Может, из-за этой темноты и электрического стрекота кузнечиков. Или из-за ощущения чего-то ритуального и вневременного, того, что они сидят рядом и курят, белый полицейский и черный потомок древних обитателей этого континента с чужим, широким лицом.
– Хочешь купить мою куртку?
Харри посмотрел на его куртку – тонкую черно-красную ветровку.
– Флаг аборигенов, – объяснил он и показал Харри спину куртки. – Такие делает мой двоюродный брат.
Харри вежливо отказался.
– Как тебя зовут? – спросил абориген. – Харри? Это английское имя. У меня тоже английское имя. Меня зовут Джозеф. Вообще-то это еврейское имя. Иосиф. Отец Иисуса. Понимаешь? Джозеф Уолтер Родриг. В племени меня зовут Нгардагха. Н-гар-даг-ха.
– Ты часто бываешь в этом парке, Джозеф?
– Да, часто. – Джозеф снова отпустил взгляд, и тот унесся на километр.
Абориген извлек из-под куртки бутылку сока, предложил Харри, отпил сам и с довольным видом закрутил крышку. Куртка была расстегнута, и Харри увидел на груди татуировки. Над большим крестом было написано: «Джерри».
– Красивые у тебя татуировки, Джозеф. А кто такой Джерри?
– Джерри – мой сын. Сын. Ему четыре года, – Джозеф растопырил пальцы и попытался отсчитать четыре.
– Я понял. Четыре. А где Джерри сейчас?
– Дома, – Джозеф махнул рукой в направлении дома. – Дома с мамой.
– Знаешь, Джозеф, я ищу одного человека. Его зовут Хантер Робинсон. Он белый, маленького роста, и у него мало волос на голове. Иногда он приходит в парк. И он показывает… разные части тела. Ты понимаешь, о ком я? Ты его видел, Джозеф?
– Да, да. Он придет, – ответил Джозеф и потер нос, будто считал, что Харри не понимает очевидного. – Просто подожди. Он придет.
Харри пожал плечами. Конечно, утверждение Джозефа не заслуживало особого доверия, но больше делать было нечего, и он протянул Джозефу еще одну сигарету. Они сидели на скамейке, а темнота становилась все глубже и под конец сделалась почти осязаемой.
Вдалеке зазвонил церковный колокол. Харри зажег восьмую сигарету и затянулся. В последний раз, когда он ходил в кино с Сестренышем, она сказала, что ему надо бросить курить. В тот раз они смотрели фильм «Робин Гуд – принц воров» с самым худшим актерским составом, какой Харри мог припомнить. Хуже только – в «Plan 9 From Outer Space». Но Сестреныша не коробило, что Робин Гуд в исполнении Кевина Костнера отвечает шерифу Ноттингемскому на чистейшем американском. Сестреныша вообще мало что коробило, зато она вопила от восторга, когда Костнер навел в Шервудском лесу порядок, и плакала от радости, когда Робин и леди Марианна в конце концов обрели друг друга.
Потом они пошли в кафе, и он купил ей кофе. Она рассказала ему, как хорошо ей живется на новой квартире в Согне. Но пара людей, которые живут по соседству, – «совсем на голову того». И еще сказала, что Харри должен бросить курить.
– Эрнст говорит, это опасно, – сказала Сестреныш. – От этого можно умереть.
– Кто такой Эрнст? – спросил Харри, но она только захихикала в ответ. Потом снова стала серьезной:
– Ты не будешь курить, Харальд. И не умрешь, понял?
Это обращение «Харальд» и словечко «понял?» она переняла от мамы.
При крещении отец настоял, чтобы сыну дали имя Харри. Отец, Фредрик Холе, обычно во всем угождавший супруге, вдруг поднял голос и заявил, что хочет назвать мальчика в честь деда, который был моряком и, по всему, хорошим человеком. Мать долго не спорила и согласилась, о чем потом горько жалела.
– Кто-нибудь когда-нибудь слышал о каком-нибудь Харри, который чего-нибудь достиг? – говорила она. Когда отец хотел ее поддразнить, он цитировал ее фразы с огромным количеством «нибудь».
