— несколько оживившись, спросил Бен и дружески взял Черчилля под руку. — «Шансы Черчилля на вступление в правительство улучшаются по мере того, как война становится все более вероятной».
После мучительно длинного предисловия Бен выложил Черчиллю то, ради чего явился в Чартуэл.
— Дорогой Бен, — глубокомысленно ответил Черчилль, — я польщён вашей уверенностью, что до сих пор «указания для генералов должен составлять юнкер», но сначала ответьте на вопрос: что думают о ситуации ваши горняки?
— Мои горняки! — в отчаянии воскликнул Бен. — Какой это беспокойный народ — английские горняки! Если бы покойный лорд Крейфильд знал, как они будут себя вести в наше время, то ликвидировал бы все свои шахты. Он оставил бы мне наличные деньги или, во всяком случае, что-нибудь не связанное с так называемым рабочим вопросом. — Забыв наставления Маргрет, Бен продолжал: — Если бы вы знали, милый Уинстон, как мы завидуем вам…
Черчилль насторожился:
— Вот уж не предполагал, что в положении отставного боцмана я могу служить предметом зависти.
— Для меня и даже для леди Крейфильд!
— Зависть вице-премьера!
— Перестаньте шутить, Уинстон. Вы навсегда избавлены от хлопот, причиняемых рабочими, вы живёте в уверенности, что никакие забастовки не могут превратить ваши золотые бумаги в мусор.
— Откуда такая уверенность, Бен?
— Забастовки кафров?.. Рабочий вопрос в Африке?
— Вы сильно отстаёте от жизни, Бен. — Черчилль сердито толкнул ногою дверь. — Кажется, даже каннибалы знают уже, что такое тред-юнионы.
— В колониях можно применять совсем другие способы ликвидации конфликтов с рабочими, чем здесь у нас, — плаксиво проговорил Бен. — Нефтяные дела куда спокойнее угольных. Вся нефть — за пределами Англии.
— Все имеет свои теневые стороны, — неопределённо ответил Черчилль, отряхивая дождевую воду со шляпы. — Раздевайтесь, Бен, вероятно, нам дадут чаю… Вот тоже «дела вне Англии» — чай.
— Нет, китайцы — это уже не африканские дикари. Они хотят, чтобы их интересы принимались в расчёт…
— Безумные времена, Бенджамен, совершенно безумные! — иронически заметил Черчилль.
— Говоря откровенно, я возлагаю большие надежды на Гитлера, — понижая голос, сказал Бен. — Этот сумеет навести порядок и в Европе и в колониях, которые придётся ему дать.
Черчилль нервно откусил конец сигары и исподлобья, как готовящийся к удару бык, уставился на Бена:
— Придётся дать?
Бен на минуту смешался: уж не проговорился ли он?.. А впрочем, если он хочет обеспечить себе место в кабинете Черчилля, когда тот придёт к власти (Бен был уверен, что рано или поздно это случится), то можно и выдать ему один-другой секрет Чемберлена. Поэтому он спокойно договорил:
— Помните разговоры о встрече Галифакса с Гитлером? Это не сплетни: встреча была. Многозначительная встреча! В ответ на жалобы фюрера, будто консерваторы занимают абсолютно отрицательную позицию в вопросе о возвращении немцам колоний, Галифакс сказал, что правительство его величества вовсе не отказывается серьёзно обсудить это дело с Германией. Позднее, через Гендерсона, он ещё раз дал ясно понять Гитлеру, что глобус может быть поделён между двумя великими мировыми империями…
Хотя Черчиллю через собственные каналы было известно содержание двух бесед с Гитлером, о которых говорил Бен, он с напускным интересом спросил:
— Просто так: поделить и все? Без всяких искупительных услуг со стороны фюрера?
Бен приблизил губы к мясистому красному уху Черчилля:
— Германия должна раз и навсегда покончить с коммунизмом… Разумеется, не только внутри Германии, а и там, в России.
— Уничтожить красную Россию?
— Никто не стал бы этому мешать, но на этом пути мы встретим одну почти непреодолимую трудность.
— Большевики говорят, что непреодолимых трудностей не бывает.
