он спал тихо, как ребенок, с таким же простодушным видом. А может, он и правда был так же простодушен, как мистер Смит, потому они и понравились друг другу. Злость моя скоро прошла: ребенок стащил лакомый кусочек — да, вот именно лакомый кусочек, подумал я, ведь, наверно, он так и выразился бы о Марте. Он на минуту проснулся и предложил сменить меня за рулем, но наше положение казалось мне и без того опасным.
А потом машина и вовсе отказалась служить; может, я зазевался, а может, слишком сильный толчок окончательно ее доконал. Мы наехали на камень, машину занесло, а когда я попытался ее выровнять, руль завертелся у меня в руках, мы ударились о другой камень, и машина засела — передняя ось была сломана, одна фара вдребезги разбита. Делать было нечего: я не мог добраться до Ле-Ке и не мог вернуться в Порт-о-Пренс. Я был привязан к Джонсу, по крайней мере до утра.
Джонс открыл глаза:
— Мне приснилось... Почему мы стоим? Уже доехали?
— Сломалась передняя ось.
— А как вы думаете, нам еще далеко... дотуда?
Я взглянул на спидометр и сказал:
— Километра два, а может, и три.
— Доберемся на своих двоих, — сказал Джонс и стал вытаскивать свой рюкзак. Я неизвестно зачем сунул в карман ключ от машины; вряд ли в Гаити найдется гараж, где смогут ее починить, да и кто захочет сюда за ней ехать? Дороги вокруг Порт-о-Пренса забиты поломанными автомобилями и перевернутыми автобусами; однажды я даже видел автофургон технической помощи с краном, валявшийся на боку в канаве, — зрелище противоестественное, вроде спасательного катера, выброшенного на скалы.
Мы двинулись пешком. Я захватил с собой карманный фонарик, но дорога была трудная, и резиновые сапоги Джонса скользили по мокрой глине. Шел третий час ночи, и дождь прекратился.
— Если за нами погоня, — сказал Джонс, — им легко будет нас обнаружить. Только слепой не заметит, что тут люди.
— С чего бы им за нами гнаться?
— А тот вездеход, который мы проехали? — сказал он.
— В нем никого не было.
— Мы не знаем, кто следил за нами из лачуги.
— Все равно, у нас нет выбора. Мы и двух шагов не пройдем без фонаря. На этой дороге мы услышим машину километра за два.
Когда я освещал фонариком обочины дороги, видны были только камни, глина и низкие мокрые кусты.
— Беда, если мы прозеваем кладбище и забредем в Акен. Там стоит военный пост.
Я слышал, как тяжело дышит Джонс, и предложил поднести его рюкзак, но он отказался.
— Я маленько не в форме, — сказал он, — но это ничего, — а через несколько шагов добавил: — Я нагородил вам всякой чепухи в машине. Моим словам не всегда можно верить буквально.
Мне показалось, что это мягко сказано, и все же его слова меня удивили.
Наконец мой фонарик нащупал то, что я искал: справа в гору поднималось погруженное в темноту кладбище. Оно было похоже на город, построенный карликами: улица за улицей крошечные домики, некоторые почти в человеческий рост, другие слишком маленькие даже для новорожденного, и все из одинакового серого камня, покрытого облезлой штукатуркой. Я осветил фонариком другую сторону дороги, где, как мне сказали, должна находиться полуразрушенная хижина, но кто не ошибался, договариваясь о месте встречи. Одинокая хижина должна была стоять против ближайшего к нам угла кладбища, но там не было ничего, только крутой склон.
— Не то кладбище? — спросил Джонс.
— Как это может быть? Мы уже недалеко от Акена.
Мы пошли дальше по дороге и напротив дальнего угла кладбища действительно нашли хижину, но при свете фонарика она вовсе не казалась мне разрушенной. Нам ничего не оставалось, как заглянуть в нее. Если там кто и живет, он испугается не меньше нашего.
— Жаль, что у меня нет револьвера, — сказал Джонс.
— Хорошо, что у вас его нет, но вы же говорили, что знаете приемы дзюдо?
Он пробормотал что-то вроде «отяжелел».
Но когда я толкнул дверь, внутри никого не оказалось. Сквозь дыру в крыше виднелся клочок бледнеющего неба.
— Мы опоздали на два часа, — сказал я. — Он, наверно, не дождался нас и ушел.
