зайдя в какое-то административное здание, я успел заскочить за угол, где и замер в ожидании. Мое исчезновение обеспокоило соглядатая, обыкновенную ищейку, и он решил проследовать за мной; резиновые подошвы его сандалий, скользившие по мраморному полу, издавали звук, напоминающий птичье чириканье, и когда я сшиб его с ног, он, скорчившись, врезался в стеклянную дверь, которая рассыпалась градом осколков, словно в нее попал снаряд. Удача заключалась в том, что у них не было времени закрыть задние двери.
— Это Джонни. Слушай, тут парень, который назвался Джорданом.
Легкий американский акцент, произношение, характерное для Востока.
— Тогда почему ты не позвонила мне и не предупредила? Мне жутко хотелось почесаться, но ему могло не понравиться, если я пошевелюсь. Пистолет no-прежнему лежал у него на колене.
— Я был в Лаосе, — Он повысил голос: — Ладно, поворачивайся.
Он сидел на бамбуковом стульчике, положив ноги в парашютных ботинках на какую-то развалюху, полустол, полукомод, но дуло пистолета по-прежнему смотрело на меня.
— Как он выглядит?
Медленно и осторожно я опустился на лежанку, заваленную тряпьем в затененном углу; она была втиснута среди корзин, бамбуковой мебели, главным образом стульев, дешевых тряпичных ковриков. Здесь было что-то среднее между складом и пещерой, всего две двери и ни одного окна.
Река текла где-то неподалеку, и ее сырые запахи смешивались с какими-то химическими ароматами. Я прикинул, что это, скорее всего, неочищенный опиум.
— О`кей, Кэти, впредь никого не присылай сюда, предварительно не переговорив со мной. Но ты прелесть. — Он бросил пистолет на стол и выпрямился. — Ясно. Ну, до встречи.
Положив трубку, он бросил мне пачку сигарет; я поймал ее и вернул ему обратно.
— Хочешь курнуть? Садись поближе, Джордан. Я придвинул стул. Он был типичным китайцем, тощим до неприличия — коротко подстриженные волосы начинали седеть на висках, лицо изрезано морщинами, а одно ухо имело какую-то странную форму. Он что-то произнес по-китайски.
Одеяло на соседнем диване слегка дернулось, с него скатилась голая женщина, и, когда она поднялась, на нее упал свет лампы — матовая кожа, маленькие груди, черный треугольник волос между ног, — неуверенно переставляя ноги, словно щенок, делающий первые шаги, она прошла к внутренним дверям и закрыла их за собой.
— Она оголодала. Подцепил ее за неимением лучшего. — Он прикурил черную сигарету с золотым фильтром, которую вытащил из пачки. — Так в чем дело, Джордан?
Я рассказал ему, что представляю “Литье Лейкера”, и о происшедшей у нас утечке.
— Давай-ка нюхнем! — Попугая.
— И какая же информация тебе нужна?
— Я хочу выяснить все, что возможно, о Марико Шоде. Оцепенев, он уставился на меня.
— Марико Шода… — От зажатой в пальцах сигареты к лампе тянулся ровный дымок. — Иисус Христос. За стеной плеснула волна от прошедшего судна.
— Кэти сказала, что ты можешь мне что-то рассказать о ней.
— Марико Шода… — Он поднялся со стула. Для китайца он был довольно высок и двигался легко, как кошка, чуть сутулясь; не отрывая взгляда от пола, он о чем-то раздумывал. — А что Кэти рассказала тебе обо мне, Джордан?
— Что ты занимаешься перебросками небольших партий грузов и знаешь все ходы и выходы на Юго-Востоке. Кивнув, он приосанился и обвел взглядом стены.