— Дело в том, — понижая голос, сказал Бен, — что Гитлер не желает бросаться на Советский Союз, не имея за плечами формального союза с нами и с Францией или хотя бы только с нами.
Черчилль недовольно выпятил нижнюю губу:
— Подумаешь, препятствие!.. Правительство его величества имеет достаточный опыт, чтобы найти выход из такого положения: не всякий союз заключается для того, чтобы выполняться.
— Но скандал в случае огласки, Уинстон?! В свете наших нынешних переговоров с Москвой даже моя сегодняшняя нескромность могла бы стоить мне очень дорого.
— Поста вице-премьера? — со смехом спросил Черчилль. — Не очень большая беда, Бен. Зато вы обеспечили бы себе такой же пост в значительно более почётном кабинете…
Он замолк, взвешивая мелькнувшую мысль: не попытаться ли получить через этого олуха подлинники секретных записей? Тогда он имел бы в руках оружие, которым можно припереть к стене и Галифакса и самого Чемберлена. Да что там «припереть к стене»! Он мог бы свалить их замертво! А как важно было бы знать в точности слова Гитлера для дальнейших сношений с ним, когда он, Черчилль, возьмёт дело в свои руки. Весьма возможно, что эти переговоры придётся закончить за спиною русских, если московский пакт почему-либо будет все же заключён.
— Послушайте, Бен… — вкрадчиво проговорил Черчилль. — Вы верите в мою дружбу?
После некоторого колебания Бен не очень твёрдо сказал:
— Я уже не раз доказал…
Испугавшись очередной тирады, Черчилль нетерпеливо перебил:
— К делу, Бен: мне нужны эти записи!
Бен испуганно откинулся к спинке кресла.
— Прочесть? — заикаясь, пробормотал он.
— Разумеется! — воскликнул Черчилль, прикидывая в уме, сколько времени понадобилось бы на то, чтобы сфотографировать документы. — На каких-нибудь два часа, Бен… Всего на два часа!
Бен тоже рассчитывал: что может ему дать такая услуга в будущем и чем она грозит в настоящем?..
— Два… часа?.. — в сомнении проговорил он. И тут же вспомнил, что должен в обмен на это обещание привезти хотя бы ответ для Маргрет. — А как насчёт польского вопроса?
Отдавшись своим мыслям, Черчилль не сразу вспомнил, при чем тут Польша.
— Ах да, Польша!.. Гитлер доведёт дело до конца. Так же, как довёл его до конца с Австрией, с Чехословакией, как доведёт с Данцигом.
— Значит… война? — в испуге спросил Бен.
— Не знаю… Но даже если война?
— А наши гарантии Польше?
— Ах, милый Бен… — Черчилль сделал нетерпеливое движение. — Англичане всегда были хозяевами своего слова: тот, кто его дал, вправе взять его обратно…
— Вы хотите сказать, что… Германия в три дня покончила бы и с Польшей?
— Если мы ничего не будем иметь против.
— Я вас понял, Уинстон.
— Вы ещё в колледже отличались понятливостью, милый старый дружище Бенджамен. Если господь-бог судил мне стать когда-нибудь премьером этой страны, чтобы спасти её от гибели, вы обещаете мне занять пост вице-премьера…
Конец фразы он досказал мысленно: «В каждом кабинете должен быть свой дурак». Но лорд Крейфильд важно ответил:
— Подумаю о вашем предложении, милый Уинстон… — И мечтательно добавил: — Ах, колледж, колледж! Какие были времена!
Бен ещё несколько раз пытался вернуть разговор к интересовавшему его вопросу о Польше, о возможных размерах конфликта и об угрозе нефтяным источникам, интересовавшим Маргрет. Но Черчилль ловко избегал ответа. Бен понял, что получит ответ лишь в обмен на записи разговоров Галифакса и Гендерсона с Гитлером. Он решил, что в конце концов Уинстон не чужой человек — можно показать ему записи.
С этим Бен и уехал.
Однако, несмотря на все старания, ему так и не удалось вынести документ из канцелярии премьера. Ещё раз внимательно прочесть запись — вот всё, что он смог сделать.
