— Я прыгал ночью, полковник. И видел под собой только джунгли.
Его лицо снова изменилось, стоило ему откинуть голову на долю градуса, и я обратил на это внимание. Его привычка “прицеливаться”, пряча глаз в складках изуродованной плоти, давала представление о тех минутах, когда у него явно начинала ехать крыша. Теперь он стоял ко мне лицом и нормальным тоном задавал деловые вопросы.
— Почему ты предпочел явиться по воздуху?
— Мне сказали, что вы любите уединение.
— И все же ты здесь.
— Да. Я…
— Почему?
— Думаю, мы можем помочь друг другу.
Его голова снова поменяла положение, и волосы у меня на затылке зашевелились. Он ничего не сказал, и мне оставалось лишь ждать. На этот раз молчание длилось недолго, и его голова вернулась в прежнее положение.
— В чем?
— Чтобы уничтожить Шоду.
Должно быть, вам доводилось видеть кошку, столкнувшуюся с собакой — глаза сужены, уши прижаты к голове, пасть оскалена и из нее вырывается шипение. Я увидел нечто подобное. Мало сказать, что он яростно ощетинился. Отпрянув, он напрягся и насторожился, хотя практически не шевельнулся и не издал ни звука, что было еще хуже, чем открытое выражение эмоций: лицо его теперь выражало всепоглощающую ненависть, которая в любую секунду могла взорваться. Будь Шода здесь, она была бы уже разорвана на куски. Этот человек расправился бы с ней без помощи собак.
Ему потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя, и на лице его осталось лишь выражение боли, но не физической боли, а того страдания, которое он испытал, когда чудовищный удар располосовал его лицо, боли, которая не покидала его с того дня, ибо он не мог забыть, как выглядел раньше и что подумают теперь люди — особенно женщины — увидь они его. Он был еще молод, ему не было и сорока, и, должно быть, именно его я видел на снимке, висящем на стене рядом с акварелью Фунакоши — красивый мужчина азиатского типа, с высокими скулами, похожий на Юла Бриннера, большеглазый и чувствительный. Полковник Чоу пользовался успехом у многих женщин; теперь же он стал чудовищем Калибаном, заточившим себя в пещере отшельников.
— Шода… — дошел до меня шепот.
За спиной его произошло какое-то движение, и я заметил его, хотя и не понял, что там такое. Чоу продолжал пристально смотреть на меня, словно услышал откровение. Теперь он производил впечатление совершенно нормального и здорового человека, и мне пришло в голову, что лишь только одно упоминание имени Шоды вызвало у него образы, которые он тщетно пытался забыть; но пока я не понял, какое они произвели на него впечатление — то ли, вырвавшись на поверхность, они заставили его обрести здравый смысл, то ли погрузили его еще глубже в пучины безумия. У меня было ощущение, что я в темноте пробираюсь по минному полю.
Змея.
Вот что скользнуло у него за спиной, высоко в гуще лиан, которые обвивали балки и арматуры остатков четвертой стены. Смертоносное создание висело среди листвы, уцепившись хвостом, свесив голову и покачиваясь из стороны в сторону, чувствуя тепло от земляного пола.
Тем же шепотом:
— Ты говоришь, уничтожить?
— Да. И всю ее организацию.
“Он был главой разведки в группе повстанцев, — из рассказа Чена, — которая поддерживала отношения с организацией Шоды. Он был умен и хотел идти своей дорогой, и ей это не понравилось. Она приказала арестовать его и казнить, но ему как-то удалось освободиться и удрать с такой раной на голове, в которую трудно поверить.”
— Идем.
Двинувшись за ним в угол помещения, я увидел стремительный рывок, услышал отчаянный писк крысы, и мне стало не по себе, но он не обратил на это ни малейшего внимания. Он вел жизнь обитателя джунглей и привык к ней; мне пришло в голову, что, если его свалит лихорадка или он сломает себе ногу и не сможет передвигаться, он так и умрет здесь, в джунглях, и собаки обглодают его до костей.
— Поведай мне, — сказал он, — почему ты хочешь уничтожить Шоду.