И мать стала звать его Харальдом, в честь своего дяди. Но эта затея широкой поддержки не получила. А после смерти матери Сестреныш тоже стала его так звать. Может, Сестренышу хотелось таким образом заполнить образовавшуюся пустоту в их жизни. Этого Харри не знал – в голове у бедной девочки происходило слишком много необъяснимого. И когда он пообещал, что бросит курить – если не сразу, то постепенно, – Сестреныш улыбнулась и заплакала, так и не стерев с носа крем.
А теперь Харри сидел и представлял, как табачный дым свивает клубки в его теле. Как огромный змей. Буббур.
Джозеф вздрогнул и проснулся.
– Мои предки были люди-вороны – crow people, – без предисловий сказал он и выпрямился. – Умели летать. – Казалось, сон взбодрил его. Он потер лицо обеими руками. – Хорошо это – летать. У тебя есть десятка?
У Харри была только двадцатидолларовая купюра.
– Здорово, – сказал Джозеф и выхватил ее.
Наверное, это было только минутное прояснение, потому что тучи снова начали затягивать мозг Джозефа – он что-то забормотал на непонятном языке, напоминающем тот, на котором Эндрю говорил с Тувумбой. Как его там? Креольский? И вот уже голова пьяного аборигена снова свалилась на грудь.
Харри решил, что докурит эту сигарету и уйдет, но тут появился Робертсон. Харри ожидал увидеть его в пальто – обычной одежде эксгибициониста. Но на Робертсоне были джинсы и белая футболка. Он шел, посматривая по сторонам и будто приплясывая в такт беззвучной песне. На Харри он не обращал внимания, пока не дошел до скамеек, но увидев его, изменился в лице.
– Добрый вечер, Робертсон. А мы вас ищем. Присаживайтесь.
Робертсон оглянулся вокруг и неловко шагнул к скамейке. Казалось, больше всего ему сейчас хочется убежать. Но он вздохнул и сел.
– Я рассказал все, что знаю, – начал он. – Почему вы меня изводите?
– Потому что узнали, что раньше вы изводили остальных.
– Я? Да никогда!
Харри посмотрел на него. Робертсон был очень неприятным человеком, но при всем желании Харри не верилось, что перед ним – серийный убийца. И осознание того, как много времени потрачено впустую, приводило Харри в бешенство.
– Вы знаете, сколько девушек из-за вас не могут спать по ночам? – Харри постарался вложить в свой голос как можно больше презрения. – Те, что не могут забыть про рукоблудника, мысленно насилующего их? Как прочно вы засели у них в памяти, заставляя вновь переживать страх и унижение?
Робертсон выдавил из себя смех:
– Это все, констебль? Может, я внушил кому-то отвращение к половой жизни? А тем, кого я травмировал, пришлось всю жизнь принимать таблетки? Кстати, рекомендую подлечиться вашему приятелю. Который сказал, что меня посадят на шесть лет, если я не дам вам, паршивцам, показания. Но теперь я проконсультировался с адвокатом, и он сказал, что поговорит с вашим начальником. Так что не советую брать меня на пушку.
– Можно обойтись и без этого. – Харри чувствовал, что ему не дается роль прямолинейного полицейского, в которой Эндрю чувствовал себя как рыба в воде. – Либо вы отвечаете на мои вопросы здесь и сейчас, либо…
– …либо поговорим в участке. Спасибо, уже слышали. Пожалуйста, вяжите меня. Мой адвокат приедет и заберет меня в течение часа. А вы получите свое за превышение служебных полномочий. Be my guest!
– Я не совсем то имел в виду, – тихо ответил Харри. – Я думал о небольшой утечке информации в одну из воскресных газет Сиднея, не особо чистоплотных, но любящих сенсации. Представляете заголовок: «Хозяин квартиры Ингер Холтер (на фото), эксгибиционист в объективе полиции».
– Черт! Я же заплатил штраф! Сорок долларов! – завизжал Хантер Робертсон.
– Да, знаю, Робертсон, это было незначительное преступление, – понимающе кивнул Харри. – Настолько незначительное, что до сих пор о нем не знали даже соседи. Тем интереснее им будет прочитать газеты, верно? А уж на работе… А ваши родители еще читают газеты?
Робертсон осел. Так сдувается проткнутый мячик. Харри понял, что, заговорив о родителях, наступил на больную мозоль.