Джонс, отдуваясь, опустился на рюкзак.
— Надо было пораньше выехать.
— Это каким же образом? Мы ведь ждали грозы.
— А что делать теперь?
— Когда рассветет, я пойду назад, к машине. Разбитая машина на этой дороге не вызовет подозрений. Днем между Пти-Гоав и Акеном должен пройти местный автобус, может, мне удастся проголосовать, а может, до Ле-Ке ходит другой автобус.
— Как это просто, — с завистью сказал Джонс. — Ну, а мне как быть?
— Потерпеть до завтрашней ночи, — сказал я и добавил со злорадством: — Вы же теперь в своих родных джунглях. — Я выглянул за дверь: ничего не было видно и стояла такая тишина, что не слышно было даже собачьего лая. — Здесь оставаться не стоит, — сказал я. — А вдруг мы заснем и кто-нибудь сюда заявится? Ведь эти дороги патрулируют солдаты, а то и крестьянин заглянет по пути в поле. Он на нас донесет. А почему бы и нет? Мы ведь белые.
— Мы можем караулить по очереди, — сказал Джонс.
— Есть другой выход. Ляжем спать на кладбище. Вот туда никто не заглянет, кроме Барона Субботы.
Мы пересекли так называемую дорогу, перелезли через низкую каменную ограду и очутились на улице миниатюрного городка, где дома доходили нам до пояса. В гору мы взбирались медленно — из-за рюкзака Джонса. На кладбище я почувствовал себя спокойнее, там мы нашли дом, который был выше нас. Бутылку с виски мы поставили в одну из оконных щелей, а сами сели, привалившись спиной к стене.
— Ничего, — привычно произнес Джонс, — я бывал в местах и похуже.
И я подумал: в какое же чудовищное место он должен попасть, чтобы забыть свою любимую присказку.
— Если увидите среди могил цилиндр, — сказал я, — это Барон Суббота.
— Вы верите в упырей? — спросил Джонс.
— Не знаю. А вы верите в привидения?
— Бросьте говорить о привидениях, старик, лучше дернем виски.
Мне почудился шум, и я зажег фонарик. Луч осветил целую вереницу могил и попал в глаза кошке, которые отразили его, как два зеркальца. Кошка прыгнула на одну из крыш и исчезла.
— А стоит ли зажигать фонарь, старик?
— Если кто и увидит свет, он будет слишком напуган, чтобы сюда прийти. Лучше места, чтобы схорониться, вам не найти, — если вспомнить, где происходил разговор, надо признать, что выражение было не из удачных. — Вряд ли кто сюда заходит, разве что принесут покойника. — Джонс снова хлебнул виски, и я его предупредил: — Осталось только четверть бутылки. А у вас еще весь завтрашний день впереди.
— Марта налила мне полный смеситель, — сказал он. — Никогда не встречал женщины заботливее.
— И лучшей любовницы? — спросил я.
Наступило молчание — я подумал, не предается ли он приятным воспоминаниям. Потом Джонс сказал:
— Старик, игра пошла всерьез.
— Какая игра?
— В солдатики. Я понимаю, почему перед боем людям хочется покаяться. Смерть дело серьезное. Человек чувствует, что он не очень-то достоин ее принять. Как орден.
— А у вас много грехов?
— У кого их нет? Я не имел в виду покаяться священнику или богу.
— А кому же?
— Все равно кому. Будь сегодня тут вместо вас собака, я исповедался бы собаке.
Я не хотел слушать его исповедь, я не хотел знать, сколько раз он спал с Мартой.
— А вы исповедовались Мошке? — спросил я.
— Не было случая. Игра еще не шла всерьез.
— Собака по крайней мере не выдаст ваших секретов.
— Плевать мне, кто что скажет, но я не хочу после смерти оказаться вруном. Довольно я врал при жизни.
Я услышал, как кошка крадется назад по крышам, и снова посветил ей в глаза фонариком. На этот раз она разлеглась на крыше и стала точить когти. Джонс развязал рюкзак и достал бутерброд. Разломив его пополам, он бросил половину кошке, которая метнулась прочь, будто хлеб был камнем.
— Не швыряйтесь так, — сказал я. — Вы теперь на голодном пайке.
— Несчастная тварь хочет есть.
