Больше того: нынешний рассказ помощника государственного секретаря не соответствовал и его официальному докладу, представленному президенту Штатов через государственного секретаря Хэлла. Тут не было высоких фраз о миротворческой миссии Соединённых Штатов. Речь шла о реальном соотношении сил и влияний, дающих американским дельцам возможность взобраться на гору развалин, какие будет представлять собою Европа, если удастся поддержать огонь в кузнице войны. Если ключом к решению такого рода американских проблем в Европе прежде было золото, то теперь становились сталь, каучук, нефть, стратегическое сырьё. Отпускать эти «лекарства» для заболевшей психозом войны Европы в той или другой дозе, отпускать тому или другому из воюющих — вот к чему должна была теперь сводиться политика ванденгеймов и их доверенных в торговле, в промышленности, в государственном аппарате. Обманчивые посулы территориальных приобретений и удовлетворения реваншистских стремлений хищников стали средством политики монополий. Тем более, что обещать чужое было легко. Тонкий намёк на то, что для здорового существования Рура нужна лотарингская руда, заставлял гореть глаза Гитлера. Пущенное вскользь замечание о том, что Средиземное море не может стать итальянским, пока ключи от него — Гибралтар и Суэц — находятся в руках «посторонних», приводило в восторг Муссолини. Одновременно с этим в Лондоне можно было шепнуть, что священным правом бриттов является «раскупорка сицилийской пробки», тормозящей заморскую торговлю Англии, а в Париже дать понять, что французам не суждено спать спокойно, пока на Рейне хозяйничает Крупп…
Когда Самнер Уэллес закончил своё сообщение и, умолкнув, сложил руки на животе, Доллас порывисто поднялся с кресла. Ни на его пронырливой физиономии, ни в движениях не осталось и следа недавно владевшей им сонливости Маленькие глазки, сузившись, блестели жадностью и энергией, руки то с силою вонзались в карманы, то теребили лацканы пиджака, пальцы непрерывно двигались, как комок свившихся красных червей. Доллас больше не садился. Он стремительно перебегал от кресла к креслу, словно не находя себе места.
Уэллес все молчал.
Наконец Доллас остановился перед помощником государственного секретаря и быстро проговорил:
— Вы все именно так и рассказали президенту?
Уэллес сделал неопределённое движение пальцами скрещённых рук.
— ФДР слишком брезгливый человек.
В тот же день, когда состоялась эта встреча, в конторе «Доллас и Доллас» перебывало немало дипломатов и конгрессменов. Сам Фостер тоже сделал немало визитов. В ход пошло всё, что могло подлить масла в пожар европейской войны. Наконец он представит Ванденгейму свой отчёт об европейской ситуации и предложение о мерах, какие следует принять для того, чтобы не дать выбить американцев из ведущейся в Европе большой игры.
Этот политический момент ознаменовался событием, по-своему беспримерным в истории американских монополий: на секретное совещание, не в качестве соперников, а для заключения боевого союза, сошлись представители враждующих монополистических держав Моргана и Рокфеллера. Их усилия должны были быть объединены, чтобы спасти от взаимоуничтожения основные англо-германские силы европейской реакции. Держать Черчилля как острастку для Гитлера, а Гитлера заставить сбить спесь с Черчилля, ни в коем случае не дать им сговориться между собой без помощи американцев — такова была генеральная схема. Волей-неволей в качестве первого шага к её осуществлению приходилось признать и логически довести до конца ту пакость, которую Черчилль устроил французам, — сделать Францию колонией Гитлера. Второй шаг — крепкий удар Геринга по английскому черепу. Для этого нужно было осуществить угрозу воздушного «блица» против Англии. Избрать какой-нибудь промышленный центр, где нет американских интересов, и превратить его в показательную кучу камней. Можно наугад ткнуть пальцем в карту: пусть будет, скажем, Ковентри. В-третьих, необходимо безотлагательно подбросить помощь англичанам, чтобы они тут же дали по рукам Гитлеру, как только он вообразил, что настал последний день Англии.
Жестоко ошибся бы человек, который вообразил бы, будто все это говорилось уполномоченными финансовых и промышленных королей Америки в сколько-нибудь завуалированной форме. В конце концов они были среди своих. К чему были фиговые листки? Можно было резвиться нагишом, подобно первобытным дикарям, размахивая дубинами. Так они и делали. Ачес рычал на Долласа, Доллас, скалил зубы на Ачеса. Исподтишка за всем приглядывал в качестве секретного наблюдателя от сената председатель комиссии по военной промышленности Гарри Фрумэн. Потом все сошлись в круг и, отложив дубины, обменялись рукопожатиями, подписавшись под великой хартией великих американских вольностей в Европе.
