Не стоит тратить силы и деньги
на осуществление прежнего плана – брать такси и ехать в так называемый город. Убедиться только, что все сегодня закрыто. Надо оставаться на месте, быть незаметным и все же как-то на виду у Симон насколько возможно. Она не должна размякнуть. Кроме того, надо наблюдать за Хамером, во-первых, из обычной осторожности, во-вторых, чтобы было что рассказать в гостиной «Взгляда». Последнее соображение отпало: Хамер сам будет выпивать в гостиной задолго до своего появления в передаче и после. Вероятно, в той антилоповой куртке, небрежно наброшенной на плечи, почти наверняка поладив с новенькой прилипчивой девицей из исследовательской группы. И, несомненно, ничем не отблагодарив Ронни, не считая того, что послужил орудием для приезда Ронни сюда. СЮДА…
Эта картина и другие, еще худшие, вертелись в мозгу Ронни, когда он очутился в библиотеке и стал вяло исследовать ее. Книг было не так много, и все давно устарели. Оправдалась догадка, что собрал их покойный мистер Квик. Кроме нескольких трудов о дворцах, мебели, серебре и т. п., остальное – о Гражданской войне.
Здесь, на Юге, все говорили если не о неполноценности негров, то об этой войне. Ронни столько наслушался об этом, что иногда казалось, будто американцы как-то ухитрились незаметно для прочего мира влезть во вторую гражданскую войну, может быть, в 1914 – 1917-м или в 1939-1942-м. Впрочем, если так и было, то южан снова разгромили. Тем лучше для них. Непохоже, что Ставрос был великим книгочеем, да и Чамми Болдок тоже.
В общем, видимо, хорошее место, чтобы отлеживаться. Верно, были тут картины. Аляповатые, как на журнальных обложках, портреты леди Болдок (два!), Симон (тут ей было лет двадцать и выглядела она настолько бесцветной, что талант художника просто поражал); кого-то еще – должно быть, Ставроса (поэт-неудачник в твидовом костюме) и лорда Болдока (со знакомым видом смертельно раненого). Никого похожего на мистера Квика. Ронни решил, что здесь он в безопасности, эти пять портретов оттолкнут любого поклонника культуры, если тот захочет войти в поисках хорошего чтения. Ронни с трудом пытался выбрать между «Тонкой серой линией» и «Сокровищами старого Ричмонда», когда дверь распахнулась и вошли Хамер и леди Болдок.
Вошли они поспешно, смеясь, и Хамер игриво хватал ее за разные места. Ронни они заметили только через две секунды. Ронни закалился на телевидении, и у него самого были эскапады, но тут именно он смутился больше всех. Леди Болдок, не переводя дыхания, перешла в наступление:
– Не ожидала я встретить здесь кого-нибудь в ТАКОЕ время, – сказала она, словно читать поутру (или разглядывать ее портреты) могли только педерасты, сводники и прочая нечисть.
– Я только зашел за книгой, – сказал Ронни.
– Может, возьмете ее и уйдете? Не хочу быть невежливой, но мистеру Хамеру и мне есть о чем сейчас поговорить.
Заключительный слог стиха был презрительно отброшен.
Ронни почти без задержки взял «Исповедь медного лба» и пошел, но нанес удар со своей стороны, сказав по пути Хамеру:
– Как Генри-холл?
– Дух захватывает.
Несносный день уходил в прошлое, и Ронни смог нанести еще удар. По дороге к бару он в двенадцать без трех минут прошел в столовую и нашел две дюжины стаканов красного вина, выстроившихся на полке. Пять стаканов и чуть-чуть из шестого он выпил, нисколько не суетясь, не зная, что рыжий дворецкий через щелку неплотно прикрытой двери смотрит на него. Ронни был неопытным вором; Хамер сказал бы ему, что опасно делать это непосредственно перед началом, когда прислуга наверняка бегает, проверяя, все ли готово. Как бы то ни было, два предобеденных виски и шестой, законный, стакан вина позволили ему окосеть в необычное время – четверть второго – и держаться так до половины пятого. В пять часов, переодевшись к обеду, он сошел вниз, как было велено, и чувствовал себя вновь или по-прежнему ужасно.
Вечер начался, как последний на Малакосе, разница была в том, что тогда он и Симон присоединились к Мэнсфилду, а теперь Ронни присоединился к этой паре. Симон была в золотисто-белом платье сиамского шелка. Оно шло ей, и Ронни гадал, почему ее мамочка позволяет, даже заставляет Симон появляться в нарядах, которые ей так шли. Ведь еще неандертальские дамы старались напялить на соперницу то, что ей не шло. Род тщеславия, ответил он себе, или светская форма его – в этом мире трудный ребенок должен по крайней мере сиять, как звезда в короне Болдоков. Впрочем, что с того?
