Поэтому я не вижу предмета для споров: если кто-то блаженствует в мистическом трансе и утверждает, что созерцает Бога - то… ради Бога. Но теперь остается третий и, как мне кажется, - Дмитрий cделал паузу, - для вас, отец Мерхесидек, самый принципиальный момент. Что это за высшее начало, как его можно представить или понять? Ведь для веры необходимы живые и трепетные чувства души, одной голой абстракции, вроде какого-нибудь Абсолюта, здесь мало, потому что ее уж никак не полюбишь. Я не верю в то, что этим началом является Божественная Троица, не верю и в то, что это Будда, Аллах, Перун или Один. Хотя опять-таки вполне готов допустить троичность этого единого начала. Почему? Да потому, что трое в одном или одно в трех - это логическое противоречие, непостижимое человеческим рассудком, а следовательно, непознаваемое и необъяснимое, в которое можно только верить.
- Значит, для вас неубедительны примеры чудес Святого Писания и приводимые там же свидетельства очевидцев?
- Нет, конечно, да и почему я должен больше верить в чудеса, творимые Иисусом, чем в чудеса Будды или Аллаха? Русские народные сказки ничуть не убедительнее арабских или китайских.
- А какие доказательства существования иного мира вам бы хотелось иметь, чтобы поверить?
- О, это сложный вопрос. Вполне возможно, что вообще не существует его решения, как нет ничего общего между истинами веры и истинами знания. Ведь нельзя же для доказательства мира духовного требовать такой же подтверждаемости фактами, к которой мы привыкли в мире материальном. А чудеса, то есть нарушения природных закономерностей, сами уже требуют веры. Например, чтобы уверовать в способность души существовать независимо от тела, мне надо бы, находясь в здравом уме и твердой памяти, как пишут в завещаниях, пережить подобный опыт почти так же, как я переживаю опыт ее присутствия во плоти. Но это-то и невозможно, поскольку душа не обладает органами тела.
- Получается, чтобы убедиться в истинности духовных феноменов, вам необходим чувственный опыт? А как же истины математики или логики? - и отец Мерхесидек хитро подмигнул Погорелову, как бы приглашая его в союзники.
- Дело в другом. Любой наш земной опыт или знание, в отличие от небесного, мы всегда можем повторить и проверить…
- Не всегда. А как же сны, галлюцинации?
- Да, пожалуй, что не всегда, - Дмитрий задумался. - Тогда я скажу несколько иначе - все материальные явления могут обнаруживать себя через взаимодействие с другими материальными явлениями. Все духовные явления познаются только изнутри их самих. А потому нельзя обосновывать наличие каких-то духовных феноменов ссылкой на странное поведение объектов материальных, то есть на чудеса. Но нельзя объяснять и поведение материальных объектов, вставляя в объяснительную, причинно-следственную цепочку какой-то духовный феномен - проще и честнее признаться в своем незнании. Я понятно все это высказал?
- Не очень, - отозвался Погорелов, и отец Мерхесидек кивнул.
- Грубо говоря, чтобы убедить слепого, надо ссылаться на ощущения, а не на цвета и краски, и если мы доказываем существование нематериального мира ссылкой на такие же нематериальные феномены, то попадаем в порочный круг, пытаясь доказать недоказанное ссылкой на него самого. Если же мы сошлемся на феномены материальные, то это будет требовать веры в возможность взаимодействия духовного с материальным, и мы попадаем в другую логическую ошибку - предвосхищение оснований. Отсюда и мой здоровый скептицизм по отношению ко всем этим вещам.
- Если я вас правильно понял, - вежливо улыбнулся отец игумен, - то доказательства бессмертия души не имеют ценности для неверующего?
- Конечно, нет. И кроме чисто логической невозможности таких доказательств, о чем я только что говорил, имеются еще и… практические, что ли. Ведь вся прелесть бессмертия состоит в возможности наслаждаться теми же благами, которые мы выше всего почитаем в земной жизни - любовью женщин, мудрыми книгами, красотой мира… А что мне бесплотные и мистические радости какой-то любви к Богу, которую обещают взамен. Это обещание тому же слепому показать Венецию.