– Бессердечный мерзавец, – хрипло, с мукой в голосе выдавил Робертсон. – И где только таких берут? – Пауза. – Что вам нужно?
– Во-первых, где вы были в тот вечер, когда нашли тело Ингер Холтер.
– Я уже говорил, что был дома один и…
– Разговор окончен. Надеюсь, в редакции найдется подходящая фотография.
Харри встал.
– Хорошо, хорошо! Меня не было дома! – почти выкрикнул Робертсон. Он запрокинул голову и закрыл глаза.
Харри снова сел.
– Когда я был студентом и снимал квартиру в одном из благополучных кварталов, прямо через улицу от меня жила вдова, – сказал Харри. – Каждую пятницу ровно в семь часов вечера она раздвигала шторы. Я жил на том же этаже, что и она, и очень хорошо видел ее комнату. По пятницам она всегда зажигала свою огромную люстру. В другие дни недели она была просто седеющей вдовой в очках и вязаной кофте – таких всегда видишь в трамваях и очередях в аптеку.
Но в пятницу в семь начиналось представление, и ты забывал о пожилой кашляющей даме с палочкой. Она была в шелковом халате с японскими узорами и черных туфлях на высоком каблуке. В полвосьмого к ней приходил мужчина. Без четверти восемь она скидывала халат и оставалась в черном корсете. В восемь она расстегивала корсет и кидалась на подушки дивана. В полдевятого мужчина уходил, шторы задергивались – представление было окончено.
– Интересно, – саркастически заметил Робертсон.
– Интересно то, что никто никогда не поднимал из-за этого шума. Те, кто жил на моей стороне улицы, естественно, видели, что происходит, и многие смотрели представление регулярно. Но никогда его не обсуждали и не заявляли в полицию, насколько я помню. И еще интересно, что представления происходили систематически. Сначала я думал, что все дело в мужчине, что именно в это время он мог приходить, что он работал, возможно, был женат и так далее. Но потом я заметил, что мужчина стал приходить другой, но время осталось то же. И тогда до меня дошло: она рассуждала, как рассуждает директор телеканала. Если ты приучил публику к определенному времени выхода в эфир, менять его нельзя. А самым главным в ее половой жизни были зрители. Понимаете?
– Понимаю, – ответил Робертсон.
– Мой вопрос будет излишним, но все же: к чему я рассказал всю эту историю? Я удивился, когда наш сонный друг Джозеф так уверенно заявил, что вы сегодня придете. Тогда я проверил по записям – и все совпало. Сегодня среда, Ингер Холтер пропала в среду, и оба акта эксгибиционизма тоже были в среду. Вы даете регулярные представления, верно?
Робертсон молчал.
– Тогда естественно будет спросить: почему больше в полицию не заявляли? Ведь с того раза прошло уже почти четыре года. Все-таки публике не нравится, когда мужчины показывают девочкам свои половые органы.
– Кто сказал, что там были девочки? – угрюмо спросил Робертсон. – И кто сказал, что публике не нравится?
Если бы Харри хорошо свистел, он бы сейчас присвистнул от удивления. Он вспомнил двух ссорящихся мужчин, которых видел в этом парке.
– Так вы делаете это перед мужчинами, – сказал он больше для самого себя. – Перед местными голубыми. Понятно, почему на вас не заявляют. Так, стало быть, есть и постоянные зрители?
Робертсон пожал плечами:
– Они приходят и уходят. Но по крайней мере знают, где и когда меня можно увидеть.
– А те заявления?
– Кто-то посторонний случайно проходил мимо. Теперь мы стали осторожнее.
– Значит, если не ошибаюсь, сегодня я смогу поговорить со свидетелями, которые подтвердят, что в тот вечер, когда нашли Ингер, вы были здесь?
Робертсон кивнул.
Они молча сидели и слушали, как посапывает Джозеф.
– Но все равно кое-что не сходится, – сказал Харри, подумав. – Я почти об этом забыл, но тут узнал, что по средам вашу собаку выгуливает и кормит сосед.
Мимо медленно прошли двое мужчин и остановились на границе пятна света от фонаря.
– Тогда я спросил себя: зачем ее кормить, если Ингер взяла домой кости и мясные объедки из «Олбери»? Сначала я подумал, что вы об этом не договаривались, еда была на следующий день или вроде того. Но потом вспомнил, что ваша собака не ест… во всяком случае, ей не дают мяса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– Хочешь купить мою куртку?