Костюм Мэнсфилда, вечерний только отчасти, был скроен насколько это было возможно удачно, и Мэнсфилд казался процентов на пятнадцать не столь толстым. Распахнутый пиджак являл пояс с эмблемой, которая Ронни приелась за эти сутки: белые звезды в андреевском кресте на красном поле.
– Хи! – проревел он, потом, ткнув пальцем в живот, прибавил: – Знаете, что это?
– ДА! – Ронни хотелось ответить (потом он даже упрекал себя за сдержанность): богопротивное пузо – свидетельство многолетнего пьянства на незаработанные деньги, расположенное вблизи самого мягкого члена на Юге. Но приход негра с подносом сбил его, и, взяв стакан наугад, он ограничился: – По-моему, знаю. Это, ээ, флаг мятежников?
Ответ был не сразу. Мэнсфилд нахмурился и, уставясь в поднос, потрогал его вялыми пальцами:
– Это бурбон?
– Да, сэр, мистер Мэнсфилд. Бурбон и вода.
– Я вижу, что вода. Прошлый раз ты дал мне шотландский.
– Извините, сэр. Тут бурбон, сэр.
– Гм, – сказал Мэнсфилд, как слегка успокоившийся лев, и попробовал указанное питье. – Гм. Ладно. Говорите – флаг МЯТЕЖНИКОВ? Вы что, переодетый янки или что? Это флаг Конфедерации, сэр, знамя свободы. Так было тогда, и… – он, казалось, искал слово, – и… так и сейчас. Это не изменилось. У нас на Юге образ жизни… наш собственный. Быть обязанным только себе… только себе… никому другому, и никто не обязан тебе. Это и есть…
Внимание Ронни быстро рассеялось. Он взглянул на Симон. Та стояла, сложив руки, как бы в молитвенной позе. Ронни все пытался внушить взглядом: помни, что я сказал; пока что она не раз встречала его взгляд. За ее левым плечом он видел слугу, стоявшего перед большим зеркалом в серебряной раме, его поднос с напитками был рядом на мраморном столике. Тут же был Хоскинс, негр-дворецкий, как и Симон, в ритуальной позе, но скорее военной, чем религиозной. А теперь за правым плечом Симон на повороте лестницы показались лорд и леди Болдок. Хоскинс сразу повернулся к арке и щелкнул пальцами. Ему мгновенно ответил невидимый хлопок пробки шампанского. Болдоки направились к Ронни и его двум спутникам, находившимся точно под куполом в центре холла. Приближался и второй слуга с подносом, где были только бокал, белый от изморози, и ведерко со льдом и откупоренной бутылкой. Рядом с ним были Хоскинс и первый слуга. Раздался звонок над входной дверью. В холл вбежал третий слуга.
– Хелло! – воскликнула леди Болдок, явно довольная, ибо улыбка ее потускнела лишь на долю секунды, дойдя до Ронни. Через секунду, однако, исчезла совсем.
– Что с моим шампанским? Почему вечно задержка? Я хочу его сейчас.
– Вот оно, ваша светлость. – Хоскинс подтолкнул замешкавшегося слугу вперед и кивнул другому, который протянул свой поднос леди Болдок.
– Я как раз говорил, Джульетта, – заорал Мэнсфилд, – что в наших краях традиционный американский образ жизни до сих пор такой… такой, как тогда, когда мы стали нацией. Здесь джентльмен по-прежнему джентльмен. Мы…
Он разглагольствовал несколько минут, избегая фактов, орал почти без пауз, когда прибыл Парро с двумя друзьями и тех представили, с подозрением кивнул на ходу Хамеру, Василикосу и еще троим, присоединившимся к обществу. Никто из дюжины гостей, окруживших Мэнсфилда, не пытался прервать его или отойти. Все смотрели на него с вялым любопытством толпы, глазеющей на человека, объявившего, что снимет рубашку, не сбрасывая куртки. Слуги сновали взад и вперед.
– И, – прогремел Мэнсфилд наконец, используя этот союз в двенадцатый раз, чтобы показать, что ему есть еще что сообщить, хотя трудно решить, что именно, – и… мы решили проблему негров. Поняли, что никакой проблемы нет, просто нужно их подавлять. Вот именно – подавлять. Они – низшая раса и всегда будут низшей, и у нас на Юге, благодарение Господу, хватает здравого смысла понять это. Вот и решена ваша так называемая негритянская проблема. Все просто.
