Сюда слетались прожигать жизнь бездельники всех мастей и национальностей. Вот для этой братии и сиял Будапешт ресторанами и кафе, барами и отелями, домами терпимости и притонами. Один из них, между прочим, назвался «Аризона». Улицы старого Будапешта украшали не только статуи, но и семьдесят тысяч живых, раскрашенных, расфуфыренных и пронумерованных девиц. А сколько было непронумерованных! Не потому ли, мистер корреспондент, наш Будапешт кажется вам серым и сумрачным, что перестал быть ночным кабаком Европы?
Рожа с милой улыбкой наклонил голову.
– Ответ, достойный Шандора Хорвата! Благодарю! Что вы думаете о сегодняшнем событии? Я имею в виду желание студентов демонстрировать по улицам Будапешта.
– Я думаю… мы сами, без чьей-либо помощи разберемся в сегодняшнем событии.
– Вы очень негостеприимный хозяин! Еще один вопрос. Что вы думаете о Матиасе Ракоши?
– Вы знаете, пропала охота с вами разговаривать. Поговорите с профессором, он любит беседовать на душещипательные темы. До свидания. – Шандор быстро вышел.
Рожа заполнил стенографическими каракулями очередную страницу своей объемистой, в переплете из крокодильей кожи записной книжки, взглянул на Дьюлу Хорвата.
– Колючий у вас отец, господин профессор. Надеюсь, вы добрее и не прогоните меня еще три минуты. В Будапеште ходят слухи, что шестого октября вы попали в тюрьму АВХ. Верно это?
– К сожалению, неверно.
– Почему «к сожалению»?
– Сейчас такое время, что выгодно быть битым: за одного битого дают дюжину небитых.
– Остроумно. Подчеркну… Мировую прессу интересует каждый ваш шаг, каждое слово… Я видел на улицах Будапешта листовки с ультиматумом клуба Петефи. Вот! – Рожа достал из кармана оранжевый листок. – Прокомментируйте, пожалуйста!
– Какой же это ультиматум? Венгерский народ не может предъявлять никаких ультиматумов своему народному правительству. Мы только просим, предлагаем. – Он взял у корреспондента листовку, прочел:– «Созвать внеочередной пленум ЦК, изгнать из его состава Ракоши и Герэ, вернуть к руководству Имре Надя… Судить открытым судом бывшего члена политбюро Фаркаша, нарушившего правосудие…» Ну, и так далее. Видите, никакого ультиматума.
Рожа улыбнулся.
– Конечно, конечно! Совет доброго сердца. А как он будет принят? Вы уверены, что вашу программу поддержит население?
– За нее уже проголосовали на своих собраниях студенты. Сегодня в три часа по нашему призыву тысячи и тысячи молодых людей выйдут на улицы Будапешта и понесут над своими колоннами нашу программу обновления страны.
Музыка в радиоприемнике опять оборвалась, и диктор объявил:
– Внимание, граждане! Внимание! Министерство внутренних дел Венгерской Народной Республики доводит до сведения жителей Будапешта о том, что студенческая демонстрация, назначенная на сегодня, на три часа дня, запрещена.
– Чему я должен верить, профессор, – вашему оптимизму или приказу полиции? – Рожа и теперь улыбался, но уже лукаво.
– Это чудовищная ошибка. Если наше правительство этого не осознает, оно перестанет быть народным правительством. Есть еще время. Надеюсь, что Герэ не окончательно потерял голову.
– Разве он вернулся из-за границы?
– Сегодня утром.
– Вот как! Значит, с корабля на бал. Господин профессор, не откажите – стакан воды. Если же найдете чашку кофе…
– Кофе? Я, право…
– Найдется, найдется, господин корреспондент! Дьюла, распорядись! – Киш почти вытолкал своего друга на кухню и вернулся к шахматной доске, у которой стоял корреспондент.
– Сэрвус!
– Сэрвус, – откликнулся Карой Рожа. – Как некстати это возвращение Герэ! Но это ничего не изменит. Машина на полном ходу. Самочувствие?
– Боевое. Ждем сигнала. Мои люди пойдут куда угодно, хоть в пекло.