- Ну, на это очень легко возразить, - живо отозвался отец Мерхесидек. - Вспомните, какие радости в жизни у вас были в дошкольном возрасте - прогулки, мультфильмы, мороженое. Тогда вы еще не знали ни удовольствий любви, ни удовольствий мудрости и были счастливы в своем незнании. Так почему же вы думаете, что высшими радостями являются радости зрелого возраста, а не радости духовной близости к Богу, которые, как я очень надеюсь, вам еще предстоят?
- Да, здесь вы, может быть, и правы. Но как достичь этих радостей? - на этот раз улыбнулся Дмитрий.
- А вот теперь вы обратились непосредственно по адресу, - и отец игумен встал, оживленно потирая руки. - Вот послушайте, что старец Амвросий писал по этому поводу Льву Толстому, - он подошел к своему рабочему столу и снял с него книгу. Дмитрий в этот момент успел переглянуться с Погореловым и сделать такой жест, который мог одновременно означать два вопроса: а где же обещанный чай и а не пойти ли нам отсюда?
- Вот его подлинные слова, - отец Мерхесидек вернулся на свое место. - «Все труды и подвиги телесные и даже подвиги самоумерщвления, если они не направлены исключительно к исполнению заповедей Евангелия, и в особенности смирения, не только не приносят пользы душе, но наоборот - приносят ей величайший вред и совершенно ее погубляют». Смирение, мой друг, и исполнение святых заповедей - вот тот путь к блаженной жизни, о котором вы меня спрашивали.
Подвижная физиономия Дмитрия так красноречиво вытянулась, что отец Мерхесидек не мог этого не заметить.
- Вы разочарованы?
- Откровенно говоря, да. Ведь смирение, как и вера, является психологической особенностью характера - кто-то ею обладает, кто-то нет. Более того, я давно заметил и ваш пример, отец Мерхесидек, это только подтверждает, что стоит самому умному человеку уверовать в высший разум, как тут же начинается окостенение его собственного ума, неизбежно приводящее к догматизму. Грубо говоря, любой ум, имеющий какой-либо авторитет, кроме самого себя, обязательно окажется в плену догматизма, а значит, потускнеет.
- Ну, здесь я с вами не соглашусь, - проворно отозвался отец Мерхесидек, но Дмитрий не менее проворно его перебил:
- Извините, еще два замечания.
- Пожалуйста.
- Во-первых, насколько я помню, сам Амвросий однажды так долго заставил ждать Толстого перед своей кельей, что тот просто обиделся и ушел.
- Чем доказал свою гордыню!
- Почему он, а не Амвросий?
- Потому что святой старец доказал свое смирение во множестве других случаев!
- Другие случаи не назывались Львом Николаевичем Толстым!
Возникло некоторое напряжение, которое попытался сгладить Погорелов, примирительно заметив Дмитрию:
- Вы забываете, что Амвросий встречался и с Достоевским.
- Ну, Бог с ним, - кивнул Дмитрий, - второе возражение важнее. Почему церковь, являясь, в сущности, одним из социальных институтов и зараженная всеми его человеческими болезнями, начиная от бюрократизма и кончая бесчестием некоторых своих служителей, тем не менее претендует на небесную роль, на особое место в жизни общества? Где же тут смирение, если место почившего в бозе Политбюро ЦК КПСС пытается занять Священный Синод? Я уж не говорю об истории борьбы церкви за политическую власть, но на каком основании вы, со всем своим показным смирением, претендуете на власть духовную?
- В Писании сказано: «пасите овец моих». Дмитрий открыл было рот, но возразить не успел, потому что кто-то робко постучал в дверь.
- Входи, Анна, входи, - громко отвечал священник.
И Дмитрий и Погорелов с любопытством уставились на входившую послушницу, узнав в ней ту самую женщину, которую видели всего полчаса назад рядом со звонницей. На этот раз она была без платка, а тонкие светлые волосы придавали ей удивительно беззащитный вид. Пока она расставляла чашки и розетки с вареньем и слушала, что ей негромко говорил игумен, Дмитрий перегнулся через столик и шепотом спросил у Погорелова:
- А разве женщины имеют право присутствовать в мужском монастыре?