Как многие недалёкие люди, Бен обладал отличной механической памятью. Неспособный самостоятельно проанализировать многозначительный разговор министра иностранных дел с Гитлером, Бен мог с фотографической точностью запомнить диалог. Явившись на лондонскую квартиру Черчилля, он предложил пересказать ему содержание берлинских бесед в обмен на точный и ясный ответ: что делать с американо-польскими бумагами.
— Милый Уинстон, — сказал Бен, — если Маргрет узнает, что я выдал вам её тайну, мне не сдобровать.
Это не было рисовкой ни перед Черчиллем, ни перед самим собой. Из двух тайн, которые он привёз Черчиллю, его несравнимо больше беспокоила судьба той, хранить которую велела Маргрет. По мере того как ухудшались его денежные дела, Бен чувствовал все большую зависимость от жены. Он старался не думать о том, что власть Маргрет — это власть её дяди Джона Бену был противен развязный шумный американец и его доллары, грубо вторгавшиеся в чинную жизнь Грейт-Корта. Даже перед самим собою Бен делал вид, будто все это его не касается, и только под нажимом жены соглашался иногда поговорить о денежных делах.
Но с Черчиллем такая наивная игра была бесполезна. Не Бену было надуть старого пройдоху. Черчилль сразу понял, что в обмен на хороший совет в личных делах лорд-свиновод, не задумываясь, выдаст ему государственную тайну Англии. Гражданская совесть — не жена, она не будет мучить лорда Крейфильда.
Сделка состоялась быстро и к обоюдному удовольствию, хотя ни тот, ни другой ни разу не назвали вещи своими именами. Они оба были джентльменами и умели не ставить собеседника в ложное положение.
С такой лёгкостью, будто речь шла о салонной сплетне, Бен выкладывал то, что должно было оставаться величайшей тайной от человечества:
— Галифакс заявил фюреру, что его заслуги признаются в Англии. Если английское общественное мнение и занимает иногда критическую позицию по отношению к известным германским проблемам, то это объясняется тем, что в Англии не полностью осведомлены о мотивах и обстановке германских мероприятий. — Бен не заметил, что в этом месте Черчилль криво усмехнулся. Он беззаботно продолжал: — Члены правительства его величества проникнуты сознанием, что в результате уничтожения коммунизма в своей стране фюрер преградил заразе путь в Западную Европу. Поэтому Германия по праву может считаться бастионом Европы против большевизма…
— Очень жаль, — сказал Черчилль. — Министр слишком откровенен с этим выскочкой. Гитлер не должен знать, как высоко мы ценим его антикоммунистическую деятельность. Иначе он положит ноги на стол.
— Я не отвечаю за слова лорда Галифакса, Уинстон, — со скукою в голосе заявил Бен. — Я передаю вам содержание документа.
— Никогда не забуду этой услуги, дорогой Бенджамен… Продолжайте, прошу вас.
И Черчилль на цыпочках, чтобы не мешать Бену, подошёл к курительному столику.
— После того как германо-английское сближение, сказал фюреру Галифакс, подготовит почву, четыре великие державы должны совместно создать основу, на которой может быть установлен продолжительный мир в Европе. Далеко идущее сближение может быть достигнуто только тогда, когда все стороны станут исходить из одинаковых предпосылок и будет достигнуто единство взглядов.
— Галифакс не говорил, что он имеет в виду под «далеко идущим сближением»? — спросил Черчилль.
— Если я правильно понял, он хотел сказать Гитлеру, что мы готовы даже на…
Бен запнулся. Только тут на память ему пришло предостережение, которое сделал Галифакс, когда рассказал о своей встрече с Гитлером: это большой секрет. Немцы боятся, что американцы взорвут марку, если узнают, что рейхсканцлер шушукается с Лондоном.
Бен вопросительно посмотрел на собеседника. Ссутулившийся, с большой головой, втянутой в высоко поднятые плечи, с огромной нижней губой, отвисшей чуть ли не до тройного подбородка, Черчилль уставился на гостя крошечными злыми глазками, прикрытыми тяжёлыми мешками одутловатых век. Бен понял, что сопротивляться этому взгляду удава не в его силах, и, словно бросаясь головой в воду, договорил:
— …Вплоть до согласия не мешать Гитлеру на западе. Гитлер может разделаться с Францией, если это является его условием похода на восток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
После мучительно длинного предисловия Бен выложил Черчиллю то, ради чего явился в Чартуэл.