На следующий день поверенные сделали доклады своим патронам. Рокфеллер, Морган, Мэллон, Дюпон и другие незримые участники сговора утвердили соглашение своих адвокатов. Судьба Франции была решена. Напрасно метался французский премьер Рейно, взывая к «милосердию демократической Америки». Напрасно Черчилль сидел, судорожно вцепившись в подлокотники, и следил по карте, как одно за другим освобождаются на французском театре немецкие механизированные соединения, как переносятся на побережье пролива аэродромы Геринга, как мчатся через Рейн немецкие составы, гружённые авиабомбами. Черчилль уже понял: не его двадцати пяти эскадрильям отбиться от армад Геринга, хотя бы эти эскадрильи и были вооружены теперь «Спитфайрами» вместо окончательно одряхлевших «Харрикейнов». Остатки жидких волос шевелились на голове британского премьера при мысли о том, что, как сам он предал Францию, чтобы заткнуть глотку нацистской гиене, точно так же янки могут предать Англию, чтобы подкормить Гитлера её костями. Все было ужасно, все выходило за пределы ясного понимания даже самых «реальных политиков», какими тщились выглядеть господа члены английского кабинета. Конец нитки, за которую можно было бы размотать клубок, находился далеко по ту сторону океана. За него было не легко ухватиться.
От имени французского правительства Рейно отправил Рузвельту телеграмму с призывом о помощи. Этот призыв он назвал «последним». Погубив Францию, шайка интриганов и предателей во главе с Рейно теперь предприняла манёвр, призванный в какой-то мере обелить её в глазах народа. Французский премьер говорил, что если не последует немедленно самая эффективная помощь Америки, Франция падёт, Франция будет растоптана, Франция перестанет существовать! Это была демагогия.
Кабинет министров не расходился в ожидании ответа. Однако этот демагогический трюк провалился.
Накануне того утра, когда каблограмма Рейно прибыла в Вашингтон, у Рузвельта болела голова. По заявлению камердинера, президент в ту ночь спал дурно, забылся только на рассвете. Его беспокоили боли в ногах.
Некоторое время адмирал Леги, явившийся с утренним докладом президенту, в задумчивости смотрел на камердинера, потом медленно повернулся и не спеша побрёл прочь. Он шёл по коридору, якобы от нечего делать заглядывая в ещё пустые комнаты. Так дошёл он до кабинета Гопкинса.
Леги отлично знал, что Гопкинс, мучимый болезнью, спит очень мало, встаёт рано и является на служебную половину Белого дома чуть ли не одновременно с неграми-уборщиками. Однако адмирал счёл нужным состроить удивлённую мину:
— Уже на ногах?
Гопкинс с кислым видом поглядел на Леги: у него сегодня особенно мучительно болел живот.
Адмирал протянул советнику телеграмму премьера Рейно. Гопкинс проглядел её без всякого интереса и вернул, не сказав ни слова. Посмотрел на часы: стрелки показывали девять. Обычно президент уже полчаса как бодрствовал: к этому времени он мог быть в столовой. Гопкинс вопросительно посмотрел на Леги:
— Идёте докладывать?
— Он ещё спит.
Гопкинс нахмурился и несколько мгновений оставался в раздумье.
— Будить, пожалуй, не следует…
Это было сказано тихо и неопределённо, но Леги поспешил ответить согласным кивком головы и отправился к себе.
Прошёл час. В дверь его комнаты коротко постучали, и на пороге показался Гопкинс.
— Сам велел сейчас же сообщить в Тур, что Штаты готовы утроить помощь французам.
Ошеломлённый Леги отбросил карандаш.
— Вы ему всё-таки сказали! — В голосе адмирала слышался испуг, но он тут же рассмеялся и, поймав катящийся по столу карандаш, приготовился писать. — Ну же!
— Что вы намерены писать?
— Все, что угодно патрону: хотя бы об удесятерений нашей помощи Франции, но с маленькой припиской: «Однако не раньше, чем получим на это согласие конгресса…» Это спасёт его от неприятностей с мулами.
Несколько мгновений Гопкинс в нерешительности смотрел на Леги.
— Но ведь это же равносильно тому, что ответа не будет…
— Диктуйте, Гарри, — с усмешкой сказал адмирал.