- Вообще говоря, нет, - так же шепотом ответил тот, - но отец Мерхесидек благоволит к женщинам и допускает это. А когда из Москвы наезжает отец Венедикт, который является официальным настоятелем, то всех разгоняет.
- Спасибо, Анна, иди с Богом, - сказал отец Мерхесидек и перекрестил склоненную перед ним женскую голову. Она исчезла, так и не проронив ни слова и ухитрившись ни разу не взглянуть на Дмитрия.
- Несчастное создание, - заговорил священник, не дожидаясь очевидных вопросов.
- Почему? И что она все время молчит?
- Она немая. Результат ужасного шока. Если хотите, то пока вы будете пить чай, я могу вам рассказать об этом.
- Да, конечно, - кивнул Погорелов.
- А кстати, сколько ей лет? - добавил Дмитрий.
- Она еще достаточно молода - ее нет и тридцати, хотя по виду этого не скажешь. Полгода назад они с мужем поздно вечером возвращались на своей машине с дачи - они жили во Владимире. Неподалеку от города их вынудили остановиться две машины, из которых вышли четыре человека. Муж пытался оказать сопротивление, но его зверски убили на глазах этой несчастной женщины, а затем ее саму изнасиловали, если можно фигурально выразиться - на окровавленном трупе мужа. Причем насиловали сразу по двое - один в рот, другой в промежность, - отец Мерхесидек произнес это так жестко и отчетливо, что Дмитрий с любопытством взглянул на него - мало того, что в устах священника подобные выражения из милицейского протокола звучали очень странно, но сам-то он откуда знает такие подробности?
- Ее, видимо, пытались задушить, - продолжал игумен, - но что-то помешало. Когда она очнулась - их машину, разумеется, угнали, - то пришла в такое отчаяние, что выбежала на шоссе и хотела броситься под колеса первого попавшегося автомобиля. Однако случайно проезжавшему водителю чудом удалось увернуться, и вот этот добрый человек и доставил ее в город. Тех злодеев так и не нашли, а она, проболев два месяца, решила уйти в монастырь.
- Но у вас же мужской? - недоуменно спросил Дмитрий, чувствуя непривычное смущение при воспоминании о своей идиотской выходке.
- Неподалеку, в Шамордино, есть женский, - отозвался Погорелов, а отец Мерхесидек утвердительно кивнул.
- Как вам наше варенье?
- Восхитительно.
- Старинный рецепт. Так на чем мы остановились?
- На роли церкви в общественной жизни, но я бы хотел поговорить немного о другом. Почему мораль не может быть самоценной, почему вы, я имею в виду верующих, полагаете, что подлинная мораль всегда основана только на Боге, а не на свободной воле человека? А если ставить вопрос еще конкретнее - то почему именно в монастырях, по вашему мнению, люди ближе всего к Богу, а значит, и более моральны?
- Да потому, что данное место для этого и предназначено! В монастырь человеки приходят, уже не имея других забот и печалей, кроме желания посвятить себя служению Богу, а потому способны стать выше всего земного.
- Выше? Простите, отец Мерхесидек, но мне кажется, что в этом утверждении заключена большая доля лукавства. Ведь как трудно выполнять моральные заповеди в земной жизни! Не убий - а если это палач твоего ребенка? Не укради - а если от этого поступка зависит жизнь любимой женщины? Не лги - а если это во имя спасения друга? Я беру самые крайние случаи, хотя в жизни мы чаще сталкиваемся с гораздо более простыми. Те, кто уходит в монастырь, просто бегут от проблем, которые вынуждены решать миряне, просто уклоняются от главного - как примирить абсолютность моральных норм, не допускающих исключений, с реальными ситуациями жизни, когда следование норме может привести к большему злу, чем ее нарушение? У вас все по графику, все в рамках, на все есть жесткий регламент, а потому большинства противоречий просто не существует, как не существует и полноценной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17