— Дорогой Бен, — глубокомысленно ответил Черчилль, — я польщён вашей уверенностью, что до сих пор «указания для генералов должен составлять юнкер», но сначала ответьте на вопрос: что думают о ситуации ваши горняки?
— Мои горняки! — в отчаянии воскликнул Бен. — Какой это беспокойный народ — английские горняки! Если бы покойный лорд Крейфильд знал, как они будут себя вести в наше время, то ликвидировал бы все свои шахты. Он оставил бы мне наличные деньги или, во всяком случае, что-нибудь не связанное с так называемым рабочим вопросом. — Забыв наставления Маргрет, Бен продолжал: — Если бы вы знали, милый Уинстон, как мы завидуем вам…
Черчилль насторожился:
— Вот уж не предполагал, что в положении отставного боцмана я могу служить предметом зависти.
— Для меня и даже для леди Крейфильд!
— Зависть вице-премьера!
— Перестаньте шутить, Уинстон. Вы навсегда избавлены от хлопот, причиняемых рабочими, вы живёте в уверенности, что никакие забастовки не могут превратить ваши золотые бумаги в мусор.
— Откуда такая уверенность, Бен?
— Забастовки кафров?.. Рабочий вопрос в Африке?
— Вы сильно отстаёте от жизни, Бен. — Черчилль сердито толкнул ногою дверь. — Кажется, даже каннибалы знают уже, что такое тред-юнионы.
— В колониях можно применять совсем другие способы ликвидации конфликтов с рабочими, чем здесь у нас, — плаксиво проговорил Бен. — Нефтяные дела куда спокойнее угольных. Вся нефть — за пределами Англии.
— Все имеет свои теневые стороны, — неопределённо ответил Черчилль, отряхивая дождевую воду со шляпы. — Раздевайтесь, Бен, вероятно, нам дадут чаю… Вот тоже «дела вне Англии» — чай.
— Нет, китайцы — это уже не африканские дикари. Они хотят, чтобы их интересы принимались в расчёт…
— Безумные времена, Бенджамен, совершенно безумные! — иронически заметил Черчилль.
— Говоря откровенно, я возлагаю большие надежды на Гитлера, — понижая голос, сказал Бен. — Этот сумеет навести порядок и в Европе и в колониях, которые придётся ему дать.
Черчилль нервно откусил конец сигары и исподлобья, как готовящийся к удару бык, уставился на Бена:
— Придётся дать?
Бен на минуту смешался: уж не проговорился ли он?.. А впрочем, если он хочет обеспечить себе место в кабинете Черчилля, когда тот придёт к власти (Бен был уверен, что рано или поздно это случится), то можно и выдать ему один-другой секрет Чемберлена. Поэтому он спокойно договорил:
— Помните разговоры о встрече Галифакса с Гитлером? Это не сплетни: встреча была. Многозначительная встреча! В ответ на жалобы фюрера, будто консерваторы занимают абсолютно отрицательную позицию в вопросе о возвращении немцам колоний, Галифакс сказал, что правительство его величества вовсе не отказывается серьёзно обсудить это дело с Германией. Позднее, через Гендерсона, он ещё раз дал ясно понять Гитлеру, что глобус может быть поделён между двумя великими мировыми империями…
Хотя Черчиллю через собственные каналы было известно содержание двух бесед с Гитлером, о которых говорил Бен, он с напускным интересом спросил:
— Просто так: поделить и все? Без всяких искупительных услуг со стороны фюрера?
Бен приблизил губы к мясистому красному уху Черчилля:
— Германия должна раз и навсегда покончить с коммунизмом… Разумеется, не только внутри Германии, а и там, в России.
— Уничтожить красную Россию?
— Никто не стал бы этому мешать, но на этом пути мы встретим одну почти непреодолимую трудность.
— Большевики говорят, что непреодолимых трудностей не бывает.
— Дело в том, — понижая голос, сказал Бен, — что Гитлер не желает бросаться на Советский Союз, не имея за плечами формального союза с нами и с Францией или хотя бы только с нами.