Он спрятал другую половину бутерброда обратно в мешок, и мы вместе с кошкой притихли.
Долгое молчание прервал Джонс, одержимый своей навязчивой идеей.
— Я ужасный фантазер, старик.
— Я это за вами давно замечал, — сказал я.
— В том, что я говорил о Марте, не было ни слова правды. Она одна из полусотни женщин, до которых у меня не хватало духу дотронуться.
Я не знал, говорит ли он сейчас правду или придумал более благородную ложь. Может быть, он заметил, как я огорчился, и понял все. Может быть, он меня пожалел. Интересно, подумал я, можно ли пасть еще ниже, чем заслужить жалость Джонса?
— Я всегда врал насчет женщин. — Он натянуто засмеялся. — Стоило мне побыть вдвоем с Тин-Тин, и она сразу превращалась в гаитянскую аристократку. Конечно, если мне было кому об этом рассказать. Знаете, старик, у меня за всю жизнь не было ни одной женщины, которой я бы за это не заплатил — или по крайней мере не пообещал заплатить. В трудную минуту, бывает, и зажилишь деньги.
— Марта сама мне сказала, что с вами спала.
— Не может быть. Не верю.
— Сказала. Это были чуть ли не последние ее слова.
— Вот не думал, — мрачно сказал он.
— Чего?
— Что у вас с ней любовь. Еще раз попался на лжи, Вы ей не верьте. Она рассердилась потому, что вы уехали со мной.
— Или потому, что я вас увез.
В темноте что-то заскреблось — это кошка нашла бутерброд.
— Тут очень похоже на джунгли. Вы будете чувствовать себя как дома.
Я услышал, как он отпил из бутылки, а потом сказал:
— Старик, я никогда в жизни не был в джунглях, если не считать зоологического сада в Калькутте.
— Значит, и в Бирме вы не были?
— Нет, там я был. Точнее, рядом. Всего в пятидесяти милях от границы. В Имфале — старшим по приему артистов, приезжавших выступать в войсках. Ну, не самым старшим. Один раз к нам приезжал Ноэль Коуард, — добавил он с гордостью и даже с некоторым облегчением: наконец он нашел что-то, чем можно похвастаться, не солгав.
— Ну, и как вы друг другу понравились?
— Признаться, мне не пришлось с ним поговорить, — сказал Джонс.
— Но в армии вы были?
— Нет. Меня забраковали. Плоскостопие. Но узнав, что я был администратором кинотеатра в Шиллонге, дали мне эту должность. Я носил военное обмундирование, но без знаков различия. Состоял для связи с ЭНСС [ассоциация по организации досуга войск], — добавил он с оттенком непонятной гордости.
Я осветил фонариком ряды серых могил.
— Так какого же черта мы здесь? — сказал я.
— Я чересчур расхвастался, а?
— Вы влипли в скверную историю. Вам не страшно?
— Я как пожарный на первом пожаре.
— С вашими ногами вам будет нелегко лазать по горным тропам.
— С супинаторами я не пропаду, — сказал Джонс. — Но вы им не скажете, старик? Это же была исповедь.
— Они сами скоро узнают и без моей помощи. Значит, вы даже не умеете стрелять из пулемета?
— У них все равно нет пулемета.
— Запоздалое признание. Я не смогу отвезти вас обратно.
— А я и не хочу обратно. Старик, вы не представляете, как мне жилось там, в Имфале. Подружишься с кем-нибудь — я мог ведь познакомить с девочками, — а потом он уходит и больше не возвращается. Или вернется разок-другой, расскажет какую-нибудь историю, и поминай как звали. Там был такой парень. Чартере, он издалека чуял воду... — Джонс оборвал себя на полуслове, он вспомнил.
— Еще одна ложь, — сказал я, точно сам был воинствующим правдолюбцем.
— Не совсем ложь, — возразил он. — Видите ли, когда он мне это рассказал, меня осенило, точно кто-то выкрикнул мою настоящую фамилию.
— А она совсем не Джонс?
