Пресс-конференция велась необычно, как и полагалось во фронтовом городе. Все корреспонденты стояли тесной кучкой. Стоял и тот, кого интервьюировали. Лицо белое, с тонкими губами. Холеная женственная рука, опирающаяся на стол, дрожит, выдавая волнение кардинала. Пурпурный атлас пояса переливается, излучает тревожный свет, свет пожаров и горячей, только что пролитой крови.
В ответ на вопрос, что бы кардинал прежде всего хотел довести до сведения Запада, Миндсенти воскликнул:
– Надо оказать нам поддержку в политическом отношении и помочь в этой критической обстановке. – Потом кардинал нахмурился и сказал низким, мрачноватым голосом, голосом инквизитора, предающего инаковерующего анафеме: – Вся Венгрия требует, чтобы русские покинули страну, так как мадьяры хотят работать для себя и для своей собственной страны.
Кто-то из журналистов спросил кардинала, известно ли папе римскому о том, что венгерский кардинал освобожден, прибыл в Будапешт, и установлен ли с папой контакт. Миндсенти неосторожно, в припадке гордости и тщеславия, что впоследствии принесло ему немало неприятностей, ответил:
– Да, известно. Святой престол прислал мне свои высокие поздравления и благословение. Я, конечно, хотел бы сам поехать в Рим. Я должен многое рассказать святейшему престолу. Однако это невозможно в настоящее время.
Корреспонденты переглянулись.
Черный Султан был настороже и успел перехватить иронические взгляды прожженных циников, ловцов новостей, для которых в мире нет ничего святого, даже в облике папы.
На этот раз у них был хороший повод для иронии. Поняли, пройдохи, что кардинал по простоте душевной, вдруг обуявшей его, как молодого тщеславца, выболтал и свои и ватиканские секреты. Только завтра или даже послезавтра Венгрия и мир должны были узнать о папском благословении, а не сегодня. Рано! Поторопился кардинал и насмешил прессу. К счастью, дальше иронических взглядов корреспонденты не пошли. Пресс-конференция продолжалась без каких-либо осложнений и шероховатостей.
То ли оттого, что кардинал понял свою оплошность и захотел искупить вину, то ли потому, что вошел в роль, он засиял белым блеском и с каждой минутой вырастал в глазах Вечери.
Наконец примас взметнулся на самый высокий уровень, на котором патер не ожидал увидеть его теперь, после такого трудного дня.
Это произошло в самый разгар пресс-конференции.
– Ваше преосвященство, считаете ли вы, что будущее Венгрии является многообещающим? – спросил американец.
Кардинал подумал, перебирая черные тяжелые четки, выгодно оттененные пурпуром мантии, поправил массивный крест на груди, машинально, не отдавая себе отчета в том, что делает, поиграл с ним, как заядлый курильщик играет мундштуком, сигаретой или красивой зажигалкой. Затем поднял сияющие глаза на журналиста, почтительно ждущего ответа, и твердо сказал:
– Конечно!
Поощренные хорошим настроением хозяина замка, его прямыми, ясными ответами, корреспонденты захотели получить прямой ответ и на вопрос, волновавший сегодня всю Венгрию: быть или не быть Миндсенти главой государства.
– Ваше преосвященство, прошу вас прокомментировать сообщение о том, что некоторые политические группировки хотели выдвинуть вас на пост премьер-министра.
Вопрос этот подействовал прежде всего на патера Вечери. Черный Султан с возмущением вскинул седую голову.
Возмутился и кардинал. Исчезло сияние в его счастливых глазах. Втянулись бледные губы. Потемнело, помрачнело лицо.
Холодным, отчужденным взглядом скользнул он по растерянным лицам корреспондентов, твердо сказал:
– Я примас церкви, – и демонстративно покинул комнату.
Патер Вечери сейчас же объявил:
– Господа, пресс-конференция закончена! «Прекрасно, ваше преосвященство. Чудесно!» –
С такими мыслями Черный Султан вышел вслед за своим подопечным.
ТАЙНОЕ И ЯВНОЕ
Секретарша вошла в кабинет премьер-министра и, экономя силы, не пошла дальше порога. Опираясь о дверной косяк, раздраженно доложила:
– Еще одна делегация!