Черчилль недовольно выпятил нижнюю губу:
— Подумаешь, препятствие!.. Правительство его величества имеет достаточный опыт, чтобы найти выход из такого положения: не всякий союз заключается для того, чтобы выполняться.
— Но скандал в случае огласки, Уинстон?! В свете наших нынешних переговоров с Москвой даже моя сегодняшняя нескромность могла бы стоить мне очень дорого.
— Поста вице-премьера? — со смехом спросил Черчилль. — Не очень большая беда, Бен. Зато вы обеспечили бы себе такой же пост в значительно более почётном кабинете…
Он замолк, взвешивая мелькнувшую мысль: не попытаться ли получить через этого олуха подлинники секретных записей? Тогда он имел бы в руках оружие, которым можно припереть к стене и Галифакса и самого Чемберлена. Да что там «припереть к стене»! Он мог бы свалить их замертво! А как важно было бы знать в точности слова Гитлера для дальнейших сношений с ним, когда он, Черчилль, возьмёт дело в свои руки. Весьма возможно, что эти переговоры придётся закончить за спиною русских, если московский пакт почему-либо будет все же заключён.
— Послушайте, Бен… — вкрадчиво проговорил Черчилль. — Вы верите в мою дружбу?
После некоторого колебания Бен не очень твёрдо сказал:
— Я уже не раз доказал…
Испугавшись очередной тирады, Черчилль нетерпеливо перебил:
— К делу, Бен: мне нужны эти записи!
Бен испуганно откинулся к спинке кресла.
— Прочесть? — заикаясь, пробормотал он.
— Разумеется! — воскликнул Черчилль, прикидывая в уме, сколько времени понадобилось бы на то, чтобы сфотографировать документы. — На каких-нибудь два часа, Бен… Всего на два часа!
Бен тоже рассчитывал: что может ему дать такая услуга в будущем и чем она грозит в настоящем?..
— Два… часа?.. — в сомнении проговорил он. И тут же вспомнил, что должен в обмен на это обещание привезти хотя бы ответ для Маргрет. — А как насчёт польского вопроса?
Отдавшись своим мыслям, Черчилль не сразу вспомнил, при чем тут Польша.
— Ах да, Польша!.. Гитлер доведёт дело до конца. Так же, как довёл его до конца с Австрией, с Чехословакией, как доведёт с Данцигом.
— Значит… война? — в испуге спросил Бен.
— Не знаю… Но даже если война?
— А наши гарантии Польше?
— Ах, милый Бен… — Черчилль сделал нетерпеливое движение. — Англичане всегда были хозяевами своего слова: тот, кто его дал, вправе взять его обратно…
— Вы хотите сказать, что… Германия в три дня покончила бы и с Польшей?
— Если мы ничего не будем иметь против.
— Я вас понял, Уинстон.
— Вы ещё в колледже отличались понятливостью, милый старый дружище Бенджамен. Если господь-бог судил мне стать когда-нибудь премьером этой страны, чтобы спасти её от гибели, вы обещаете мне занять пост вице-премьера…
Конец фразы он досказал мысленно: «В каждом кабинете должен быть свой дурак». Но лорд Крейфильд важно ответил:
— Подумаю о вашем предложении, милый Уинстон… — И мечтательно добавил: — Ах, колледж, колледж! Какие были времена!
Бен ещё несколько раз пытался вернуть разговор к интересовавшему его вопросу о Польше, о возможных размерах конфликта и об угрозе нефтяным источникам, интересовавшим Маргрет. Но Черчилль ловко избегал ответа. Бен понял, что получит ответ лишь в обмен на записи разговоров Галифакса и Гендерсона с Гитлером. Он решил, что в конце концов Уинстон не чужой человек — можно показать ему записи.
С этим Бен и уехал.
Однако, несмотря на все старания, ему так и не удалось вынести документ из канцелярии премьера. Ещё раз внимательно прочесть запись — вот всё, что он смог сделать.