— В метрике значится Джонс. Сам видел, — сказал он и покончил с этим вопросом. — Когда он мне это рассказал, я понял, что могу делать то же самое, стоит лишь потренироваться. Я сразу угадал, что это у меня в крови. Я заставлял писаря прятать стаканы с водой у нас в канцелярии, а потом дожидался, пока не захочется пить, и принюхивался. Часто ничего не получалось, но ведь вода из-под крана — это совсем не то. — Он добавил: — Пожалуй, дам отдохнуть ногам, — и я понял по его движениям, что он снимает резиновые сапоги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
А потом машина и вовсе отказалась служить; может, я зазевался, а может, слишком сильный толчок окончательно ее доконал. Мы наехали на камень, машину занесло, а когда я попытался ее выровнять, руль завертелся у меня в руках, мы ударились о другой камень, и машина засела — передняя ось была сломана, одна фара вдребезги разбита. Делать было нечего: я не мог добраться до Ле-Ке и не мог вернуться в Порт-о-Пренс. Я был привязан к Джонсу, по крайней мере до утра.
Джонс открыл глаза:
— Мне приснилось... Почему мы стоим? Уже доехали?
— Сломалась передняя ось.
— А как вы думаете, нам еще далеко... дотуда?
Я взглянул на спидометр и сказал:
— Километра два, а может, и три.
— Доберемся на своих двоих, — сказал Джонс и стал вытаскивать свой рюкзак. Я неизвестно зачем сунул в карман ключ от машины; вряд ли в Гаити найдется гараж, где смогут ее починить, да и кто захочет сюда за ней ехать? Дороги вокруг Порт-о-Пренса забиты поломанными автомобилями и перевернутыми автобусами; однажды я даже видел автофургон технической помощи с краном, валявшийся на боку в канаве, — зрелище противоестественное, вроде спасательного катера, выброшенного на скалы.
Мы двинулись пешком. Я захватил с собой карманный фонарик, но дорога была трудная, и резиновые сапоги Джонса скользили по мокрой глине. Шел третий час ночи, и дождь прекратился.
— Если за нами погоня, — сказал Джонс, — им легко будет нас обнаружить. Только слепой не заметит, что тут люди.
— С чего бы им за нами гнаться?
— А тот вездеход, который мы проехали? — сказал он.
— В нем никого не было.
— Мы не знаем, кто следил за нами из лачуги.
— Все равно, у нас нет выбора. Мы и двух шагов не пройдем без фонаря. На этой дороге мы услышим машину километра за два.
Когда я освещал фонариком обочины дороги, видны были только камни, глина и низкие мокрые кусты.
— Беда, если мы прозеваем кладбище и забредем в Акен. Там стоит военный пост.
Я слышал, как тяжело дышит Джонс, и предложил поднести его рюкзак, но он отказался.
— Я маленько не в форме, — сказал он, — но это ничего, — а через несколько шагов добавил: — Я нагородил вам всякой чепухи в машине. Моим словам не всегда можно верить буквально.
Мне показалось, что это мягко сказано, и все же его слова меня удивили.
Наконец мой фонарик нащупал то, что я искал: справа в гору поднималось погруженное в темноту кладбище. Оно было похоже на город, построенный карликами: улица за улицей крошечные домики, некоторые почти в человеческий рост, другие слишком маленькие даже для новорожденного, и все из одинакового серого камня, покрытого облезлой штукатуркой. Я осветил фонариком другую сторону дороги, где, как мне сказали, должна находиться полуразрушенная хижина, но кто не ошибался, договариваясь о месте встречи. Одинокая хижина должна была стоять против ближайшего к нам угла кладбища, но там не было ничего, только крутой склон.
— Не то кладбище? — спросил Джонс.
— Как это может быть? Мы уже недалеко от Акена.
Мы пошли дальше по дороге и напротив дальнего угла кладбища действительно нашли хижину, но при свете фонарика она вовсе не казалась мне разрушенной. Нам ничего не оставалось, как заглянуть в нее. Если там кто и живет, он испугается не меньше нашего.
— Жаль, что у меня нет револьвера, — сказал Джонс.
— Хорошо, что у вас его нет, но вы же говорили, что знаете приемы дзюдо?
Он пробормотал что-то вроде «отяжелел».
Но когда я толкнул дверь, внутри никого не оказалось. Сквозь дыру в крыше виднелся клочок бледнеющего неба.
— Мы опоздали на два часа, — сказал я. — Он, наверно, не дождался нас и ушел.
Джонс, отдуваясь, опустился на рюкзак.
— Надо было пораньше выехать.
— Это каким же образом? Мы ведь ждали грозы.
— А что делать теперь?