Харри посмотрел на его куртку – тонкую черно-красную ветровку.
– Флаг аборигенов, – объяснил он и показал Харри спину куртки. – Такие делает мой двоюродный брат.
Харри вежливо отказался.
– Как тебя зовут? – спросил абориген. – Харри? Это английское имя. У меня тоже английское имя. Меня зовут Джозеф. Вообще-то это еврейское имя. Иосиф. Отец Иисуса. Понимаешь? Джозеф Уолтер Родриг. В племени меня зовут Нгардагха. Н-гар-даг-ха.
– Ты часто бываешь в этом парке, Джозеф?
– Да, часто. – Джозеф снова отпустил взгляд, и тот унесся на километр.
Абориген извлек из-под куртки бутылку сока, предложил Харри, отпил сам и с довольным видом закрутил крышку. Куртка была расстегнута, и Харри увидел на груди татуировки. Над большим крестом было написано: «Джерри».
– Красивые у тебя татуировки, Джозеф. А кто такой Джерри?
– Джерри – мой сын. Сын. Ему четыре года, – Джозеф растопырил пальцы и попытался отсчитать четыре.
– Я понял. Четыре. А где Джерри сейчас?
– Дома, – Джозеф махнул рукой в направлении дома. – Дома с мамой.
– Знаешь, Джозеф, я ищу одного человека. Его зовут Хантер Робинсон. Он белый, маленького роста, и у него мало волос на голове. Иногда он приходит в парк. И он показывает… разные части тела. Ты понимаешь, о ком я? Ты его видел, Джозеф?
– Да, да. Он придет, – ответил Джозеф и потер нос, будто считал, что Харри не понимает очевидного. – Просто подожди. Он придет.
Харри пожал плечами. Конечно, утверждение Джозефа не заслуживало особого доверия, но больше делать было нечего, и он протянул Джозефу еще одну сигарету. Они сидели на скамейке, а темнота становилась все глубже и под конец сделалась почти осязаемой.
Вдалеке зазвонил церковный колокол. Харри зажег восьмую сигарету и затянулся. В последний раз, когда он ходил в кино с Сестренышем, она сказала, что ему надо бросить курить. В тот раз они смотрели фильм «Робин Гуд – принц воров» с самым худшим актерским составом, какой Харри мог припомнить. Хуже только – в «Plan 9 From Outer Space». Но Сестреныша не коробило, что Робин Гуд в исполнении Кевина Костнера отвечает шерифу Ноттингемскому на чистейшем американском. Сестреныша вообще мало что коробило, зато она вопила от восторга, когда Костнер навел в Шервудском лесу порядок, и плакала от радости, когда Робин и леди Марианна в конце концов обрели друг друга.
Потом они пошли в кафе, и он купил ей кофе. Она рассказала ему, как хорошо ей живется на новой квартире в Согне. Но пара людей, которые живут по соседству, – «совсем на голову того». И еще сказала, что Харри должен бросить курить.
– Эрнст говорит, это опасно, – сказала Сестреныш. – От этого можно умереть.
– Кто такой Эрнст? – спросил Харри, но она только захихикала в ответ. Потом снова стала серьезной:
– Ты не будешь курить, Харальд. И не умрешь, понял?
Это обращение «Харальд» и словечко «понял?» она переняла от мамы.
При крещении отец настоял, чтобы сыну дали имя Харри. Отец, Фредрик Холе, обычно во всем угождавший супруге, вдруг поднял голос и заявил, что хочет назвать мальчика в честь деда, который был моряком и, по всему, хорошим человеком. Мать долго не спорила и согласилась, о чем потом горько жалела.
– Кто-нибудь когда-нибудь слышал о каком-нибудь Харри, который чего-нибудь достиг? – говорила она. Когда отец хотел ее поддразнить, он цитировал ее фразы с огромным количеством «нибудь».
И мать стала звать его Харальдом, в честь своего дяди. Но эта затея широкой поддержки не получила. А после смерти матери Сестреныш тоже стала его так звать. Может, Сестренышу хотелось таким образом заполнить образовавшуюся пустоту в их жизни. Этого Харри не знал – в голове у бедной девочки происходило слишком много необъяснимого. И когда он пообещал, что бросит курить – если не сразу, то постепенно, – Сестреныш улыбнулась и заплакала, так и не стерев с носа крем.