В окрестностях Тура наступила предвечерняя прохлада, а в городе было ещё жарко. Старые каменные дома были накалены. В большом зале ратуши, с растерзанными галстуками, в одних жилетах, а кое-кто и без жилетов, все ещё сидели министры Франции. Воспалённые, сонно-равнодушные глаза, потемневшие от небритой щетины лица, пряди волос, неряшливо свисающие на потные лбы, позы — все свидетельствовало о том, что этим людям скоро будет безразлично все.
Министры ждали ответа из-за океана. Посол «великой заокеанской демократии» не дал себе труда последовать за французским правительством в Тур Уильям Буллит остался в Париже, чтобы встретить своих немецких друзей, и прежде всего, чтобы принять неожиданно и тайно появившегося в Париже Отто Абеца. В тот вечер 13 июня 1940 года, накануне вступления в Париж немецко-фашистских войск, в малой гостиной посольского особняка Соединённых Штатов Буллит сказал мужу своей бывшей приятельницы:
— Дорогой друг, пока я представляю тут Соединённые Штаты, вы можете быть покойны, — Буллит дружески положил руку на плечо Абеца. — Никто не вытащит из-под тюфяка умирающей Франции того, что предназначено вам… Если бы только я мог связаться с нашими друзьями в Вашингтоне…
— Что вам мешает?
— Телефонная связь с Америкой прервана.
— Я устрою вам разговор через Берлин, — после минутного колебания сказал Абец.
Действительно, оказалось достаточно нескольких слов Риббентропу, и тот обещал в ту же ночь связать Буллита с Леги.
После полуночи, когда Абец уже спал, Вашингтон вызвал Буллита по проводу через Берлин. Буллит услышал в трубке голос Леги:
— Можете информировать кого нужно: Рейно получит ответ дня через два. Примерное содержание: «Мы удвоим усилия, чтобы помочь Франции. Но для их реализации нам нужно согласие конгресса». Вы меня поняли? — спросил адмирал.
— Вполне… Не может быть никаких неожиданностей со стороны самого?
— Я беру его на себя.
— Короче говоря: положительного ответа не будет?
— Да, — решительно отрезал адмирал.
— Спасибо, Уильям! — вырвалось у Буллита.
— Не за что, Уильям. Только не теряйте времени там, а тут все будет в порядке…
Положив трубку, Буллит радостно потёр руки и про себя повторил: «Ответа не будет!..»
Утром Буллит сказал Абецу:
— Я очень хотел бы, чтобы вы, не теряя времени, отправились в ставку фюрера. Вы должны передать ему, что все в порядке: Франция должна рассчитывать только на себя. Значит, руки для действий над Англией у вас развязаны. Однако, — тут Буллит заговорил шопотом, — однако из этого вовсе не следует, что обязательства относительно России снимаются с фюрера. Напротив того: уничтожение Франции и право дать хорошего тумака англичанам — только поощрение, щедрое поощрение к активности на востоке…
Буллит настолько понизил голос, что даже если бы в комнате имелись самые тонкие приборы подслушивания, они не могли бы уловить того, что слетало с уст посла заокеанской республики и было предназначено для передачи самому отвратительному тирану, какого знала Европа тех дней, — Гитлеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Когда Самнер Уэллес закончил своё сообщение и, умолкнув, сложил руки на животе, Доллас порывисто поднялся с кресла. Ни на его пронырливой физиономии, ни в движениях не осталось и следа недавно владевшей им сонливости Маленькие глазки, сузившись, блестели жадностью и энергией, руки то с силою вонзались в карманы, то теребили лацканы пиджака, пальцы непрерывно двигались, как комок свившихся красных червей. Доллас больше не садился. Он стремительно перебегал от кресла к креслу, словно не находя себе места.
Уэллес все молчал.
Наконец Доллас остановился перед помощником государственного секретаря и быстро проговорил:
— Вы все именно так и рассказали президенту?
Уэллес сделал неопределённое движение пальцами скрещённых рук.
— ФДР слишком брезгливый человек.
В тот же день, когда состоялась эта встреча, в конторе «Доллас и Доллас» перебывало немало дипломатов и конгрессменов. Сам Фостер тоже сделал немало визитов. В ход пошло всё, что могло подлить масла в пожар европейской войны. Наконец он представит Ванденгейму свой отчёт об европейской ситуации и предложение о мерах, какие следует принять для того, чтобы не дать выбить американцев из ведущейся в Европе большой игры.