— Когда рассветет, я пойду назад, к машине. Разбитая машина на этой дороге не вызовет подозрений. Днем между Пти-Гоав и Акеном должен пройти местный автобус, может, мне удастся проголосовать, а может, до Ле-Ке ходит другой автобус.
— Как это просто, — с завистью сказал Джонс. — Ну, а мне как быть?
— Потерпеть до завтрашней ночи, — сказал я и добавил со злорадством: — Вы же теперь в своих родных джунглях. — Я выглянул за дверь: ничего не было видно и стояла такая тишина, что не слышно было даже собачьего лая. — Здесь оставаться не стоит, — сказал я. — А вдруг мы заснем и кто-нибудь сюда заявится? Ведь эти дороги патрулируют солдаты, а то и крестьянин заглянет по пути в поле. Он на нас донесет. А почему бы и нет? Мы ведь белые.
— Мы можем караулить по очереди, — сказал Джонс.
— Есть другой выход. Ляжем спать на кладбище. Вот туда никто не заглянет, кроме Барона Субботы.
Мы пересекли так называемую дорогу, перелезли через низкую каменную ограду и очутились на улице миниатюрного городка, где дома доходили нам до пояса. В гору мы взбирались медленно — из-за рюкзака Джонса. На кладбище я почувствовал себя спокойнее, там мы нашли дом, который был выше нас. Бутылку с виски мы поставили в одну из оконных щелей, а сами сели, привалившись спиной к стене.
— Ничего, — привычно произнес Джонс, — я бывал в местах и похуже.
И я подумал: в какое же чудовищное место он должен попасть, чтобы забыть свою любимую присказку.
— Если увидите среди могил цилиндр, — сказал я, — это Барон Суббота.
— Вы верите в упырей? — спросил Джонс.
— Не знаю. А вы верите в привидения?
— Бросьте говорить о привидениях, старик, лучше дернем виски.
Мне почудился шум, и я зажег фонарик. Луч осветил целую вереницу могил и попал в глаза кошке, которые отразили его, как два зеркальца. Кошка прыгнула на одну из крыш и исчезла.
— А стоит ли зажигать фонарь, старик?
— Если кто и увидит свет, он будет слишком напуган, чтобы сюда прийти. Лучше места, чтобы схорониться, вам не найти, — если вспомнить, где происходил разговор, надо признать, что выражение было не из удачных. — Вряд ли кто сюда заходит, разве что принесут покойника. — Джонс снова хлебнул виски, и я его предупредил: — Осталось только четверть бутылки. А у вас еще весь завтрашний день впереди.
— Марта налила мне полный смеситель, — сказал он. — Никогда не встречал женщины заботливее.
— И лучшей любовницы? — спросил я.
Наступило молчание — я подумал, не предается ли он приятным воспоминаниям. Потом Джонс сказал:
— Старик, игра пошла всерьез.
— Какая игра?
— В солдатики. Я понимаю, почему перед боем людям хочется покаяться. Смерть дело серьезное. Человек чувствует, что он не очень-то достоин ее принять. Как орден.
— А у вас много грехов?
— У кого их нет? Я не имел в виду покаяться священнику или богу.
— А кому же?
— Все равно кому. Будь сегодня тут вместо вас собака, я исповедался бы собаке.
Я не хотел слушать его исповедь, я не хотел знать, сколько раз он спал с Мартой.
— А вы исповедовались Мошке? — спросил я.
— Не было случая. Игра еще не шла всерьез.
— Собака по крайней мере не выдаст ваших секретов.
— Плевать мне, кто что скажет, но я не хочу после смерти оказаться вруном. Довольно я врал при жизни.
Я услышал, как кошка крадется назад по крышам, и снова посветил ей в глаза фонариком. На этот раз она разлеглась на крыше и стала точить когти. Джонс развязал рюкзак и достал бутерброд. Разломив его пополам, он бросил половину кошке, которая метнулась прочь, будто хлеб был камнем.
— Не швыряйтесь так, — сказал я. — Вы теперь на голодном пайке.
— Несчастная тварь хочет есть.
Он спрятал другую половину бутерброда обратно в мешок, и мы вместе с кошкой притихли.
Долгое молчание прервал Джонс, одержимый своей навязчивой идеей.
— Я ужасный фантазер, старик.
— Я это за вами давно замечал, — сказал я.