А теперь Харри сидел и представлял, как табачный дым свивает клубки в его теле. Как огромный змей. Буббур.
Джозеф вздрогнул и проснулся.
– Мои предки были люди-вороны – crow people, – без предисловий сказал он и выпрямился. – Умели летать. – Казалось, сон взбодрил его. Он потер лицо обеими руками. – Хорошо это – летать. У тебя есть десятка?
У Харри была только двадцатидолларовая купюра.
– Здорово, – сказал Джозеф и выхватил ее.
Наверное, это было только минутное прояснение, потому что тучи снова начали затягивать мозг Джозефа – он что-то забормотал на непонятном языке, напоминающем тот, на котором Эндрю говорил с Тувумбой. Как его там? Креольский? И вот уже голова пьяного аборигена снова свалилась на грудь.
Харри решил, что докурит эту сигарету и уйдет, но тут появился Робертсон. Харри ожидал увидеть его в пальто – обычной одежде эксгибициониста. Но на Робертсоне были джинсы и белая футболка. Он шел, посматривая по сторонам и будто приплясывая в такт беззвучной песне. На Харри он не обращал внимания, пока не дошел до скамеек, но увидев его, изменился в лице.
– Добрый вечер, Робертсон. А мы вас ищем. Присаживайтесь.
Робертсон оглянулся вокруг и неловко шагнул к скамейке. Казалось, больше всего ему сейчас хочется убежать. Но он вздохнул и сел.
– Я рассказал все, что знаю, – начал он. – Почему вы меня изводите?
– Потому что узнали, что раньше вы изводили остальных.
– Я? Да никогда!
Харри посмотрел на него. Робертсон был очень неприятным человеком, но при всем желании Харри не верилось, что перед ним – серийный убийца. И осознание того, как много времени потрачено впустую, приводило Харри в бешенство.
– Вы знаете, сколько девушек из-за вас не могут спать по ночам? – Харри постарался вложить в свой голос как можно больше презрения. – Те, что не могут забыть про рукоблудника, мысленно насилующего их? Как прочно вы засели у них в памяти, заставляя вновь переживать страх и унижение?
Робертсон выдавил из себя смех:
– Это все, констебль? Может, я внушил кому-то отвращение к половой жизни? А тем, кого я травмировал, пришлось всю жизнь принимать таблетки? Кстати, рекомендую подлечиться вашему приятелю. Который сказал, что меня посадят на шесть лет, если я не дам вам, паршивцам, показания. Но теперь я проконсультировался с адвокатом, и он сказал, что поговорит с вашим начальником. Так что не советую брать меня на пушку.
– Можно обойтись и без этого. – Харри чувствовал, что ему не дается роль прямолинейного полицейского, в которой Эндрю чувствовал себя как рыба в воде. – Либо вы отвечаете на мои вопросы здесь и сейчас, либо…
– …либо поговорим в участке. Спасибо, уже слышали. Пожалуйста, вяжите меня. Мой адвокат приедет и заберет меня в течение часа. А вы получите свое за превышение служебных полномочий. Be my guest!
– Я не совсем то имел в виду, – тихо ответил Харри. – Я думал о небольшой утечке информации в одну из воскресных газет Сиднея, не особо чистоплотных, но любящих сенсации. Представляете заголовок: «Хозяин квартиры Ингер Холтер (на фото), эксгибиционист в объективе полиции».
– Черт! Я же заплатил штраф! Сорок долларов! – завизжал Хантер Робертсон.
– Да, знаю, Робертсон, это было незначительное преступление, – понимающе кивнул Харри. – Настолько незначительное, что до сих пор о нем не знали даже соседи. Тем интереснее им будет прочитать газеты, верно? А уж на работе… А ваши родители еще читают газеты?
Робертсон осел. Так сдувается проткнутый мячик. Харри понял, что, заговорив о родителях, наступил на больную мозоль.
– Бессердечный мерзавец, – хрипло, с мукой в голосе выдавил Робертсон. – И где только таких берут? – Пауза. – Что вам нужно?
