише. Поэтому я воспротивился. Подавшись к исчадию ада, я проник взглядом сквозь черные очки в багровые глубины его одолженных у кого-то глаз и вопросил:
– Неужели ты и впрямь намерен состязаться в чудотворстве здесь, на борту «боинга-747»? Неужели хочешь, чтобы эти люди ломали голову, силясь постичь смысл десятка необъяснимых событий, которые вот-вот произойдут здесь?
– Я хочу только получить эту женщину.
Он пытался упираться. Перечить мне. Мне!
– Эта женщина – часть замысла.
– Вот почему она мне нужна.
– И вот почему ты ее не получишь.
Он обратил на женщину взор своих горящих, источающих дым глаз и заговорил с нею на человеческом языке:
– Ну-ка вставайте, вы.
– Боже всемогущий, – взмолился я, – дай мне толику своей мощи.
Я получил отклик, и меня чуть-чуть приподняло, ноги мои оказались не более чем в дюйме от коврика. Внимание существа опять переключилось на меня, в глазах его мелькнула тревога, тотчас сменившаяся выражением понимания. Существо подняло руку…
И я остановил время.
Все вокруг замерло. Материя Вселенной застыла, обратившись в бесчувственный, неподвижный камень. Ток перестал идти по проводам, остановились все процессы разложения и распада материи. Все было обездвижено, и ничто не шевелилось. Во всем этом громадном безмолвном пространстве, плоском и мертвом, лишенном даже эха, только демон и я продолжали двигаться, мыслить, действовать и бороться в неподвижном самолете, подвешенном в неподвижном воздухе над неподвижной землей.
Простертая длань указала на меня, и мой организм тотчас наполнился микробами проказы, зрачки покрылись катарактами, а горло – саднящими язвами. Изо рта посыпались жабы. Органы чувств расстроились, в мыслях наступил разброд, я ощутил всю боль и все страдания мира; демон наслал их на меня, он взял меня «за грудки» и принялся ломать, изничтожая мою силу, вынуждая отказаться от моих намерений и уйти в глухую защиту: он хотел во что бы то ни стало довести свое дело до конца.
Я вступил в борьбу. Я отразил все удары. Я убивал, жег, очищался от скверны с той же быстротой и ловкостью, с какой эта тварь норовила измарать меня. Наконец я понял, что натиск выдохся, и полностью очистился. Я взглянул на демона. На сей раз – своими НАСТОЯЩИМИ глазами.
И его присвоенная телесная оболочка тотчас превратилась в уголья. В горстку пепла. А пепел – в молекулы, которые рассеялись в воздухе. Наконец не остались ничего, только маленькая, жужжащая, злобная муха – эдакая черная крапинка, пятнышко, комочек грязи, который метался туда-сюда перед моим лицом и негодующе верещал. Я хотел уничтожить и это потустороннее явление, но оно бросилось наутек в отсек второго класса, а я почувствовал, что данная мне мощь уже почти исчерпана. Надо было вернуть все на круги своя.
Я вновь воссоздал телесную оболочку, которой пользовался демон (или, во всяком случае, сделал нечто весьма похожее), и вселился в нее. Свое использованное тело я осторожно опустил в кресло и дал ему указания, что делать, чтобы продержаться до моего возвращения.
После чего опять запустил вселенские часы.
Женщина смотрела на мое прежнее «я», словно искала поддержки и помощи. Она смущенно хлопала глазами, поскольку, несомненно, заметила, что тело мое приподнялось, утратило четкость очертаний, а потом вдруг вернулось на свое место. Но, разумеется, сочла это обманом зрения, следствием охватившего ее ужаса или проявлением терзавшего ее недуга. А потом она отвела глаза от моего прежнего «я» и взглянула на новое, боясь исполнить мой приказ и страшась ослушаться меня.
– Не волнуйтесь, – сказал я ей. Мой нынешний голос звучал более гортанно, а телесная оболочка была не так удобна, как предыдущая. Я почти с завистью взглянул на покинутое мной более просторное тело и велел ему: – Садись.
Тело село. Лицо хранило суровое выражение, в движениях сквозила едва заметная нечеткость, эдакая легкая неуклюжесть.
– Ждите здесь, оба, – распорядился я, угрожающе взмахнув автоматом. – Я скоро приду, тогда и решим, кого вы должны слушаться.
Я повернулся и зашагал в носовой отсек, чтобы разобраться с остальными угонщиками, своими «соучастниками». Они – люди, и расправиться с ними не составит труда.
13
Пэми смотрела вслед террористу, пока он не скрылся за переборкой. Что же случилось? Зрение девушки на миг утратило остроту, желудок и кишечник поменялись местами и отделились друг от друга. Во рту было сухо, как в пустыне, где она росла, руки и ноги тряслись, и Пэми не могла унять дрожь.
Но ведь он не забрал ее с собой. Белокурый сосед встал и заговорил с террористом, заспорил с ним, заявил, что готов занять место Пэми и стать заложником. А террорист, разумеется, начал огрызаться, перечить и, конечно, отмахнулся от предложения. А потом повернулся и ушел.