— В том, что я говорил о Марте, не было ни слова правды. Она одна из полусотни женщин, до которых у меня не хватало духу дотронуться.
Я не знал, говорит ли он сейчас правду или придумал более благородную ложь. Может быть, он заметил, как я огорчился, и понял все. Может быть, он меня пожалел. Интересно, подумал я, можно ли пасть еще ниже, чем заслужить жалость Джонса?
— Я всегда врал насчет женщин. — Он натянуто засмеялся. — Стоило мне побыть вдвоем с Тин-Тин, и она сразу превращалась в гаитянскую аристократку. Конечно, если мне было кому об этом рассказать. Знаете, старик, у меня за всю жизнь не было ни одной женщины, которой я бы за это не заплатил — или по крайней мере не пообещал заплатить. В трудную минуту, бывает, и зажилишь деньги.
— Марта сама мне сказала, что с вами спала.
— Не может быть. Не верю.
— Сказала. Это были чуть ли не последние ее слова.
— Вот не думал, — мрачно сказал он.
— Чего?
— Что у вас с ней любовь. Еще раз попался на лжи, Вы ей не верьте. Она рассердилась потому, что вы уехали со мной.
— Или потому, что я вас увез.
В темноте что-то заскреблось — это кошка нашла бутерброд.
— Тут очень похоже на джунгли. Вы будете чувствовать себя как дома.
Я услышал, как он отпил из бутылки, а потом сказал:
— Старик, я никогда в жизни не был в джунглях, если не считать зоологического сада в Калькутте.
— Значит, и в Бирме вы не были?
— Нет, там я был. Точнее, рядом. Всего в пятидесяти милях от границы. В Имфале — старшим по приему артистов, приезжавших выступать в войсках. Ну, не самым старшим. Один раз к нам приезжал Ноэль Коуард, — добавил он с гордостью и даже с некоторым облегчением: наконец он нашел что-то, чем можно похвастаться, не солгав.
— Ну, и как вы друг другу понравились?
— Признаться, мне не пришлось с ним поговорить, — сказал Джонс.
— Но в армии вы были?
— Нет. Меня забраковали. Плоскостопие. Но узнав, что я был администратором кинотеатра в Шиллонге, дали мне эту должность. Я носил военное обмундирование, но без знаков различия. Состоял для связи с ЭНСС [ассоциация по организации досуга войск], — добавил он с оттенком непонятной гордости.
Я осветил фонариком ряды серых могил.
— Так какого же черта мы здесь? — сказал я.
— Я чересчур расхвастался, а?
— Вы влипли в скверную историю. Вам не страшно?
— Я как пожарный на первом пожаре.
— С вашими ногами вам будет нелегко лазать по горным тропам.
— С супинаторами я не пропаду, — сказал Джонс. — Но вы им не скажете, старик? Это же была исповедь.
— Они сами скоро узнают и без моей помощи. Значит, вы даже не умеете стрелять из пулемета?
— У них все равно нет пулемета.
— Запоздалое признание. Я не смогу отвезти вас обратно.
— А я и не хочу обратно. Старик, вы не представляете, как мне жилось там, в Имфале. Подружишься с кем-нибудь — я мог ведь познакомить с девочками, — а потом он уходит и больше не возвращается. Или вернется разок-другой, расскажет какую-нибудь историю, и поминай как звали. Там был такой парень. Чартере, он издалека чуял воду... — Джонс оборвал себя на полуслове, он вспомнил.
— Еще одна ложь, — сказал я, точно сам был воинствующим правдолюбцем.
— Не совсем ложь, — возразил он. — Видите ли, когда он мне это рассказал, меня осенило, точно кто-то выкрикнул мою настоящую фамилию.
— А она совсем не Джонс?
— В метрике значится Джонс. Сам видел, — сказал он и покончил с этим вопросом. — Когда он мне это рассказал, я понял, что могу делать то же самое, стоит лишь потренироваться. Я сразу угадал, что это у меня в крови. Я заставлял писаря прятать стаканы с водой у нас в канцелярии, а потом дожидался, пока не захочется пить, и принюхивался. Часто ничего не получалось, но ведь вода из-под крана — это совсем не то. — Он добавил: — Пожалуй, дам отдохнуть ногам, — и я понял по его движениям, что он снимает резиновые сапоги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47