– Зачем так далеко ходить? У вас же есть плановая цель, более близкая и реальная, чем пекло, – Дом радио. Штурмуйте по своему усмотрению. Овладеть вещательной студией и немедленно объявить на весь мир: Будапешт в руках восставших. Вот текст первой радиопередачи. Спрячьте!
– Овладеем, только бы вы не запоздали.
– Все будет вовремя. Настроение профессора?
– Чувствует себя двигателем событий, ни о чем не подозревает.
– Это мне не нравится, Ласло. Вы несправедливы к профессору, соратнику Надя. Если бы не Имре Надь и его окружение, нам бы никогда не найти дороги ни к сердцам студентов, ни к интеллигенции. Благословляйте, мой друг, национальных коммунистов, уважайте, цените, а не презирайте, как завербованных платных агентов. Национальный коммунизм – наш серьезный, полноправный, долговременный союзник. Только с его помощью мы можем нанести сокрушительный удар по интернациональному коммунизму. В этой связи должен сказать, что мы рассчитываем на большее, чем беспорядки в Будапеште. Мы ждем настоящей революции.
– Извините, но до сих пор я действовал…
– Успокойтесь. Я не осуждаю вашу работу. Вчера были одни указания, а сегодня… с сегодняшнего дня рядовой агент Мальчик закончил свое существование. Теперь мы рассматриваем вас как одного из вожаков революции, политического друга Америки.
Услышав шаги профессора, Карой Рожа посмотрел на шахматную доску.
– Положение вашего противника совершенно безнадежно: через три хода его ждет неотразимый мат.
Дьюла вошел с чашкой кофе на подносе. Поставил ее перед американцем. Тот поблагодарил.
– Слыхал, профессор? – спросил Киш. – Сдаешься?
– Нет, я намерен драться до последнего дыхания.
Пока венгры заканчивали партию, Рожа подошел к окну и, прихлебывая кофе, смотрел на Буду, высветленную ярким, теплым, совсем весенним солнцем. И Дунай был не осенним – тихий, чистый, голубой. Странно выглядели в блеске жаркого солнца деревья с покрытой ржавчиной листвой.
– Красавец город! – Карой Рожа вернулся к шахматистам. – Нет равных в мире. Лучше есть, а таких не сыщешь. Между прочим, отсюда хорошо обозреваются набережные Дуная, мост, парламент. Если бы я был командующим войсками осажденного города, я бы расположил командный пункт именно здесь.
– Вы воевали, господин корреспондент? – спросил Киш.
– Приходилось. А почему вы спросили?
– Умеете выбирать командные пункты. Здесь в дни войны, зимой тысяча девятьсот сорок четвертого года, был командный пункт.
Дьюла уже не принимал участия в разговоре. Он нервно барабанил пальцами по доске, откровенно поглядывая на часы. Корреспондент заметил раздраженное нетерпение хозяина и поставил пустую чашку на стол.
– Я вас задержал. Извините. Спасибо за внимание. Честь имею кланяться. Если вам захочется поставить меня в известность о каком-нибудь чрезвычайном событии, я живу на острове Маргит, в Гранд-отеле. До свидания.
Уходя, он столкнулся в дверях с Арпадом. Несколько секунд они молча стояли на площадке, оба настороженные. Они явно не понравились друг другу.
Впоследствии Арпад не раз вспоминал эту случайную встречу.
Дьюла встретил Арпада откровенно враждебно. Ничего не забыл, не простил. Руки его сжались в кулаки.
– Вы?.. Да как вы смеете?!
– Не бойтесь. Теперь я не к вам. Жужа дома?
– Убирайся вон, авошка!
– Профессор, мне тоже не сладко видеть вас, однако же я не бесчинствую.
Дьюла схватил стул, поднял его над головой, пошел на Арпада.
– У-у-у!
Киш остановил друга, отобрал у него стул.
– Не твое это дело – марать руки о такое существо. Еще час, еще день, еще неделя – и этого субъекта выбросят на свалку мусорщики истории.
– И этими мусорщиками, разумеется, будете вы.
На шум в «Колизее» вошла Каталин и стала невольной свидетельницей продолжающегося разговора. Ей стало страшно от того, что услышала.
– Да, мы! – закричал Дьюла. – С превеликим удовольствием поменяю перо поэта на железную метлу.
– И не только на метлу… – добавил Арпад.