Этот политический момент ознаменовался событием, по-своему беспримерным в истории американских монополий: на секретное совещание, не в качестве соперников, а для заключения боевого союза, сошлись представители враждующих монополистических держав Моргана и Рокфеллера. Их усилия должны были быть объединены, чтобы спасти от взаимоуничтожения основные англо-германские силы европейской реакции. Держать Черчилля как острастку для Гитлера, а Гитлера заставить сбить спесь с Черчилля, ни в коем случае не дать им сговориться между собой без помощи американцев — такова была генеральная схема. Волей-неволей в качестве первого шага к её осуществлению приходилось признать и логически довести до конца ту пакость, которую Черчилль устроил французам, — сделать Францию колонией Гитлера. Второй шаг — крепкий удар Геринга по английскому черепу. Для этого нужно было осуществить угрозу воздушного «блица» против Англии. Избрать какой-нибудь промышленный центр, где нет американских интересов, и превратить его в показательную кучу камней. Можно наугад ткнуть пальцем в карту: пусть будет, скажем, Ковентри. В-третьих, необходимо безотлагательно подбросить помощь англичанам, чтобы они тут же дали по рукам Гитлеру, как только он вообразил, что настал последний день Англии.
Жестоко ошибся бы человек, который вообразил бы, будто все это говорилось уполномоченными финансовых и промышленных королей Америки в сколько-нибудь завуалированной форме. В конце концов они были среди своих. К чему были фиговые листки? Можно было резвиться нагишом, подобно первобытным дикарям, размахивая дубинами. Так они и делали. Ачес рычал на Долласа, Доллас, скалил зубы на Ачеса. Исподтишка за всем приглядывал в качестве секретного наблюдателя от сената председатель комиссии по военной промышленности Гарри Фрумэн. Потом все сошлись в круг и, отложив дубины, обменялись рукопожатиями, подписавшись под великой хартией великих американских вольностей в Европе.
На следующий день поверенные сделали доклады своим патронам. Рокфеллер, Морган, Мэллон, Дюпон и другие незримые участники сговора утвердили соглашение своих адвокатов. Судьба Франции была решена. Напрасно метался французский премьер Рейно, взывая к «милосердию демократической Америки». Напрасно Черчилль сидел, судорожно вцепившись в подлокотники, и следил по карте, как одно за другим освобождаются на французском театре немецкие механизированные соединения, как переносятся на побережье пролива аэродромы Геринга, как мчатся через Рейн немецкие составы, гружённые авиабомбами. Черчилль уже понял: не его двадцати пяти эскадрильям отбиться от армад Геринга, хотя бы эти эскадрильи и были вооружены теперь «Спитфайрами» вместо окончательно одряхлевших «Харрикейнов». Остатки жидких волос шевелились на голове британского премьера при мысли о том, что, как сам он предал Францию, чтобы заткнуть глотку нацистской гиене, точно так же янки могут предать Англию, чтобы подкормить Гитлера её костями. Все было ужасно, все выходило за пределы ясного понимания даже самых «реальных политиков», какими тщились выглядеть господа члены английского кабинета. Конец нитки, за которую можно было бы размотать клубок, находился далеко по ту сторону океана. За него было не легко ухватиться.
От имени французского правительства Рейно отправил Рузвельту телеграмму с призывом о помощи. Этот призыв он назвал «последним». Погубив Францию, шайка интриганов и предателей во главе с Рейно теперь предприняла манёвр, призванный в какой-то мере обелить её в глазах народа. Французский премьер говорил, что если не последует немедленно самая эффективная помощь Америки, Франция падёт, Франция будет растоптана, Франция перестанет существовать! Это была демагогия.
Кабинет министров не расходился в ожидании ответа. Однако этот демагогический трюк провалился.
Накануне того утра, когда каблограмма Рейно прибыла в Вашингтон, у Рузвельта болела голова. По заявлению камердинера, президент в ту ночь спал дурно, забылся только на рассвете. Его беспокоили боли в ногах.
Некоторое время адмирал Леги, явившийся с утренним докладом президенту, в задумчивости смотрел на камердинера, потом медленно повернулся и не спеша побрёл прочь. Он шёл по коридору, якобы от нечего делать заглядывая в ещё пустые комнаты. Так дошёл он до кабинета Гопкинса.
Леги отлично знал, что Гопкинс, мучимый болезнью, спит очень мало, встаёт рано и является на служебную половину Белого дома чуть ли не одновременно с неграми-уборщиками. Однако адмирал счёл нужным состроить удивлённую мину:
— Уже на ногах?
Гопкинс с кислым видом поглядел на Леги: у него сегодня особенно мучительно болел живот.