Никто из слуг не показывал, что слышит, хотя должно было быть слышно даже в кухне, в столовой, в кладовых. Хоскинс у стенного зеркала застыл по стойке «вольно». Ронни вряд ли заметил это. Его мозг был в смятении. Он ощущал чувство, стремление, мысль – что бы это ни было, но нечто новое, незнакомое, не предсказуемое никакой интуицией или опытом, нечто вроде терзавшего его всегда дикого желания поставить перед собой девушку, нагую или в прозрачном плаще, и забросать ее булочками с кремом.
– Негра можно держать на его месте только СТРАХОМ. Единственный довод, который он понимает, – ПЛЕТЬ.
– Чушь, – громко сказал Ронни.
– Не понял?
– Да бросьте. Вы поняли. То, что вы сказали, – ЧУШЬ. Вздор, чепуха, идиотизм, абсурд. И исключительно нагло, дико, бесчеловечно, глупо, невежественно, старо и в данных обстоятельствах непростительно грубо.
После мгновения тишины леди Болдок сказала:
– Я с этим справлюсь, Студент. – И двинулась через круг, пока не подошла к Ронни. Ее нижняя губа отвисла удивительным образом. – По-моему, вы пьяны.
– Нисколько, – ответил он. – Хотелось бы быть пьяным.
Любитель придержал бы следующий удар для нокаута. Леди Болдок обычно уничтожала сопротивление сразу.
– Конечно, если вы перед ленчем стащили все вино, вы должны были…
– Мог я или нет сам взять…
– Берк-Смит видел, как вы выпили шесть стаканов, то есть целую бутылку…
– Этот рыжий коротышка…
– …и сейчас он ищет в вашей комнате виски.
– ВИСКИ?
– В буфете не хватает трех бутылок.
– Спорю, что знаю, где они…
– Нам незачем больше спорить об этом. Не в моих обычаях поднимать невероятный шум из-за нескольких бутылок спиртного. Во всяком случае, вас можно только пожалеть.
Впервые в жизни Ронни онемел и оцепенел. При упоминании о «невероятном шуме» Василикос слегка моргнул, словно на лицо ему что-то капнуло. Хамер, очень серьезный, явно был согласен с тем, что Ронни можно пожалеть. Мэнсфилд и лорд Болдок были ошарашены. Симон не поднимала головы.
– Однако, – продолжала леди Болдок, чеканя слова, так же оттопырив губу, – я не потерплю вашей выходки по отношению к Студенту. К счастью, могу не объяснять причин. Оставьте мой дом.
– Что… вы хотите сказать – сейчас?
– Хоскинс! Как можно скорее! У вас есть время переодеться и уложиться. Такси будет у дверей через четверть часа. Хоскинс, устройте это.
– Сейчас, ваша светлость.
– В восемь двадцать есть рейс на Нью-Йорк. У вас полно времени. Впрочем, в городе есть отели. Теперь идите.
– Зульетта, целовек только…
– Это не мое дело, конечно, но нельзя не подумать…
– Эй, Джульетта, в День благодарения…
– Милая, только из-за разницы во взглядах…
Губа леди Болдок, все еще отвисшая, вытянулась и затвердела.
– В этих стенах дела идут так, как мне угодно. – Она повернулась к Ронни, чтобы велеть ему выйти, но ей помешал внезапный приход рыжего дворецкого, несколько растерявшегося после обыска в комнате Ронни.
– Ну?
– Ничего, ваша светлость. – Дворецкий не выдавал, как глубоко сожалеет. Он хотел предъявить обличающую бутыль и из неприязни к Ронни, и чтобы скрыть собственное воровство, но не смог, застигнутый врасплох, притащить одну из своей добычи. Он был слишком пьян, когда расправлялся с виски, и забыл, куда дел пустые бутылки.
– Хм. – Леди Болдок вновь готовилась объявить свой приказ Ронни, который стоял оглушенный, и вновь ее опередили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
на осуществление прежнего плана – брать такси и ехать в так называемый город. Убедиться только, что все сегодня закрыто. Надо оставаться на месте, быть незаметным и все же как-то на виду у Симон насколько возможно. Она не должна размякнуть. Кроме того, надо наблюдать за Хамером, во-первых, из обычной осторожности, во-вторых, чтобы было что рассказать в гостиной «Взгляда». Последнее соображение отпало: Хамер сам будет выпивать в гостиной задолго до своего появления в передаче и после. Вероятно, в той антилоповой куртке, небрежно наброшенной на плечи, почти наверняка поладив с новенькой прилипчивой девицей из исследовательской группы. И, несомненно, ничем не отблагодарив Ронни, не считая того, что послужил орудием для приезда Ронни сюда. СЮДА…
Эта картина и другие, еще худшие, вертелись в мозгу Ронни, когда он очутился в библиотеке и стал вяло исследовать ее. Книг было не так много, и все давно устарели. Оправдалась догадка, что собрал их покойный мистер Квик. Кроме нескольких трудов о дворцах, мебели, серебре и т. п., остальное – о Гражданской войне.
