Не всякий, кто помнил день приезда певицы Тересы Сахары в окопы интернациональной бригады, узнал бы в этом жёлтом человеке весёлого бойца-итальянца, вставшего к микрофону, когда фашистский снаряд заставил навсегда умолкнуть отважную испанку. Это был Антонио Спинелли — певец-антифашист, солдат и изгнанник.
Антонио приветливо кивнул Джойсу и вытащил из-за угла сарая банджо. Может быть, это было то самое банджо, что видело окопы Каса дель Кампо, что с боями прошло развалины Университетского городка; то самое банджо, звуки которого разносились над каменными хижинами Бриуэги, чьи струны пели победу под небом Гвадалахары и звучали у французской границы, заставляя грустно качать головами черноглазых сынов Сенегала… Быть может.
Антонио через головы сидящих протянул банджо Джойсу:
— Спой нам, Хамми…
Все обернулись к негру. А он, машинально, беря инструмент, вглядывался в лица сидящих: «Кто?»
— "Джо Хилла", Хамми, — услышал Джойс и не спеша провёл пальцами по струнам. А в голове занозою сидело: «Кто?»
Он пел почти машинально:
Вчера я видел странный сон:
Пришёл ко мне Джо Хилл.
Как прежде, был весёлый он,
Как прежде, полный сил…
Бас Джойса глухо звучал под дырявой крышей сарая.
Он пропел последний куплет:
Джо Хилл ответил: "Слух пустой,
Нельзя меня убить.
В сердцах рабочих — я живой,
Я вечно буду жить!"
Наступила тишина. Она держалась долго. Слушатели вопросительно смотрели на певца. А он пристально вглядывался в их лица.
Кто-то сказал:
— Спой нам ещё, негр.
Джойс узнал голос Миллса. Обернулся и посмотрел ему в лицо.
Несколько мгновений их скрещённые взгляды, словно сцепившись, не могли разойтись.
Джойс отложил банджо и отрицательно покачал головой.
— Нужно спеть, — просто сказал Антонио и протянул руку к инструменту. — Гитара, конечно, удобней, но… я тоже научился играть на этом…
Он провёл по струнам и простуженным тенором запел:
Гранаты рвали нас на куски,
Мы в руках винтовки сжимали.
Мы крепили своими телами Мадрид,
Мы Аргандский мост защищали…
Антонио ещё пел, когда Миллс поднялся и, ни с кем не прощаясь, пошёл к выходу.
Джойс смотрел в его широкую спину, обтянутую кожей старой куртки, и думал: «Кто?»
Из едва светящихся в ночи ворот сарая в чёрную прохладную ночь вырвалась песня. Лучистые слова итальянского говора мягко стлались над свежераспаханной американской землёй. Они летели вслед быстро шагавшему прочь коренастому человеку с круглой седеющей бородой, делавшей его похожим на генерала Гранта. В темноте едва заметно маячила вытертая добела спина кожаной куртки.
Джойс вышел на порог и посмотрел в непроглядную темень американской ночи:
«Кто?»
11
Ванденгейм проснулся в дрянном отеле того маленького миссурийского городка, где он ночью сошёл с поезда президента, пока меняли паровоз.
Некоторое время Джон лежал с открытыми глазами, стараясь собрать мысли. Он долго не мог понять, почему у него такое ощущение, словно кто-то перечил ему, раздражал его в течение всей ночи. Наконец понял, что это ощущение было вызвано неудовлетворённостью, которую оставило бесполезное свидание с президентом.
А может быть, Джон преувеличивает? Что-то из этого свидания всё-таки получилось. Разве Рузвельт не предложил ему принять участие в создании военного флота?.. Отличное дело, чорт возьми! Рузвельт сказал: «Тут вы найдёте применение и железу, и нефти, и своим способностям». Строить нужно авианосцы — самое наступательное оружие Штатов. Кажется, так… Но, чорт побери, Джон дорого дал бы за то, чтобы знать, какую цель преследовал Рузвельт, делая ему такое предложение. Не имел же он, в самом деле, в виду интересы Джона.
Джон позвонил с намерением заказать кофе, но вместо прислуги в комнату вошёл Фостер Доллас.
— Уже? — удивлённо спросил Джон.