Адмирал протянул советнику телеграмму премьера Рейно. Гопкинс проглядел её без всякого интереса и вернул, не сказав ни слова. Посмотрел на часы: стрелки показывали девять. Обычно президент уже полчаса как бодрствовал: к этому времени он мог быть в столовой. Гопкинс вопросительно посмотрел на Леги:
— Идёте докладывать?
— Он ещё спит.
Гопкинс нахмурился и несколько мгновений оставался в раздумье.
— Будить, пожалуй, не следует…
Это было сказано тихо и неопределённо, но Леги поспешил ответить согласным кивком головы и отправился к себе.
Прошёл час. В дверь его комнаты коротко постучали, и на пороге показался Гопкинс.
— Сам велел сейчас же сообщить в Тур, что Штаты готовы утроить помощь французам.
Ошеломлённый Леги отбросил карандаш.
— Вы ему всё-таки сказали! — В голосе адмирала слышался испуг, но он тут же рассмеялся и, поймав катящийся по столу карандаш, приготовился писать. — Ну же!
— Что вы намерены писать?
— Все, что угодно патрону: хотя бы об удесятерений нашей помощи Франции, но с маленькой припиской: «Однако не раньше, чем получим на это согласие конгресса…» Это спасёт его от неприятностей с мулами.
Несколько мгновений Гопкинс в нерешительности смотрел на Леги.
— Но ведь это же равносильно тому, что ответа не будет…
— Диктуйте, Гарри, — с усмешкой сказал адмирал.
В окрестностях Тура наступила предвечерняя прохлада, а в городе было ещё жарко. Старые каменные дома были накалены. В большом зале ратуши, с растерзанными галстуками, в одних жилетах, а кое-кто и без жилетов, все ещё сидели министры Франции. Воспалённые, сонно-равнодушные глаза, потемневшие от небритой щетины лица, пряди волос, неряшливо свисающие на потные лбы, позы — все свидетельствовало о том, что этим людям скоро будет безразлично все.
Министры ждали ответа из-за океана. Посол «великой заокеанской демократии» не дал себе труда последовать за французским правительством в Тур Уильям Буллит остался в Париже, чтобы встретить своих немецких друзей, и прежде всего, чтобы принять неожиданно и тайно появившегося в Париже Отто Абеца. В тот вечер 13 июня 1940 года, накануне вступления в Париж немецко-фашистских войск, в малой гостиной посольского особняка Соединённых Штатов Буллит сказал мужу своей бывшей приятельницы:
— Дорогой друг, пока я представляю тут Соединённые Штаты, вы можете быть покойны, — Буллит дружески положил руку на плечо Абеца. — Никто не вытащит из-под тюфяка умирающей Франции того, что предназначено вам… Если бы только я мог связаться с нашими друзьями в Вашингтоне…
— Что вам мешает?
— Телефонная связь с Америкой прервана.
— Я устрою вам разговор через Берлин, — после минутного колебания сказал Абец.
Действительно, оказалось достаточно нескольких слов Риббентропу, и тот обещал в ту же ночь связать Буллита с Леги.
После полуночи, когда Абец уже спал, Вашингтон вызвал Буллита по проводу через Берлин. Буллит услышал в трубке голос Леги:
— Можете информировать кого нужно: Рейно получит ответ дня через два. Примерное содержание: «Мы удвоим усилия, чтобы помочь Франции. Но для их реализации нам нужно согласие конгресса». Вы меня поняли? — спросил адмирал.
— Вполне… Не может быть никаких неожиданностей со стороны самого?
— Я беру его на себя.
— Короче говоря: положительного ответа не будет?
— Да, — решительно отрезал адмирал.
— Спасибо, Уильям! — вырвалось у Буллита.
— Не за что, Уильям. Только не теряйте времени там, а тут все будет в порядке…
Положив трубку, Буллит радостно потёр руки и про себя повторил: «Ответа не будет!..»
Утром Буллит сказал Абецу:
— Я очень хотел бы, чтобы вы, не теряя времени, отправились в ставку фюрера. Вы должны передать ему, что все в порядке: Франция должна рассчитывать только на себя. Значит, руки для действий над Англией у вас развязаны. Однако, — тут Буллит заговорил шопотом, — однако из этого вовсе не следует, что обязательства относительно России снимаются с фюрера. Напротив того: уничтожение Франции и право дать хорошего тумака англичанам — только поощрение, щедрое поощрение к активности на востоке…
Буллит настолько понизил голос, что даже если бы в комнате имелись самые тонкие приборы подслушивания, они не могли бы уловить того, что слетало с уст посла заокеанской республики и было предназначено для передачи самому отвратительному тирану, какого знала Европа тех дней, — Гитлеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73