Здесь, на Юге, все говорили если не о неполноценности негров, то об этой войне. Ронни столько наслушался об этом, что иногда казалось, будто американцы как-то ухитрились незаметно для прочего мира влезть во вторую гражданскую войну, может быть, в 1914 – 1917-м или в 1939-1942-м. Впрочем, если так и было, то южан снова разгромили. Тем лучше для них. Непохоже, что Ставрос был великим книгочеем, да и Чамми Болдок тоже.
В общем, видимо, хорошее место, чтобы отлеживаться. Верно, были тут картины. Аляповатые, как на журнальных обложках, портреты леди Болдок (два!), Симон (тут ей было лет двадцать и выглядела она настолько бесцветной, что талант художника просто поражал); кого-то еще – должно быть, Ставроса (поэт-неудачник в твидовом костюме) и лорда Болдока (со знакомым видом смертельно раненого). Никого похожего на мистера Квика. Ронни решил, что здесь он в безопасности, эти пять портретов оттолкнут любого поклонника культуры, если тот захочет войти в поисках хорошего чтения. Ронни с трудом пытался выбрать между «Тонкой серой линией» и «Сокровищами старого Ричмонда», когда дверь распахнулась и вошли Хамер и леди Болдок.
Вошли они поспешно, смеясь, и Хамер игриво хватал ее за разные места. Ронни они заметили только через две секунды. Ронни закалился на телевидении, и у него самого были эскапады, но тут именно он смутился больше всех. Леди Болдок, не переводя дыхания, перешла в наступление:
– Не ожидала я встретить здесь кого-нибудь в ТАКОЕ время, – сказала она, словно читать поутру (или разглядывать ее портреты) могли только педерасты, сводники и прочая нечисть.
– Я только зашел за книгой, – сказал Ронни.
– Может, возьмете ее и уйдете? Не хочу быть невежливой, но мистеру Хамеру и мне есть о чем сейчас поговорить.
Заключительный слог стиха был презрительно отброшен.
Ронни почти без задержки взял «Исповедь медного лба» и пошел, но нанес удар со своей стороны, сказав по пути Хамеру:
– Как Генри-холл?
– Дух захватывает.
Несносный день уходил в прошлое, и Ронни смог нанести еще удар. По дороге к бару он в двенадцать без трех минут прошел в столовую и нашел две дюжины стаканов красного вина, выстроившихся на полке. Пять стаканов и чуть-чуть из шестого он выпил, нисколько не суетясь, не зная, что рыжий дворецкий через щелку неплотно прикрытой двери смотрит на него. Ронни был неопытным вором; Хамер сказал бы ему, что опасно делать это непосредственно перед началом, когда прислуга наверняка бегает, проверяя, все ли готово. Как бы то ни было, два предобеденных виски и шестой, законный, стакан вина позволили ему окосеть в необычное время – четверть второго – и держаться так до половины пятого. В пять часов, переодевшись к обеду, он сошел вниз, как было велено, и чувствовал себя вновь или по-прежнему ужасно.
Вечер начался, как последний на Малакосе, разница была в том, что тогда он и Симон присоединились к Мэнсфилду, а теперь Ронни присоединился к этой паре. Симон была в золотисто-белом платье сиамского шелка. Оно шло ей, и Ронни гадал, почему ее мамочка позволяет, даже заставляет Симон появляться в нарядах, которые ей так шли. Ведь еще неандертальские дамы старались напялить на соперницу то, что ей не шло. Род тщеславия, ответил он себе, или светская форма его – в этом мире трудный ребенок должен по крайней мере сиять, как звезда в короне Болдоков. Впрочем, что с того?
Костюм Мэнсфилда, вечерний только отчасти, был скроен насколько это было возможно удачно, и Мэнсфилд казался процентов на пятнадцать не столь толстым. Распахнутый пиджак являл пояс с эмблемой, которая Ронни приелась за эти сутки: белые звезды в андреевском кресте на красном поле.
– Хи! – проревел он, потом, ткнув пальцем в живот, прибавил: – Знаете, что это?