Имре Надь поднял голову от кипы бумаг, лежащих перед ним, и с тоской посмотрел на электрический, с благоухающим кофе стеклянный сосуд.
– Но вы же знаете, милая!.. Откажите!
– Отказывала. Не уходят. Требуют приема.
– Кто такие? Откуда?
– Делегаты от вашей… коммунистической партии.
– Вот как! – В темных безжизненных глазах Имре Надя блеснул живой огонек. – Интересно! Всякие были делегации, но такой… Не жди! Кто такие?
– Инженер Гашпар Альфельди, профессор Михай Бартоти, доктор Арпад Ковач.
– Доктор… Мой бывший коллега по институту!..
– Кажется, этот. Что им сказать?
– Просите!
Секретарша вышла, а Имре Надь, собрав и спрятав бумаги, направился к двери с намерением встретить делегацию у порога, оказать ей высокое гостеприимство. Не успел. Встреча произошла посреди кабинета. С инженером Альфельди и профессором Бартоти премьер-министр поздоровался просто любезно. Арпаду Ковач он крепко пожал руку, задержал в своей.
– Наконец-то напомнили о себе, коллега! Очень хорошо. Вовремя. Сейчас нам позарез нужны люди, не скомпрометированные при режиме Ракоши, пострадавшие от его произвола. Садитесь, пожалуйста! – Последние слова Имре Надь проговорил уже для всех, одинаково благосклонно глядя и на Ковача, и на Альфельди, и на Бартоти.
Инженер и профессор молча опустились в кресла. Арпад Ковач сказал, что он и его товарищи пришли сюда не затем, чтобы получить должность.
– Да, да, совсем не затем! – энергично сказал инженер.
– Мы делегаты! – добавил профессор Бартоти.
– А разве делегаты не служат, как все прочие смертные? Ладно, оставим эту тему. Прошу вас – кофе, сигареты, минеральная вода!..
Имре Надь решительно не хотел понимать, зачем эти трое пришли сюда, что собираются сказать ему. Разливал по чашкам дымящийся кофе, и доброжелательная, снисходительно-спокойная улыбка не сходила с его лица.
Разговор предстоял тяжелый, чрезвычайно важный, и потому Арпад не спешил начинать его. Курил, пил кофе и, поглядывая на премьера, вспоминал кое-какие страницы его биографии. Эмигрировал из Венгрии. Долго жил в Москве. Работал в каком-то институте, интересовался крестьянскими проблемами в мировом масштабе, писал теоретические статьи, числился марксистом аграрником. После освобождения Венгрии от отечественного и германского фашизма стал министром сельского хозяйства. В первые годы народной власти огромные земельные угодья находились в пользовании баронов, князей, маркграфов, помещиков, крупных кулаков, и крестьяне ждали исполнения вековой мечты – земельной реформы. В то время пост министра сельского хозяйства являлся далеко не второстепенным; Имре Надь бывал частым гостем в деревне, в помещичьей усадьбе и в роскошном дворце Эстерхази – в венгерском Версале. Сведущие люди еще тогда говорили Арпаду, не без горечи и издевки, что министр Имре Надь предпочитает бывать в княжеских дворцах и поместьях и, по мере возможности, избегает крестьянских хижин. И эти разговоры подтвердились. Имре Надь в самом деле охотно принимал многочисленные приглашения бывших магнатов. Пил припрятанные вина из их подвалов, пользовался изысканной венгерской и французской кухней, принимал участие в пирушках, даваемых в честь министра…
– Ну, друзья, чем могу быть полезен? – Имре Надь отодвинул пустую чашку, протер пенсне замшей. – Кстати, а где тот, кто послал вас сюда? Почему не пришел вместе с вами?
– Те, кто нас послал, отбивают атаки «национальных гвардейцев», истекают кровью в госпиталях и больницах, расстреляны и повешены на площади Республики, на бульваре Ленина.
Имре Надь откинулся на спинку кресла.
– Значит, вы от живых и мертвых?.. Высокая миссия. Высокая и мистическая.
– Да, да, именно – от живых и мертвых! – закричал инженер Альфельди.