– Да, не только! – вызывающе глядя на Арпада, согласился Дьюла. – Все средства против вас хороши. Даже мусорная свалка для таких типов – большая честь.
– Правильно! В дни революции подобных субъектов вешали на фонарных столбах вниз головой, ногами в небо.
Каталин замахала на Киша руками.
– Что вы, что вы! Живому человеку – и такие слова!
– Мама, не удивляйтесь! Они меня уже не считают живым человеком. Для них я труп. – Арпад без всякого смущения, готовый сражаться и дальше, взял стул и сел у камина.
– Политический труп, – вставил Дьюла. – И перестаньте называть эту женщину мамой. Таких, как вы, рожают… – Он остановился, задохся.
– Ничего нового я не услышал от вас, профессор. Ваше нутро я увидел давно, еще до траурного шестого октября. Темное оно, дремучее!
– Не могу дышать одним воздухом с этим… – Дьюла взял друга под руку, потащил к себе.
Уходя, Киш подмигнул Арпаду, засмеялся.
– По усам текло, а в рот не попало.
Каталин стыдно и больно взглянуть Арпаду в глаза, хотя она не считает его ни виноватым, ни правым. И сына не осмеливается ни чернить, ни серебром покрывать. И мужа. Все они теперь какие-то взъерошенные, не то и не так говорят, напрасно обижают друг друга… Она уже забыла, кто первый был обидчиком. Ей горько видеть свой дом разоренным. С утра гудит, будто не людьми наполнен, а разгневанными пчелами.
Смотрит Каталин в пол и говорит:
– Раздевайся, Арпад, а я кофе сварю да Шандора к тебе пришлю. Заболел мой богатырь. Усыхает. Шатается.
– Мама, Жужика дома?
– В аптеку пошла. Скоро вернется. Так и не взглянув на зятя, она вышла – худенькая, сутулая, похожая на птицу, брошенную бурей на землю.
Сердце Арпада сжалось. Любил он мать Жужанны, как родную. Понимал, что происходит с ней.
Хлопая шлепанцами, вошел Шандор. И этому не сладко живется бок о бок с Дьюлой. Чувствует, догадывается старый мастер, какой ядовитый цветок благоухает под его носом, и все-таки не решается срубить его, затоптать.
– Добрый день, Шандор бачи!
– Ну… здравствуй, – с трудом выдавил хозяин и хмурым взглядом окинул гостя.
– Болеете?
– А ты лечить пришел? Тоже мне лекарь! От одного твоего вида тошно.
– И все-таки я не уйду… Слыхали новость? Выгнали меня из органов и приказали туда дорогу забыть. И вы думаете, я покаялся? Если бы мне снова дали право защищать Венгрию, я бы сделал то же самое: арестовал Киша и Хорвата.
– Не дал бог свинье рог.
– Ах, Шандор бачи, и ты… Не хочу верить. Поговорим!
– Обидел ты нашу семью. Оскорбил. Трудно мне разговаривать с тобой.
– А я все-таки буду говорить… Я верю, мои слова дойдут до твоего сердца, рано или поздно ты поймешь, что я не хотел обидеть ни тебя, ни твою семью. Защищал и вас, и безопасность государства. – Давно известно – услужливый медведь опаснее врага.
– Правильно! Вот на такого услужливого медведя похожи сейчас наши некоторые деятели. Пытаясь загладить свой прошлый произвол, связанный с культом личности, затупив карающий меч диктатуры пролетариата на шее Райка и таких, как он, истратив весь пыл, весь огонь в борьбе со своими мнимыми противниками, они вдруг, когда активизировался враг, поджали хвосты, мурлычат, стараются угодить, ублажить и черненьких и беленьких, рогатых и гололобых. И тогда были жалкими служителями культа личности и теперь… Раньше шарахались якобы влево, а сейчас якобы поправели, выпрямились, якобы стали совестливыми демократами, а в самом деле летят в бездонную пропасть, самую правую из правых. Боятся обидеть фракционера Имре Надя – и потому восстанавливают его в партии, подыскивают ему высокое место в правительстве, ухаживают за его сторонниками, позволяют им совершать возмутительные нападки на партию, на все наши завоевания. Обанкротившиеся дельцы на все лады заискивают перед интеллигенцией, совершенно справедливо недовольной произволом Ракоши и его здравствующих преемников, и потому не смеют разгромить кружок Петефи. Не маяк он, этот кружок. Сияющая гнилушка, не больше. На ее ложный огонек слетается всякая нечисть. Под пиратским флагом этого кружка собираются и отмобилизовываются ударные батальоны классовых мстителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Рожа с милой улыбкой наклонил голову.