Пэми испытывала благоговейный страх и чувство облегчения. Она искоса посмотрела на своего спасителя. Вид у него по-прежнему был суровый и мрачный. Он сидел, положив крупные расслабленные руки на подлокотники, крепко упираясь ногами в пол, и смотрел вперед, в ту сторону, куда направился террорист.
– Он вернется? – шепотом спросила Пэми.
– Давайте просто подождем, – ответил он деревянным голосом. Да и сидел он тоже как деревянный, глядя прямо перед собой и все своей позой выражая напряжение. – Не надо двигаться и привлекать к себе внимание.
– Ах да, конечно.
Пэми все-таки отважилась протянуть руку и на миг коснуться тыльной стороны ладони соседа. Она оказалась на удивление холодной. Должно быть, ему стоило слишком больших усилий встать и дать отпор вооруженному террористу.
Пэми впервые встретила мужчину, к которому имела основания испытывать благодарность. Это чувство повергло ее в смятение; она просто не знала, что значит быть обязанной. Она была не в силах отплатить ему, ничего не могла ему дать или сделать для него. Разве что наградить «тощаком» – вот уж будет благодарность так благодарность. По ее сморщенному, искаженному, замкнутому личику пробежала тень улыбки, и Пэми отвернулась. Справа от нее маленький человечек в тюрбане съежился, зажмурил глаза и перебирал дрожащими пальцами деревянные четки. Его пухлые губы беззвучно шевелились. Должно быть, какой-то священнослужитель.
Внезапно из носового отсека донеслись звуки ожесточенной пальбы и новые крики. Потом наступила тишина.
Человек в тюрбане буквально зажал себе уши плечами, вцепился в свои четки, и губы его зашевелились еще быстрее, а круглый подбородок заходил ходуном. Все пассажиры в отсеке затаили дыхание. Казалось, наступило вечное безмолвие.
А потом белокурый сосед вдруг пошевелился и, похоже, расслабился. Кивнув, он посмотрел на Пэми. Прежде она не замечала, какой у него твердый и мощный взгляд.
– Ну вот и все, – проговорил он.
X
Спокойствие. Мы сохраним спокойствие и дадим волю гневу, лишь когда из этого можно будет извлечь какую-нибудь выгоду.
Зато потом… Зато уж пото-о-ом!
Оно выиграло первый раунд, надо это признать. Невзрачный жалкий раб, бездуховный дух, кукла, управляемая Богом. Да, иногда они одерживают победы, но это в порядке вещей: в конце концов мы ведь друг друга стоим. Мы и вовсе были такими же, как они, пока не завоевали свободу. Ох, спаси и сохрани нас, Сатана.
Что касается распространенного убеждения, будто бы они выходят победителями всегда, это сущая чепуха, ведь правда? Разумеется, чепуха. Кабы они и впрямь все время побеждали, нас бы уже и в помине не было, верно? Но вот мы, тут как тут.
И вы тоже тут, блохи золотушные. И он пришел по вашу душу, правильном говорю? Теперь и вы испытаете на себе его мерзостный гнев. Но приободритесь: ему можно дать отпор, и мы прибыли сюда, чтобы доказать вам это. Он просто первобытный мастер пропаганды, только и всего.
Как же нам спасти вас, злобных вшей, осточертевших вашему создателю? Во-первых, мы должны дознаться, что он замыслил. Разумеется, он вечно что-то замышляет: то пошлет испытание Иову и Исааку, то введет во искушение Иуду и Фому, то еще что-нибудь выкинет. Праздность – чья это выдумка?
Тот, кому мы служим, по своему обыкновению скитался по Земле и под землей и случайно увидел убийство датчанина, такое кровавое, какого не бывало с достославных времен Эльсинора. Но ведь этого датчанина не существовало. Он забавлялся с этой Ньороге, она нарубила его на жаркое, но между тем его никогда не существовало. Как только женщина смылась с добычей, труп исчез. Брызги крови тоже. Дыры на матрасе затянулись, полотенца сделались чистыми, сложились и вновь легли на полку в ванной. Короче говоря, дело оказалось не сделанным.
Причудливо, однако. И, ясное дело, боженька приложил руку к этой шалости. Поскольку мы этого не делали. Пэми Ньороге не из тех созданий, души которых мы хотели бы погубить. Тот, Кому Мы Служим, поддерживает связь с неприятельским лагерем, а время от времени наведывается туда собственной персоной, поэтому он довольно быстро дознался, что произошло в том гостиничном номере в Найроби.
Большое значение имеет то обстоятельство, что боженька не поручил дело прислужнику, который уже многократно общался с людьми, какому-нибудь дежурному лизоблюду вроде Михаила, Гавриила или Рафаила. Весь этот бесхребетный сброд мог проникнуться сочувствием к несчастным людишкам во время предыдущих встреч с ними. Вот он и выбрал Аннаниила – приспособленца, посредственность, такую же безликую, как зонтик в бюро находок.
Но что вытворяет этот Аннаниил? Что задумал этот низкопоклонник? Издевается над шлюхой из племени банту, прибегает к хитрым уловкам, чтобы перенести ее из привычной грязной лужи в такую же, но далекую кучу дерьма под названием Нью-Йорк и одновременно подогревает в ней чувства вины и отчаяния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52