— Получив вашу телеграмму, достал самолёт, — сказал Фостер таким тоном, словно хозяин позвал его в соседнюю комнату, а не вытащил из постели среди ночи и заставил совершить перелёт из Улиссвилля.
Фостер вопросительно уставился на Джона, но тот был занят разглядыванием собственной челюсти, вынутой из стакана, стоявшего на ночном столике.
— Выкиньте к чорту эту древность, Джон, — пренебрежительно проговорил Фостер. — Теперь делают замечательные штуки, которых не замечаешь во рту. — И словно в доказательство Фостер оскалил два ряда белых зубов. Даже постучал по ним ногтем, чтобы подчеркнуть их великолепие и прочность.
Но Джон не повёл в его сторону глазом и мрачно проговорил:
— Даже каторжник, говорят, привыкает к своим кандалам… Я уж как-нибудь доживу свой век с этой штукой… — Отерев рукавом пижамы зажатый в пальцах ряд искусственных жёлтых зубов, похожих на волчьи клыки, Джон ловко заправил их в рот.
Эта операция на минуту поглотила внимание Долласа. Потом, хлопнув себя по лбу, он сказал:
— Внизу же вас ждёт сенатор Фрумэн…
— Что ему нужно?
— Он… прилетел со мной… — стараясь выдержать небрежность тона, как если бы такой приезд сенатора был чем-то само собою разумеющимся, сказал Доллас.
— Пошлите его к чорту! — отрезал Джон.
— Он хочет вас видеть, — увещевающе сказал Доллас.
— Меня здесь нет.
— Но я уже сказал, что вы тут.
— Вы ошиблись.
— Джон!
Ванденгейм привстал в постели и посмотрел на Долласа вытаращенными глазами:
— Тогда идите и целуйтесь с этим пендергастовским ублюдком, поняли?.. Мне с ним говорить не о чём… — И Джон решительно махнул рукой, отсылая Фостера. — К чорту и вас вместе с вашим Фрумэном.
Но Долласа, видимо, нисколько не обескураживало обращение шефа. Он нетерпеливо выждал, пока Ванденгейм снова уляжется, и сказал тоном величайшей конфиденциальности:
— Говорят… — и тут же умолк.
Несколько мгновений Джон ждал продолжения, потом нехотя буркнул:
— Ну, ладно, выкладывайте, что ещё говорят?
— Говорят, Фрумэн будет иметь прямое отношение к военной промышленности…
— Глупости! — решительно заявил Ванденгейм. — За душой у него нет и сотой доли того, что нужно, чтобы играть там хоть какую-нибудь роль… Разве только он займётся изготовлением детских ружей под ёлку.
— Вы не так меня поняли, Джон, — виновато произнёс Доллас: — Фрумэн будет иметь отношение к сенатской комиссии по проверке деятельности военных промышленников. Знаете… — он повертел пальцами в воздухе, — в связи с этой историей о злоупотреблениях при поставках на армию… Может быть, даже президент сделает Фрумэна председателем этой комиссии…
— Рузвельт назначит Фрумэна?
— А что ж тут такого?
— Вы, как всегда, все выдумали? — И Ванденгейм уставился на своего поверенного так, что тот съёжился.
— Убей меня бог, — проговорил Доллас, — мне говорил это сам Леги.
На этот раз Ванденгейм так стремительно поднялся в постели, словно помолодел на сорок лет. В один миг сброшенная пижама полетела в угол через голову Долласа.
— Какого чорта вы никогда не говорите всего сразу? — сердито кричал Ванденгейм. — Военная промышленность как раз та область, в которой нам недостаёт своего сенатора.
— Леги говорит, что Фрумэна выдвигает сам президент…
При этих словах пальцы Ванденгейма, возившиеся с завязками пижамных штанов, вдруг замерли, потом рванули шнурок так, что он лопнул. Джон свистнул, как обыкновенный бродяга.