– Ответ, достойный Шандора Хорвата! Благодарю! Что вы думаете о сегодняшнем событии? Я имею в виду желание студентов демонстрировать по улицам Будапешта.
– Я думаю… мы сами, без чьей-либо помощи разберемся в сегодняшнем событии.
– Вы очень негостеприимный хозяин! Еще один вопрос. Что вы думаете о Матиасе Ракоши?
– Вы знаете, пропала охота с вами разговаривать. Поговорите с профессором, он любит беседовать на душещипательные темы. До свидания. – Шандор быстро вышел.
Рожа заполнил стенографическими каракулями очередную страницу своей объемистой, в переплете из крокодильей кожи записной книжки, взглянул на Дьюлу Хорвата.
– Колючий у вас отец, господин профессор. Надеюсь, вы добрее и не прогоните меня еще три минуты. В Будапеште ходят слухи, что шестого октября вы попали в тюрьму АВХ. Верно это?
– К сожалению, неверно.
– Почему «к сожалению»?
– Сейчас такое время, что выгодно быть битым: за одного битого дают дюжину небитых.
– Остроумно. Подчеркну… Мировую прессу интересует каждый ваш шаг, каждое слово… Я видел на улицах Будапешта листовки с ультиматумом клуба Петефи. Вот! – Рожа достал из кармана оранжевый листок. – Прокомментируйте, пожалуйста!
– Какой же это ультиматум? Венгерский народ не может предъявлять никаких ультиматумов своему народному правительству. Мы только просим, предлагаем. – Он взял у корреспондента листовку, прочел:– «Созвать внеочередной пленум ЦК, изгнать из его состава Ракоши и Герэ, вернуть к руководству Имре Надя… Судить открытым судом бывшего члена политбюро Фаркаша, нарушившего правосудие…» Ну, и так далее. Видите, никакого ультиматума.
Рожа улыбнулся.
– Конечно, конечно! Совет доброго сердца. А как он будет принят? Вы уверены, что вашу программу поддержит население?
– За нее уже проголосовали на своих собраниях студенты. Сегодня в три часа по нашему призыву тысячи и тысячи молодых людей выйдут на улицы Будапешта и понесут над своими колоннами нашу программу обновления страны.
Музыка в радиоприемнике опять оборвалась, и диктор объявил:
– Внимание, граждане! Внимание! Министерство внутренних дел Венгерской Народной Республики доводит до сведения жителей Будапешта о том, что студенческая демонстрация, назначенная на сегодня, на три часа дня, запрещена.
– Чему я должен верить, профессор, – вашему оптимизму или приказу полиции? – Рожа и теперь улыбался, но уже лукаво.
– Это чудовищная ошибка. Если наше правительство этого не осознает, оно перестанет быть народным правительством. Есть еще время. Надеюсь, что Герэ не окончательно потерял голову.
– Разве он вернулся из-за границы?
– Сегодня утром.
– Вот как! Значит, с корабля на бал. Господин профессор, не откажите – стакан воды. Если же найдете чашку кофе…
– Кофе? Я, право…
– Найдется, найдется, господин корреспондент! Дьюла, распорядись! – Киш почти вытолкал своего друга на кухню и вернулся к шахматной доске, у которой стоял корреспондент.
– Сэрвус!
– Сэрвус, – откликнулся Карой Рожа. – Как некстати это возвращение Герэ! Но это ничего не изменит. Машина на полном ходу. Самочувствие?
– Боевое. Ждем сигнала. Мои люди пойдут куда угодно, хоть в пекло.
– Зачем так далеко ходить? У вас же есть плановая цель, более близкая и реальная, чем пекло, – Дом радио. Штурмуйте по своему усмотрению. Овладеть вещательной студией и немедленно объявить на весь мир: Будапешт в руках восставших. Вот текст первой радиопередачи. Спрячьте!
– Овладеем, только бы вы не запоздали.
– Все будет вовремя. Настроение профессора?