– Во-первых, где вы были в тот вечер, когда нашли тело Ингер Холтер.
– Я уже говорил, что был дома один и…
– Разговор окончен. Надеюсь, в редакции найдется подходящая фотография.
Харри встал.
– Хорошо, хорошо! Меня не было дома! – почти выкрикнул Робертсон. Он запрокинул голову и закрыл глаза.
Харри снова сел.
– Когда я был студентом и снимал квартиру в одном из благополучных кварталов, прямо через улицу от меня жила вдова, – сказал Харри. – Каждую пятницу ровно в семь часов вечера она раздвигала шторы. Я жил на том же этаже, что и она, и очень хорошо видел ее комнату. По пятницам она всегда зажигала свою огромную люстру. В другие дни недели она была просто седеющей вдовой в очках и вязаной кофте – таких всегда видишь в трамваях и очередях в аптеку.
Но в пятницу в семь начиналось представление, и ты забывал о пожилой кашляющей даме с палочкой. Она была в шелковом халате с японскими узорами и черных туфлях на высоком каблуке. В полвосьмого к ней приходил мужчина. Без четверти восемь она скидывала халат и оставалась в черном корсете. В восемь она расстегивала корсет и кидалась на подушки дивана. В полдевятого мужчина уходил, шторы задергивались – представление было окончено.
– Интересно, – саркастически заметил Робертсон.
– Интересно то, что никто никогда не поднимал из-за этого шума. Те, кто жил на моей стороне улицы, естественно, видели, что происходит, и многие смотрели представление регулярно. Но никогда его не обсуждали и не заявляли в полицию, насколько я помню. И еще интересно, что представления происходили систематически. Сначала я думал, что все дело в мужчине, что именно в это время он мог приходить, что он работал, возможно, был женат и так далее. Но потом я заметил, что мужчина стал приходить другой, но время осталось то же. И тогда до меня дошло: она рассуждала, как рассуждает директор телеканала. Если ты приучил публику к определенному времени выхода в эфир, менять его нельзя. А самым главным в ее половой жизни были зрители. Понимаете?
– Понимаю, – ответил Робертсон.
– Мой вопрос будет излишним, но все же: к чему я рассказал всю эту историю? Я удивился, когда наш сонный друг Джозеф так уверенно заявил, что вы сегодня придете. Тогда я проверил по записям – и все совпало. Сегодня среда, Ингер Холтер пропала в среду, и оба акта эксгибиционизма тоже были в среду. Вы даете регулярные представления, верно?
Робертсон молчал.
– Тогда естественно будет спросить: почему больше в полицию не заявляли? Ведь с того раза прошло уже почти четыре года. Все-таки публике не нравится, когда мужчины показывают девочкам свои половые органы.
– Кто сказал, что там были девочки? – угрюмо спросил Робертсон. – И кто сказал, что публике не нравится?
Если бы Харри хорошо свистел, он бы сейчас присвистнул от удивления. Он вспомнил двух ссорящихся мужчин, которых видел в этом парке.
– Так вы делаете это перед мужчинами, – сказал он больше для самого себя. – Перед местными голубыми. Понятно, почему на вас не заявляют. Так, стало быть, есть и постоянные зрители?
Робертсон пожал плечами:
– Они приходят и уходят. Но по крайней мере знают, где и когда меня можно увидеть.
– А те заявления?
– Кто-то посторонний случайно проходил мимо. Теперь мы стали осторожнее.
– Значит, если не ошибаюсь, сегодня я смогу поговорить со свидетелями, которые подтвердят, что в тот вечер, когда нашли Ингер, вы были здесь?
Робертсон кивнул.
Они молча сидели и слушали, как посапывает Джозеф.
– Но все равно кое-что не сходится, – сказал Харри, подумав. – Я почти об этом забыл, но тут узнал, что по средам вашу собаку выгуливает и кормит сосед.
Мимо медленно прошли двое мужчин и остановились на границе пятна света от фонаря.
– Тогда я спросил себя: зачем ее кормить, если Ингер взяла домой кости и мясные объедки из «Олбери»? Сначала я подумал, что вы об этом не договаривались, еда была на следующий день или вроде того. Но потом вспомнил, что ваша собака не ест… во всяком случае, ей не дают мяса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45