— Нужно разобраться в этом вашем Фрумэне… Он может оказаться попросту шпиком Рузвельта. Мне уже не раз подбрасывали молодцов, чтобы сунуть нос в дела, куда я никогда никого не пускал и пускать не намерен… Тащите сюда этого парня, а сами — к телефону! Звоните Джеймсу Пендергасту: пусть скажет, в какой мере можно доверять этому сенатору, чорт бы его драл!.. В общем, конечно, это правильная идея: во главе сенатской комиссии должен стоять наш парень… — И вдруг, воззрившись на Долласа, свирепо рявкнул: — Где же ваш Фрумэн? Может быть, вы боитесь нарушить его утренний завтрак? Так скажите этой дохлой сове, что теперь не до завтраков: скоро Европа потребует от нас столько оружия, сколько мы не производили никогда. Слышите, Фосс: никогда… По ту сторону океана предстоит переломать кости нескольким десяткам миллионов человек! Этого не сделаешь голыми руками!
Лицо Фостера приняло плотоядное выражение. Адвокат потёр вспотевшие руки.
— Ничего необычайного, Джонни. На бойнях в Чикаго такая цифра не испугала бы никого…
Одно мгновение Джон смотрел на него, переваривая смысл сказанного. Потом с брезгливостью посторонился.
— Вы тупое животное, Фосс… Настоящее животное, — проговорил он. — Люди не быки. Их нельзя миллионами загонять под нож мясника. Тут нужны более совершенные, более дорогие и, к счастью, более прибыльные средства уничтожения. Нужна большая техника, Фосс. Да, да, самая совершенная техника, потому что люди сопротивляются, когда их гонят на убой. Они не хотят умирать, они сами стараются убивать тех, кого мы посылаем для их уничтожения. В этом есть, разумеется, и своя хорошая сторона, Фосс.
— Америка, к сожалению, ещё ни с кем не воюет…
— Не воюет, так будет воевать, — решительно отрезал Джон. — Рано или поздно это придёт. Должно прийти по логике вещей. Если мы не ввяжемся в то, что уже началось в Европе, то непременно столкнёмся с Японией. — Он потёр лоб, чтобы поймать ускользнувшую было мысль. — Я хотел сказать, что в обоих случаях понадобится гигантская техника уничтожения. Мы предоставим её всякому, кто хочет заняться уничтожением друг друга. Какой-то советский дипломат, тот, что говорил на всех этих конференциях в Лиге наций, изобрёл формулу «неделимости мира». Я противопоставляю ей свою формулу — «неделимость войны». Где бы ни шла война, Фосс, — это наша война. Где бы ни уничтожали лишние рты — пулемёты работают на нас. Не только потому, что в большинстве случаев это наши пулемёты, за которые нам заплачено золотом, а и потому, что каждый уничтоженный человек — это списанный со счётов потенциальный протестант против существующего порядка. Будь то индиец или негр, испанец или китаец — всё равно: революция — везде революция. Её отблески не могут быть не видны американцам. А им нужно предоставлять совсем другие зрелища. Покажите им девчонок, задирающих ноги. Вот что им нужно для успокоения волнений. Туда и направьте поток их темперамента.
Фостер умоляюще сложил руки:
— Джонни, вас ждёт сенатор!
— Пусть ждёт, — огрызнулся Ванденгейм. — Не он даёт нам жизнь, а мы ему. Завтра я заплачу Пендергасту на сто тысяч больше, и он перестанет быть «потомственным демократом». Вместо Фрумэна Джеймс пошлёт в сенат того, кто нужен мне… Я говорю вам о деле, Фосс, а вы перебиваете меня всякими пустяками. — Джон сердито сморщился. — Вот и сбили с мысли. Чорт с ним!.. В общем вы должны понять, наше внимание должно быть теперь направлено на военную промышленность. Пусть это будет судостроение для Штатов. Не возражаю. Я готов принять в этом участие, если мне обещают настоящий бизнес. Но Европе нужны теперь не корабли. Запомните, Фосс: Европе нужны не корабли. Мы должны дать ей все виды оружия, каких она потребует. Все равно, кто: немцы или французы, испанцы или турки — давайте им оружие в любом количестве. Нужно подготовить их к драке так, чтобы, раз начавшись, она не затухла уже, пока не перебьют половину людей в этой гнилой дыре — Европе…
— Слава господу, генерал Франко успешно… — начал было Доллас, но Ванденгейм отмахнулся от него, как от назойливой мухи, и продолжал:
— Если пожар затихает, в него льют керосин.
— При условии, что дом хорошо застрахован… — усмехнулся Доллас.