– Чувствует себя двигателем событий, ни о чем не подозревает.
– Это мне не нравится, Ласло. Вы несправедливы к профессору, соратнику Надя. Если бы не Имре Надь и его окружение, нам бы никогда не найти дороги ни к сердцам студентов, ни к интеллигенции. Благословляйте, мой друг, национальных коммунистов, уважайте, цените, а не презирайте, как завербованных платных агентов. Национальный коммунизм – наш серьезный, полноправный, долговременный союзник. Только с его помощью мы можем нанести сокрушительный удар по интернациональному коммунизму. В этой связи должен сказать, что мы рассчитываем на большее, чем беспорядки в Будапеште. Мы ждем настоящей революции.
– Извините, но до сих пор я действовал…
– Успокойтесь. Я не осуждаю вашу работу. Вчера были одни указания, а сегодня… с сегодняшнего дня рядовой агент Мальчик закончил свое существование. Теперь мы рассматриваем вас как одного из вожаков революции, политического друга Америки.
Услышав шаги профессора, Карой Рожа посмотрел на шахматную доску.
– Положение вашего противника совершенно безнадежно: через три хода его ждет неотразимый мат.
Дьюла вошел с чашкой кофе на подносе. Поставил ее перед американцем. Тот поблагодарил.
– Слыхал, профессор? – спросил Киш. – Сдаешься?
– Нет, я намерен драться до последнего дыхания.
Пока венгры заканчивали партию, Рожа подошел к окну и, прихлебывая кофе, смотрел на Буду, высветленную ярким, теплым, совсем весенним солнцем. И Дунай был не осенним – тихий, чистый, голубой. Странно выглядели в блеске жаркого солнца деревья с покрытой ржавчиной листвой.
– Красавец город! – Карой Рожа вернулся к шахматистам. – Нет равных в мире. Лучше есть, а таких не сыщешь. Между прочим, отсюда хорошо обозреваются набережные Дуная, мост, парламент. Если бы я был командующим войсками осажденного города, я бы расположил командный пункт именно здесь.
– Вы воевали, господин корреспондент? – спросил Киш.
– Приходилось. А почему вы спросили?
– Умеете выбирать командные пункты. Здесь в дни войны, зимой тысяча девятьсот сорок четвертого года, был командный пункт.
Дьюла уже не принимал участия в разговоре. Он нервно барабанил пальцами по доске, откровенно поглядывая на часы. Корреспондент заметил раздраженное нетерпение хозяина и поставил пустую чашку на стол.
– Я вас задержал. Извините. Спасибо за внимание. Честь имею кланяться. Если вам захочется поставить меня в известность о каком-нибудь чрезвычайном событии, я живу на острове Маргит, в Гранд-отеле. До свидания.
Уходя, он столкнулся в дверях с Арпадом. Несколько секунд они молча стояли на площадке, оба настороженные. Они явно не понравились друг другу.
Впоследствии Арпад не раз вспоминал эту случайную встречу.
Дьюла встретил Арпада откровенно враждебно. Ничего не забыл, не простил. Руки его сжались в кулаки.
– Вы?.. Да как вы смеете?!
– Не бойтесь. Теперь я не к вам. Жужа дома?
– Убирайся вон, авошка!
– Профессор, мне тоже не сладко видеть вас, однако же я не бесчинствую.
Дьюла схватил стул, поднял его над головой, пошел на Арпада.
– У-у-у!
Киш остановил друга, отобрал у него стул.
– Не твое это дело – марать руки о такое существо. Еще час, еще день, еще неделя – и этого субъекта выбросят на свалку мусорщики истории.
– И этими мусорщиками, разумеется, будете вы.
На шум в «Колизее» вошла Каталин и стала невольной свидетельницей продолжающегося разговора. Ей стало страшно от того, что услышала.
– Да, мы! – закричал Дьюла. – С превеликим удовольствием поменяю перо поэта на железную метлу.
– И не только на метлу… – добавил Арпад.
– Да, не только! – вызывающе глядя на Арпада, согласился Дьюла. – Все средства против вас хороши. Даже мусорная свалка для таких типов – большая честь.
– Правильно! В дни революции подобных субъектов вешали на фонарных столбах вниз головой, ногами в небо.
Каталин замахала на Киша руками.