– Простите! Мой сарказм адресован не вам, а ему. Я имею в виду Яноша Кадара. Пропал мой государственный министр. Срочно разыскиваем. Есть подозрение, что покинул коалицию, к Советам подался. Не слыхали? Впрочем, это я так, в порядке информации. Итак, вас делегировали… Что желаете передать?
– Позвольте! – Инженер Альфельди вопросительно посмотрел на Арпада и продолжал:– Я принадлежу к тем людям, которые считали вас выдающимся государственным деятелем, борцом за справедливость, способным исправить тяжелые промахи Ракоши. Мы радовались, когда в ночь на двадцать четвертое октября вы стали премьером и были кооперированы в ЦК и Политбюро. Мы ждали имренадьевского нового курса. Ждали чуда. И дождались… пожаров, убийств, развала экономики, натравливания Венгрии на Советский Союз, освобождения Миндсенти… Что же произошло?
Бартоти поднял руку с толстым обручальным кольцом на пальце.
– Я хочу кое-что добавить.
– Пожалуйста, дорогой коллега! – кивнул Имре Надь.
– И я принадлежу к людям, которые верили вам, – говорил Бартоти. – Пытались верить, когда уже ясно видели, что вы шаг за шагом отступаете. Верили, потому, что считали вас жертвой событий. Имре Надь плывет по воле волн, думали мы, захвачен водоворотом. И вы и ваши соратники из кожи лезли вон, чтобы распространить и поддержать среди коммунистов такое мнение. – Бартоти хлопнул но красному полированному столу ладонью. – Теперь мы видим, что это легенда, мыльный пузырь! Нам ясно, что отступление не случайное, не паническое, а сознательное, добровольное, подготовленное. – Бартоти наклонился к премьеру. – Чего же вы молчите? Так или не так? Отрицайте или соглашайтесь!
Имре Надь пожал толстыми плечами.
– Такого рода обвинения недостойны ответа.
– Благодарю вас. Это тоже ответ.
Премьер-министр отвернулся от профессора, лениво взглянул на Арпада Ковача.
– Теперь ваша очередь, доктор. Надеюсь, и вы будете кратки. Я слушаю вас.
В боковую дверь, ведущую не в секретариат, через которую проследовали делегаты, а еще куда-то, вероятно, в соседний кабинет или в личные апартаменты премьера, заглянула какая-то женщина – не секретарь, другая.
– Обед подан! – сказала она.
Имре Надь хмуро взглянул на нее, и она исчезла.
– Я слушаю вас, доктор! – повторил премьер.
Стараясь не сорваться на злость, Арпад сказал:
– За последние несколько дней Совет Министров принял ряд постановлений. Все коалиционные министры, прежде чем голосовать за тот или иной проект, бегут в свою партию, докладывают, обсуждают, а вы… Самолично помиловали Миндсенти. Самолично реорганизовали и сколотили коалиционное правительство. Самолично ставите мятежника Пала Малетера в министры обороны, а изменника Белу Кираи – комендантом, главнокомандующим «национальной гвардии». Самолично упразднили в армии институт политических комиссаров. Самолично запретили красную звезду, ввели старый герб. Самолично распустили органы безопасности. Самолично потребовали ухода советских войск. Самолично нападали на Варшавский пакт. Самолично выдали путевки в жизнь буржуазным партиям. Десяткам!.. Самолично покончили с единством рабочего класса. Самолично сдаете власть буржуазным элементам.
– Все?.. Крепенько! – Имре Надь поежился в кресле, крякнул, почесал затылок. – Вы, доктор, так меня стукнули, что я едва на тот свет не провалился. Н-да!.. Можно оправдываться?
– Не юродствуйте, Надь, это на меня не действует.
– Зря. Я могу вызвать охрану и выдворить вас отсюда. А я, как видите, не прибегаю к такой естественной в моем положении мере. Надеюсь, вы хоть со временем, если не сейчас, оцените мое терпение, мое великодушие. Продолжайте!
– Слушайте, вы… великодушный! Почему сквозь пальцы смотрите на то, как рубят головы коммунистам? Гибнут сотни людей, а вы молчите. Свистит топор белого террора, а вы – глухи и слепы. Вам докладывают коммунисты о зверствах контрреволюционеров, а вы отмахиваетесь с досадой: «Чепуха!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50