— Наше дело застраховано, как никакое другое. Кто бы ни взял там верх, в выигрыше будем мы. А что касается вашего Франко, то он просто вонючий клоп!.. Годами копается там, где следовало все покончить в два месяца. А вы заставили меня открыть кредит его комиссионерам. Ещё одна ошибка вам на счёт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Антонио приветливо кивнул Джойсу и вытащил из-за угла сарая банджо. Может быть, это было то самое банджо, что видело окопы Каса дель Кампо, что с боями прошло развалины Университетского городка; то самое банджо, звуки которого разносились над каменными хижинами Бриуэги, чьи струны пели победу под небом Гвадалахары и звучали у французской границы, заставляя грустно качать головами черноглазых сынов Сенегала… Быть может.
Антонио через головы сидящих протянул банджо Джойсу:
— Спой нам, Хамми…
Все обернулись к негру. А он, машинально, беря инструмент, вглядывался в лица сидящих: «Кто?»
— "Джо Хилла", Хамми, — услышал Джойс и не спеша провёл пальцами по струнам. А в голове занозою сидело: «Кто?»
Он пел почти машинально:
Вчера я видел странный сон:
Пришёл ко мне Джо Хилл.
Как прежде, был весёлый он,
Как прежде, полный сил…
Бас Джойса глухо звучал под дырявой крышей сарая.
Он пропел последний куплет:
Джо Хилл ответил: "Слух пустой,
Нельзя меня убить.
В сердцах рабочих — я живой,
Я вечно буду жить!"
Наступила тишина. Она держалась долго. Слушатели вопросительно смотрели на певца. А он пристально вглядывался в их лица.
Кто-то сказал:
— Спой нам ещё, негр.
Джойс узнал голос Миллса. Обернулся и посмотрел ему в лицо.
Несколько мгновений их скрещённые взгляды, словно сцепившись, не могли разойтись.
Джойс отложил банджо и отрицательно покачал головой.
— Нужно спеть, — просто сказал Антонио и протянул руку к инструменту. — Гитара, конечно, удобней, но… я тоже научился играть на этом…
Он провёл по струнам и простуженным тенором запел:
Гранаты рвали нас на куски,
Мы в руках винтовки сжимали.
Мы крепили своими телами Мадрид,
Мы Аргандский мост защищали…
Антонио ещё пел, когда Миллс поднялся и, ни с кем не прощаясь, пошёл к выходу.
Джойс смотрел в его широкую спину, обтянутую кожей старой куртки, и думал: «Кто?»
Из едва светящихся в ночи ворот сарая в чёрную прохладную ночь вырвалась песня. Лучистые слова итальянского говора мягко стлались над свежераспаханной американской землёй. Они летели вслед быстро шагавшему прочь коренастому человеку с круглой седеющей бородой, делавшей его похожим на генерала Гранта. В темноте едва заметно маячила вытертая добела спина кожаной куртки.
Джойс вышел на порог и посмотрел в непроглядную темень американской ночи:
«Кто?»
11
Ванденгейм проснулся в дрянном отеле того маленького миссурийского городка, где он ночью сошёл с поезда президента, пока меняли паровоз.
Некоторое время Джон лежал с открытыми глазами, стараясь собрать мысли. Он долго не мог понять, почему у него такое ощущение, словно кто-то перечил ему, раздражал его в течение всей ночи. Наконец понял, что это ощущение было вызвано неудовлетворённостью, которую оставило бесполезное свидание с президентом.
А может быть, Джон преувеличивает? Что-то из этого свидания всё-таки получилось. Разве Рузвельт не предложил ему принять участие в создании военного флота?.. Отличное дело, чорт возьми! Рузвельт сказал: «Тут вы найдёте применение и железу, и нефти, и своим способностям». Строить нужно авианосцы — самое наступательное оружие Штатов. Кажется, так… Но, чорт побери, Джон дорого дал бы за то, чтобы знать, какую цель преследовал Рузвельт, делая ему такое предложение. Не имел же он, в самом деле, в виду интересы Джона.
Джон позвонил с намерением заказать кофе, но вместо прислуги в комнату вошёл Фостер Доллас.
— Уже? — удивлённо спросил Джон.
— Получив вашу телеграмму, достал самолёт, — сказал Фостер таким тоном, словно хозяин позвал его в соседнюю комнату, а не вытащил из постели среди ночи и заставил совершить перелёт из Улиссвилля.