– Что вы, что вы! Живому человеку – и такие слова!
– Мама, не удивляйтесь! Они меня уже не считают живым человеком. Для них я труп. – Арпад без всякого смущения, готовый сражаться и дальше, взял стул и сел у камина.
– Политический труп, – вставил Дьюла. – И перестаньте называть эту женщину мамой. Таких, как вы, рожают… – Он остановился, задохся.
– Ничего нового я не услышал от вас, профессор. Ваше нутро я увидел давно, еще до траурного шестого октября. Темное оно, дремучее!
– Не могу дышать одним воздухом с этим… – Дьюла взял друга под руку, потащил к себе.
Уходя, Киш подмигнул Арпаду, засмеялся.
– По усам текло, а в рот не попало.
Каталин стыдно и больно взглянуть Арпаду в глаза, хотя она не считает его ни виноватым, ни правым. И сына не осмеливается ни чернить, ни серебром покрывать. И мужа. Все они теперь какие-то взъерошенные, не то и не так говорят, напрасно обижают друг друга… Она уже забыла, кто первый был обидчиком. Ей горько видеть свой дом разоренным. С утра гудит, будто не людьми наполнен, а разгневанными пчелами.
Смотрит Каталин в пол и говорит:
– Раздевайся, Арпад, а я кофе сварю да Шандора к тебе пришлю. Заболел мой богатырь. Усыхает. Шатается.
– Мама, Жужика дома?
– В аптеку пошла. Скоро вернется. Так и не взглянув на зятя, она вышла – худенькая, сутулая, похожая на птицу, брошенную бурей на землю.
Сердце Арпада сжалось. Любил он мать Жужанны, как родную. Понимал, что происходит с ней.
Хлопая шлепанцами, вошел Шандор. И этому не сладко живется бок о бок с Дьюлой. Чувствует, догадывается старый мастер, какой ядовитый цветок благоухает под его носом, и все-таки не решается срубить его, затоптать.
– Добрый день, Шандор бачи!
– Ну… здравствуй, – с трудом выдавил хозяин и хмурым взглядом окинул гостя.
– Болеете?
– А ты лечить пришел? Тоже мне лекарь! От одного твоего вида тошно.
– И все-таки я не уйду… Слыхали новость? Выгнали меня из органов и приказали туда дорогу забыть. И вы думаете, я покаялся? Если бы мне снова дали право защищать Венгрию, я бы сделал то же самое: арестовал Киша и Хорвата.
– Не дал бог свинье рог.
– Ах, Шандор бачи, и ты… Не хочу верить. Поговорим!
– Обидел ты нашу семью. Оскорбил. Трудно мне разговаривать с тобой.
– А я все-таки буду говорить… Я верю, мои слова дойдут до твоего сердца, рано или поздно ты поймешь, что я не хотел обидеть ни тебя, ни твою семью. Защищал и вас, и безопасность государства. – Давно известно – услужливый медведь опаснее врага.
– Правильно! Вот на такого услужливого медведя похожи сейчас наши некоторые деятели. Пытаясь загладить свой прошлый произвол, связанный с культом личности, затупив карающий меч диктатуры пролетариата на шее Райка и таких, как он, истратив весь пыл, весь огонь в борьбе со своими мнимыми противниками, они вдруг, когда активизировался враг, поджали хвосты, мурлычат, стараются угодить, ублажить и черненьких и беленьких, рогатых и гололобых. И тогда были жалкими служителями культа личности и теперь… Раньше шарахались якобы влево, а сейчас якобы поправели, выпрямились, якобы стали совестливыми демократами, а в самом деле летят в бездонную пропасть, самую правую из правых. Боятся обидеть фракционера Имре Надя – и потому восстанавливают его в партии, подыскивают ему высокое место в правительстве, ухаживают за его сторонниками, позволяют им совершать возмутительные нападки на партию, на все наши завоевания. Обанкротившиеся дельцы на все лады заискивают перед интеллигенцией, совершенно справедливо недовольной произволом Ракоши и его здравствующих преемников, и потому не смеют разгромить кружок Петефи. Не маяк он, этот кружок. Сияющая гнилушка, не больше. На ее ложный огонек слетается всякая нечисть. Под пиратским флагом этого кружка собираются и отмобилизовываются ударные батальоны классовых мстителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50