Как многие недалёкие люди, Бен обладал отличной механической памятью. Неспособный самостоятельно проанализировать многозначительный разговор министра иностранных дел с Гитлером, Бен мог с фотографической точностью запомнить диалог. Явившись на лондонскую квартиру Черчилля, он предложил пересказать ему содержание берлинских бесед в обмен на точный и ясный ответ: что делать с американо-польскими бумагами.
— Милый Уинстон, — сказал Бен, — если Маргрет узнает, что я выдал вам её тайну, мне не сдобровать.
Это не было рисовкой ни перед Черчиллем, ни перед самим собой. Из двух тайн, которые он привёз Черчиллю, его несравнимо больше беспокоила судьба той, хранить которую велела Маргрет. По мере того как ухудшались его денежные дела, Бен чувствовал все большую зависимость от жены. Он старался не думать о том, что власть Маргрет — это власть её дяди Джона Бену был противен развязный шумный американец и его доллары, грубо вторгавшиеся в чинную жизнь Грейт-Корта. Даже перед самим собою Бен делал вид, будто все это его не касается, и только под нажимом жены соглашался иногда поговорить о денежных делах.
Но с Черчиллем такая наивная игра была бесполезна. Не Бену было надуть старого пройдоху. Черчилль сразу понял, что в обмен на хороший совет в личных делах лорд-свиновод, не задумываясь, выдаст ему государственную тайну Англии. Гражданская совесть — не жена, она не будет мучить лорда Крейфильда.
Сделка состоялась быстро и к обоюдному удовольствию, хотя ни тот, ни другой ни разу не назвали вещи своими именами. Они оба были джентльменами и умели не ставить собеседника в ложное положение.
С такой лёгкостью, будто речь шла о салонной сплетне, Бен выкладывал то, что должно было оставаться величайшей тайной от человечества:
— Галифакс заявил фюреру, что его заслуги признаются в Англии. Если английское общественное мнение и занимает иногда критическую позицию по отношению к известным германским проблемам, то это объясняется тем, что в Англии не полностью осведомлены о мотивах и обстановке германских мероприятий. — Бен не заметил, что в этом месте Черчилль криво усмехнулся. Он беззаботно продолжал: — Члены правительства его величества проникнуты сознанием, что в результате уничтожения коммунизма в своей стране фюрер преградил заразе путь в Западную Европу. Поэтому Германия по праву может считаться бастионом Европы против большевизма…
— Очень жаль, — сказал Черчилль. — Министр слишком откровенен с этим выскочкой. Гитлер не должен знать, как высоко мы ценим его антикоммунистическую деятельность. Иначе он положит ноги на стол.
— Я не отвечаю за слова лорда Галифакса, Уинстон, — со скукою в голосе заявил Бен. — Я передаю вам содержание документа.
— Никогда не забуду этой услуги, дорогой Бенджамен… Продолжайте, прошу вас.
И Черчилль на цыпочках, чтобы не мешать Бену, подошёл к курительному столику.
— После того как германо-английское сближение, сказал фюреру Галифакс, подготовит почву, четыре великие державы должны совместно создать основу, на которой может быть установлен продолжительный мир в Европе. Далеко идущее сближение может быть достигнуто только тогда, когда все стороны станут исходить из одинаковых предпосылок и будет достигнуто единство взглядов.
— Галифакс не говорил, что он имеет в виду под «далеко идущим сближением»? — спросил Черчилль.
— Если я правильно понял, он хотел сказать Гитлеру, что мы готовы даже на…
Бен запнулся. Только тут на память ему пришло предостережение, которое сделал Галифакс, когда рассказал о своей встрече с Гитлером: это большой секрет. Немцы боятся, что американцы взорвут марку, если узнают, что рейхсканцлер шушукается с Лондоном.
Бен вопросительно посмотрел на собеседника. Ссутулившийся, с большой головой, втянутой в высоко поднятые плечи, с огромной нижней губой, отвисшей чуть ли не до тройного подбородка, Черчилль уставился на гостя крошечными злыми глазками, прикрытыми тяжёлыми мешками одутловатых век. Бен понял, что сопротивляться этому взгляду удава не в его силах, и, словно бросаясь головой в воду, договорил:
— …Вплоть до согласия не мешать Гитлеру на западе. Гитлер может разделаться с Францией, если это является его условием похода на восток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73