Ближе к полудню я уже был гостем за его столом; сидели мы по-японски на полу, по обе стороны низкого столика со столешницей красного дерева, которую рассекала длинная трещина; он крест-накрест перемотал ее тонким шнурком.
— Ты, конечно, знаешь, что было много попыток убить ее?
— Да.
Мы ели какие-то корешки и овощи, очищенные и нарезанные ломтиками, и, судя по вкусу, вареную репу.
— Ты уверен, что можешь добиться успеха там, где столь многие потерпели неудачу?
— Нет, не уверен. Но попытаюсь. Все дело в информации, полковник — в сборе информации. В разведке. Это, насколько я знаю, ваше поле деятельности.
Он ничего не ответил на это.
— Кто тебе сказал, что у меня может быть такая информация?
— Один из пилотов, которому доводилось летать в эту деревню, сказал мне, что в свое время вы имели отношение к вооруженным силам Марико Шоды.
Я не стал упоминать имя Чена. Ни к чему.
Господи, сколько тут было крыс! Одна из них, почувствовав запах пищи, подобралась к столу.
— Сомневаюсь, — осторожно сказал Чоу, — что обладаю какой-либо информацией, которая могла бы оказаться полезной для тебя. — Но голова его снова дернулась, откинувшись и чуть повернувшись, и своим единственным глазом он опять взял меня на прицел. Словно общаешься на чужом языке: он мне не доверял, и поэтому все, что он мне говорил, можно было понимать в совершенно другом смысле. Я-то отлично знал, что кое-какая информация у него была, иначе ни Пепперидж, ни Кэти не посоветовали бы мне встретиться с ним.
— Значит, меня дезинформировали, — согласился я с ним. Принимай все так, как он скажет, не противоречь.
Тощая коричневая крыса вспрыгнула на стол, что не потребовало от нее больших усилий; он бью всего лишь в полутора футах от земли. Движения ее были довольно изящны, но было видно, что она в неистовстве.
Полковник Чоу по-прежнему держал меня на прицеле; я не глядел прямо на него, но наблюдал за ним краем глаза.
— Что еще ты слышал обо мне? — Тон у него был мрачен.
— Очень немного, полковник. Только то, что вы были исключительно одаренным шефом разведки, но ваши силы потерпели поражение.
Он не отвечал так долго, что я, наконец, посмотрел на него. Волна мрачности отхлынула от него; он вернул голову в прежнее положение и теперь смотрел на крысу.
— Льстивые слова. И, конечно, правдивые.
Его движение было неуловимо, и я понял, что произошло, лишь когда все было кончено — он столь точно и стремительно рубанул ладонью, что крыса только пискнула, когда он переломил ей хребет.
— Вот и мясо на сегодня, — сказал Чоу; вытащив нож, он ободрал крысу, разделал маленькое, сочащееся кровью тело, и, вырезав печенку, предложил ее мне.
Если удастся справиться с заданием, эту прекрасную шутку стоит ввести в обиход в Лондоне у “Каффа”.
— Благодарю вас, полковник, но я вегетарианец. — Это его вполне устраивало.
— Тогда я воспользуюсь преимуществом. — Он кинул крохотную печенку в рот, затем, сломав хрупкий костяк крысы, отрезал тонкий ломтик, который начал медленно смаковать. — Я ем, подобно тигру — первым делом витамин А, а затем кальций. Они дают энергию.
Не понимаю, как меня, черт возьми, не вытошнило. Содранная шкурка выглядела несколько странно на столе.
— А как я узнаю, — задал он мне вопрос, — что ты очутился здесь не в качестве шпиона Марико Шоды?
— Осмелился бы я лгать моему семпаю? Эти слова заставили его задуматься. Он уставился в стол, вытирая с уголка рта крысиную кровь. Я сразу же продолжил.
— Я скажу вам название компании, которую я представляю в Англии, и вы сможете проверить. — Как это он сделает, сидя в джунглях, я предоставил решать ему. — Шода уже пыталась убить меня — в Сингапуре она натравила на меня несколько своих баб с ножами.
Теперь он внимательно присматривался ко мне, и взгляд у него был спокойный и умный.
— И кто пришел тебе на помощь?
— Никто. Я убил четверых из них.