Фостер вопросительно уставился на Джона, но тот был занят разглядыванием собственной челюсти, вынутой из стакана, стоявшего на ночном столике.
— Выкиньте к чорту эту древность, Джон, — пренебрежительно проговорил Фостер. — Теперь делают замечательные штуки, которых не замечаешь во рту. — И словно в доказательство Фостер оскалил два ряда белых зубов. Даже постучал по ним ногтем, чтобы подчеркнуть их великолепие и прочность.
Но Джон не повёл в его сторону глазом и мрачно проговорил:
— Даже каторжник, говорят, привыкает к своим кандалам… Я уж как-нибудь доживу свой век с этой штукой… — Отерев рукавом пижамы зажатый в пальцах ряд искусственных жёлтых зубов, похожих на волчьи клыки, Джон ловко заправил их в рот.
Эта операция на минуту поглотила внимание Долласа. Потом, хлопнув себя по лбу, он сказал:
— Внизу же вас ждёт сенатор Фрумэн…
— Что ему нужно?
— Он… прилетел со мной… — стараясь выдержать небрежность тона, как если бы такой приезд сенатора был чем-то само собою разумеющимся, сказал Доллас.
— Пошлите его к чорту! — отрезал Джон.
— Он хочет вас видеть, — увещевающе сказал Доллас.
— Меня здесь нет.
— Но я уже сказал, что вы тут.
— Вы ошиблись.
— Джон!
Ванденгейм привстал в постели и посмотрел на Долласа вытаращенными глазами:
— Тогда идите и целуйтесь с этим пендергастовским ублюдком, поняли?.. Мне с ним говорить не о чём… — И Джон решительно махнул рукой, отсылая Фостера. — К чорту и вас вместе с вашим Фрумэном.
Но Долласа, видимо, нисколько не обескураживало обращение шефа. Он нетерпеливо выждал, пока Ванденгейм снова уляжется, и сказал тоном величайшей конфиденциальности:
— Говорят… — и тут же умолк.
Несколько мгновений Джон ждал продолжения, потом нехотя буркнул:
— Ну, ладно, выкладывайте, что ещё говорят?
— Говорят, Фрумэн будет иметь прямое отношение к военной промышленности…
— Глупости! — решительно заявил Ванденгейм. — За душой у него нет и сотой доли того, что нужно, чтобы играть там хоть какую-нибудь роль… Разве только он займётся изготовлением детских ружей под ёлку.
— Вы не так меня поняли, Джон, — виновато произнёс Доллас: — Фрумэн будет иметь отношение к сенатской комиссии по проверке деятельности военных промышленников. Знаете… — он повертел пальцами в воздухе, — в связи с этой историей о злоупотреблениях при поставках на армию… Может быть, даже президент сделает Фрумэна председателем этой комиссии…
— Рузвельт назначит Фрумэна?
— А что ж тут такого?
— Вы, как всегда, все выдумали? — И Ванденгейм уставился на своего поверенного так, что тот съёжился.
— Убей меня бог, — проговорил Доллас, — мне говорил это сам Леги.
На этот раз Ванденгейм так стремительно поднялся в постели, словно помолодел на сорок лет. В один миг сброшенная пижама полетела в угол через голову Долласа.
— Какого чорта вы никогда не говорите всего сразу? — сердито кричал Ванденгейм. — Военная промышленность как раз та область, в которой нам недостаёт своего сенатора.
— Леги говорит, что Фрумэна выдвигает сам президент…
При этих словах пальцы Ванденгейма, возившиеся с завязками пижамных штанов, вдруг замерли, потом рванули шнурок так, что он лопнул. Джон свистнул, как обыкновенный бродяга.
— Нужно разобраться в этом вашем Фрумэне… Он может оказаться попросту шпиком Рузвельта. Мне уже не раз подбрасывали молодцов, чтобы сунуть нос в дела, куда я никогда никого не пускал и пускать не намерен… Тащите сюда этого парня, а сами — к телефону! Звоните Джеймсу Пендергасту: пусть скажет, в какой мере можно доверять этому сенатору, чорт бы его драл!.. В общем, конечно, это правильная идея: во главе сенатской комиссии должен стоять наш парень… — И вдруг, воззрившись на Долласа, свирепо рявкнул: — Где же ваш Фрумэн? Может быть, вы боитесь нарушить его утренний завтрак? Так скажите этой дохлой сове, что теперь не до завтраков: скоро Европа потребует от нас столько оружия, сколько мы не производили никогда. Слышите, Фосс: никогда… По ту сторону океана предстоит переломать кости нескольким десяткам миллионов человек! Этого не сделаешь голыми руками!