— Так и есть. Я летал где угодно. Я летал с янки во Вьетнаме, там мне хорошо платили — вот он я, глянь-ка, тут вся история моей жизни. — Он продолжал болтать, показывая мне снимки: на четырех из них были изображены последствия аварий легкого самолета, и на груде обломков которого стоял Чен с улыбкой до ушей, с рукой на перевязи и парой костылей под мышкой. — Сегодня мне приходится куда хуже, чем во Вьетнаме, потому что полагаться можешь только на самого себя, а играть приходится в русскую рулетку, когда нацеливаешься на какой-нибудь тайный аэродром здесь или в джунглях Бирмы или, может, Лаоса, и стоит ночь, и они могут выставить тебе лишь пару факелов в конце полосы, а вокруг джунгли, о Иисусе, а ты уже высосал всю горючку до последней капли даже из дополнительных баков, часто это всего лишь канистры, которые ты приматываешь за бортом кабины, и, если потерпишь аварию, они сразу же взрываются, — а порой, идя на посадку, не знаешь, в чьих руках взлетная полоса и не хлестнут ли по тебе перекрестным огнем из пулеметов, что случалось со мной дважды — взгляни только на эту старую развалину, видишь дырки? Но если даже на полосе тебя ждут друзья, у тебя могут подломиться стойки шасси, или ты не заметишь посадочных огней и уйдешь в сторону, и есть джентльменское соглашение — если до медицинской помощи чертовски далеко, а ты пострадал так, что не можешь передвигаться, тебе просто пускают пулю в лоб как охромевшей кобыле.
Мы расселись за столом.
— Хочешь выпить?
— Не сейчас.
— Что у тебе с физиономией?
— Новое лезвие.
Он от души посмеялся.
— Хочешь помыться?
— Подожду.
— Ее уже нет в ванной. Значит, тебе нужна информация о…
Зазвонил телефон, и он снял трубку.
— С рассветом. Конечно, если сможешь. Да что случится! если ты пойдешь на предельной высоте над берегом? — Послушав, он сказал: — Да нет, черт побери, снижаться не надо, ты что, не понял? — Снова помолчав, он спросил о месте Я времени встречи и отключился. — Понимаешь, сам я больше не веду никаких торговых операций, а только перебрасываю грузы и большей частью стараюсь иметь дело не столько с наркотиками, сколько с оружием. — Он встал. — Вот глянь-ка. — Подцепив ногтями, он откинул крышку одной из корзин и показал мне уложенные в ней ровные ряды обойм, сталь и медь которых маслянисто блестели в свете лампы, — 7,62 и 9 миллиметров. Но самое интересное добро находится в других корзинах, только я не хочу возиться с ними. Полуавтоматическое и автоматическое оружие 50-го калибра, большей частью бельгийского производства и несколько прекрасных прицелов из Венгрии. Тут же, — он ткнул в одну из корзин рифленой резиновой подошвой ботинка, — несколько дробовиков, для которых подходят патроны по 9 миллиметров, излюбленное оружие антикоммунистических повстанцев к северу от Пномпеня или Саравана. Если знаешь, где найти покупателей, эти штуки прямо нарасхват и на той, и на другой стороне. — Он вернулся за стол. — Есть и другой товар на продажу, которым стоит торговать — золото, камни и все такое дают неплохой доход, если знаешь, как вести дела. Хочешь кофе, Джордан?
— Нет, спасибо.
— Господи, должно быть, у тебя какие-то интересные тайные пороки. — Он прикурил очередную сигарету. — Значит, тебе нужна информация о Малышке Стальной Поцелуй. Может, ее у меня не так уж и много, но побольше, чем у кого другого. — Он выпустил дым. — Говорят, ей двадцать один год, уроженка Камбоджи, не выше той девчонки, которую ты тут видел, потребности у нее довольно скромные, но она контролирует дело с ежегодным доходом, может, в сорок, а может, в пятьдесят миллионов долларов США, половина которых поступает от продажи наркотиков, а половина — от торговли оружием. Люди, которых она числит своими друзьями, преподносят ей подарки — апартаменты в Лондоне, Париже, Нью-Йорке или Токио, или дворец в Рангуне, или, скажем, яхту или набор алмазных украшений из Южной Африки. Люди же, которых она числит среди своих врагов, тоже подносят ей подарки, чтобы заслужить ее расположение — постоянный номер в манильском отеле “Мандарин”, золотые безделушки из Пакистана с выгравированным на них ее именем или автомобили. Путешествует она сама по себе на собственном “Боинге-727”, в аэропортах пользуется проходом для “очень важных лиц”, через который проходит, не снимая темных очков и в окружении дюжины телохранителей, которые всех оттесняют от нее, потому что она не любит фотографироваться.