— Ясно. Хорошо справился.
— Шода так не считает.
— Могу себе представить. Такое поражение оскорбительно для нее. Она считает его личным вызовом. И что она предприняла?
— Она натравила на меня одного из своих головорезов… Высшей квалификации.
Он осторожно положил на стол окровавленный нож, не спуская с меня взгляда.
— Кишнара?
— Да.
— Когда?
— Три или четыре дня назад. — Короткая пауза.
— И все же ты еще жив. Ты понимаешь, насколько тебе повезло?
— Пока у него не было возможности накрыть меня.
— Но он это сделает.
— Будет пытаться.
Наконец он отвел взгляд и впал в привычную для него задумчивость; я уже начал понимать его. Мы принялись за фрукты; он расчистил стол и предложил мне переместиться вместе с ним в угол, где стояло несколько шатких стульев с наброшенными на них шкурами.
— Я начинаю понимать, почему ты предполагаешь добиться успеха своей миссии, — тихо сказал он, — где другие потерпели неудачу. Такие дела тебе не в новинку.
— Не совсем так.
— У тебя достойный соперник.
— В свое время мне приходилось иметь дело с такими личностями.
— И ты хотел бы обрести надежного союзника, если я решусь довериться тебе. Союзника в борьбе против Шоды.
— Как я говорил вам, полковник, именно поэтому я сюда и явился.
— Именно так.
Вроде наметился какой-то прогресс, но, ей-богу, я не был в этом уверен, потому что его голова снова дернулась, и теперь я видел только его глаз, выцеливавший меня из прикрывавших его уродливых складок шрама, и мне показалось, что я знаю, в чем дело: эти резкие изменения состояния носят отнюдь не случайный характер и происходят в те секунды, когда он внезапно пугается, что подставляет себя, становится уязвимым. Казалось, что на это не стоит обращать внимания, ибо только что он предлагал себя в союзники, но внезапно отпрянул — но на самом деле это было важно. Он решил, что он слишком доверился мне и оказался в опасности.
Я ждал, поскольку мне ничего не оставалось. Оброни я хоть слово не по делу, оно могло разъярить его, привести в неистовство, а выстоять против него у меня не было ни малейшего шанса.
Откинув голову, он повернулся ко мне лицом, и нервы мои напряглись. Он был един в двух лицах, этот человек, и один из двух, составлявших его суть, был смертельно опасен.
— Посмотрим, — сказал он, поднимаясь с истертой шкуры, и покинул меня, мягко ступая босыми ногами по убитой земле.
Весь остаток дня мы практически не разговаривали, если не считать нескольких слов, которые он мне бросил. Все это время он провел, борясь с ползучими лианами, которые угрохали окончательно затянуть дверной проем и оконные рамы, и я помогал ему, пустив в ход мачете, которое до этого я оставил снаружи вместе с остальными вещами в рюкзаке. Ближе к вечеру он уселся за длинным столом красного дерева, положив перед собой нечто вроде журнала для записей в кожаной обложке, который был с телефонный справочник. Пару раз я ловил его взгляд, хотя мы не разговаривали; ясно было, что он обдумывает мое появление и прикидывает, стоит ли довериться мне. Мне было далеко не просто сидеть к нему спиной: босиком он передвигался совершенно беззвучно.
Я должен был думать, как извлечь из него информацию о Шоде, выяснить все, что он о ней знает, но вместе с тем я напряженно прикидывал, как мне живым выбраться отсюда. Перед ним я был полностью беззащитен. Чоу постоянно тренировался, поддерживая себя в форме, и по тем ката, которые мне довелось увидеть, я понимал, что он вполне способен убить меня голыми руками, даже не подкрадываясь ко мне украдкой; и если даже мне удастся расположить его к себе, и я не брякну ни одного лишнего слова, темная сторона его натуры внезапно может решить, что я оказался здесь, дабы предать его — и тогда-то он возьмется за меня. И если даже мне удастся, обороняясь, убить его в схватке, остаются псы: учуяв запах смерти, они кинутся за мной и разорвут меня.
С наступлением ночи он зажег керосиновую лампу и мы поужинали, но он ни словом не обмолвился о Шоде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50