Лицо Фостера приняло плотоядное выражение. Адвокат потёр вспотевшие руки.
— Ничего необычайного, Джонни. На бойнях в Чикаго такая цифра не испугала бы никого…
Одно мгновение Джон смотрел на него, переваривая смысл сказанного. Потом с брезгливостью посторонился.
— Вы тупое животное, Фосс… Настоящее животное, — проговорил он. — Люди не быки. Их нельзя миллионами загонять под нож мясника. Тут нужны более совершенные, более дорогие и, к счастью, более прибыльные средства уничтожения. Нужна большая техника, Фосс. Да, да, самая совершенная техника, потому что люди сопротивляются, когда их гонят на убой. Они не хотят умирать, они сами стараются убивать тех, кого мы посылаем для их уничтожения. В этом есть, разумеется, и своя хорошая сторона, Фосс.
— Америка, к сожалению, ещё ни с кем не воюет…
— Не воюет, так будет воевать, — решительно отрезал Джон. — Рано или поздно это придёт. Должно прийти по логике вещей. Если мы не ввяжемся в то, что уже началось в Европе, то непременно столкнёмся с Японией. — Он потёр лоб, чтобы поймать ускользнувшую было мысль. — Я хотел сказать, что в обоих случаях понадобится гигантская техника уничтожения. Мы предоставим её всякому, кто хочет заняться уничтожением друг друга. Какой-то советский дипломат, тот, что говорил на всех этих конференциях в Лиге наций, изобрёл формулу «неделимости мира». Я противопоставляю ей свою формулу — «неделимость войны». Где бы ни шла война, Фосс, — это наша война. Где бы ни уничтожали лишние рты — пулемёты работают на нас. Не только потому, что в большинстве случаев это наши пулемёты, за которые нам заплачено золотом, а и потому, что каждый уничтоженный человек — это списанный со счётов потенциальный протестант против существующего порядка. Будь то индиец или негр, испанец или китаец — всё равно: революция — везде революция. Её отблески не могут быть не видны американцам. А им нужно предоставлять совсем другие зрелища. Покажите им девчонок, задирающих ноги. Вот что им нужно для успокоения волнений. Туда и направьте поток их темперамента.
Фостер умоляюще сложил руки:
— Джонни, вас ждёт сенатор!
— Пусть ждёт, — огрызнулся Ванденгейм. — Не он даёт нам жизнь, а мы ему. Завтра я заплачу Пендергасту на сто тысяч больше, и он перестанет быть «потомственным демократом». Вместо Фрумэна Джеймс пошлёт в сенат того, кто нужен мне… Я говорю вам о деле, Фосс, а вы перебиваете меня всякими пустяками. — Джон сердито сморщился. — Вот и сбили с мысли. Чорт с ним!.. В общем вы должны понять, наше внимание должно быть теперь направлено на военную промышленность. Пусть это будет судостроение для Штатов. Не возражаю. Я готов принять в этом участие, если мне обещают настоящий бизнес. Но Европе нужны теперь не корабли. Запомните, Фосс: Европе нужны не корабли. Мы должны дать ей все виды оружия, каких она потребует. Все равно, кто: немцы или французы, испанцы или турки — давайте им оружие в любом количестве. Нужно подготовить их к драке так, чтобы, раз начавшись, она не затухла уже, пока не перебьют половину людей в этой гнилой дыре — Европе…
— Слава господу, генерал Франко успешно… — начал было Доллас, но Ванденгейм отмахнулся от него, как от назойливой мухи, и продолжал:
— Если пожар затихает, в него льют керосин.
— При условии, что дом хорошо застрахован… — усмехнулся Доллас.
— Наше дело застраховано, как никакое другое. Кто бы ни взял там верх, в выигрыше будем мы. А что касается вашего Франко, то он просто вонючий клоп!.. Годами копается там, где следовало все покончить в два месяца. А вы заставили меня открыть кредит его комиссионерам. Ещё одна ошибка вам на счёт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73