Он снова встал и, открыв ящик массивного лакированного японского комода по другую сторону комнаты, вынул из него снимок размером восемь на десять дюймов и протянул его мне.
— Бумага крупнозернистая, но это лучшее, что мне удалось сделать. — Я поднес его к свету.
— Марико Шода?
— Марико Шода. — С его сигареты упал столбик пепла, и он сел, положив руки на колени. — Я был проездом в Сайгоне, где мне довелось узнать, что она прилетает, так что я воспользовался этой возможностью, пока заправляли горючим мою развалину — и мне повезло, если можно так выразиться. Она вышла из салона своего “Боинга” без темных очков, оптика у меня была наготове, и я успел ее щелкнуть — ну, разве не красотка?
Фотобумага была настолько крупнозернистой, что мне пришлось отодвинуть снимок на расстояние вытянутой руки, чтобы получить представление об изображении на нем. Да, она в самом деле была хорошенькой — тонкое изящное лицо с высокими! скулами, большие глаза, короткая под мальчика стрижка, чуть вздернутый носик и маленький упрямый подбородок. Она чуть повернула голову, словно подозревала — кто-то смотрит на нее!
— С какого расстояния снято, Джонни?
— Двести или триста ярдов. И, понимаешь, где бы она ни приземлилась, вокруг нее целая толпа телохранителей — кстати; все женщины — но еще больше ждут ее на выходе, куда они прибывают заблаговременно. И одна из них увидела, как я щелкнул. Я этого не знал, но на всякий случай тут же в аэропорту вытащил пленку и отдал ее проявлять. — Он пожал плечами, — и тем же вечером они перехватили меня на улице. Камера была у меня с собой, они сразу вырвали ее и вытащили пленку — потеря небольшая, там уже была новая пленка — расколотили камеру и обработали меня. — Он притронулся к мочке правого уха. — Это мое, а левое пришили в больнице. Я сам слышал, как Шода четко говорила: “Прошу вас, никаких снимков”. — Взяв карточку, он сказал, стоя около комода: — Я могу сделать другой отпечаток, Джордан, если он тебе нужен. Хорошенькая малышка. Но вот что скажи мне — ты в самом деле хочешь подобраться поближе к этой красавице?
— Если удастся.
Он облизал губы.
— Это будет нелегко. Она должна, сама захотеть назначить тебе встречу, да и в этом случае дважды подумай. Вокруг нее телохранительницы, да и она сама — та еще штучка. Мне не раз говорили — не стой к ней слишком близко и во всяком случае не вздумай к ней притрагиваться. Говорят, что ты и почувствовать ничего не успеешь, такой у нее острый клинок. И она весьма возвышенная личность — всегда молится о тебе, прежде чем убить. Конечно, она может и проникнуться к тебе расположением, но и в этом случае я был бы очень осторожен. Она столь же безобидна, как голодный богомол.
Зазвонил телефон, он снял трубку и заговорил на диалекте, которого я не понимал — скорее всего, это был хоккейн, тайваньский диалект китайского языка, которым широко пользовались в Юго-Восточной Азии. Поднявшись, я стал разглядывать аксессуары на стенах — изображения молодых девушек, философские изречения — “Есть старые пилоты и есть отчаянные пилоты, но не существует старых отчаянных пилотов”; выцветшие таможенные декларации с печатями, черная женская перчатка, высохший череп обезьянки, пачка сигарет “Плейер” с отверстием в середине, напоминавшем дырку от пули, и колечко черных волос с голубой ленточкой. Я хотел узнать о Чене как можно больше: особенно меня интересовало, почему он встретил меня пистолетом, а через десять минут доброжелательно пригласил в дом, даже не посоветовав держать язык за зубами. Неужели он настолько доверял Кэти?
— Методы, к которым прибегает Шода, — продолжил он, положив трубку и возвращаясь на свое “место, — порой просто удивительны. Она никогда не появляется в общественных местах типа ресторанов, а если ей доводится навестить кого-то в даунтауне, она показывается лишь на мгновение, выходя из лимузина, и ее тут же закрывают фигуры стражниц — а эта публика те еще кошечки: ты когда-нибудь слышал о куноичи?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50