– ДА! – Ронни хотелось ответить (потом он даже упрекал себя за сдержанность): богопротивное пузо – свидетельство многолетнего пьянства на незаработанные деньги, расположенное вблизи самого мягкого члена на Юге. Но приход негра с подносом сбил его, и, взяв стакан наугад, он ограничился: – По-моему, знаю. Это, ээ, флаг мятежников?
Ответ был не сразу. Мэнсфилд нахмурился и, уставясь в поднос, потрогал его вялыми пальцами:
– Это бурбон?
– Да, сэр, мистер Мэнсфилд. Бурбон и вода.
– Я вижу, что вода. Прошлый раз ты дал мне шотландский.
– Извините, сэр. Тут бурбон, сэр.
– Гм, – сказал Мэнсфилд, как слегка успокоившийся лев, и попробовал указанное питье. – Гм. Ладно. Говорите – флаг МЯТЕЖНИКОВ? Вы что, переодетый янки или что? Это флаг Конфедерации, сэр, знамя свободы. Так было тогда, и… – он, казалось, искал слово, – и… так и сейчас. Это не изменилось. У нас на Юге образ жизни… наш собственный. Быть обязанным только себе… только себе… никому другому, и никто не обязан тебе. Это и есть…
Внимание Ронни быстро рассеялось. Он взглянул на Симон. Та стояла, сложив руки, как бы в молитвенной позе. Ронни все пытался внушить взглядом: помни, что я сказал; пока что она не раз встречала его взгляд. За ее левым плечом он видел слугу, стоявшего перед большим зеркалом в серебряной раме, его поднос с напитками был рядом на мраморном столике. Тут же был Хоскинс, негр-дворецкий, как и Симон, в ритуальной позе, но скорее военной, чем религиозной. А теперь за правым плечом Симон на повороте лестницы показались лорд и леди Болдок. Хоскинс сразу повернулся к арке и щелкнул пальцами. Ему мгновенно ответил невидимый хлопок пробки шампанского. Болдоки направились к Ронни и его двум спутникам, находившимся точно под куполом в центре холла. Приближался и второй слуга с подносом, где были только бокал, белый от изморози, и ведерко со льдом и откупоренной бутылкой. Рядом с ним были Хоскинс и первый слуга. Раздался звонок над входной дверью. В холл вбежал третий слуга.
– Хелло! – воскликнула леди Болдок, явно довольная, ибо улыбка ее потускнела лишь на долю секунды, дойдя до Ронни. Через секунду, однако, исчезла совсем.
– Что с моим шампанским? Почему вечно задержка? Я хочу его сейчас.
– Вот оно, ваша светлость. – Хоскинс подтолкнул замешкавшегося слугу вперед и кивнул другому, который протянул свой поднос леди Болдок.
– Я как раз говорил, Джульетта, – заорал Мэнсфилд, – что в наших краях традиционный американский образ жизни до сих пор такой… такой, как тогда, когда мы стали нацией. Здесь джентльмен по-прежнему джентльмен. Мы…
Он разглагольствовал несколько минут, избегая фактов, орал почти без пауз, когда прибыл Парро с двумя друзьями и тех представили, с подозрением кивнул на ходу Хамеру, Василикосу и еще троим, присоединившимся к обществу. Никто из дюжины гостей, окруживших Мэнсфилда, не пытался прервать его или отойти. Все смотрели на него с вялым любопытством толпы, глазеющей на человека, объявившего, что снимет рубашку, не сбрасывая куртки. Слуги сновали взад и вперед.
– И, – прогремел Мэнсфилд наконец, используя этот союз в двенадцатый раз, чтобы показать, что ему есть еще что сообщить, хотя трудно решить, что именно, – и… мы решили проблему негров. Поняли, что никакой проблемы нет, просто нужно их подавлять. Вот именно – подавлять. Они – низшая раса и всегда будут низшей, и у нас на Юге, благодарение Господу, хватает здравого смысла понять это. Вот и решена ваша так называемая негритянская проблема. Все просто.
Никто из слуг не показывал, что слышит, хотя должно было быть слышно даже в кухне, в столовой, в кладовых. Хоскинс у стенного зеркала застыл по стойке «вольно». Ронни вряд ли заметил это. Его мозг был в смятении. Он ощущал чувство, стремление, мысль – что бы это ни было, но нечто новое, незнакомое, не предсказуемое никакой интуицией или опытом, нечто вроде терзавшего его всегда дикого желания поставить перед собой девушку, нагую или в прозрачном плаще, и забросать ее булочками с кремом.
– Негра можно держать на его месте только СТРАХОМ. Единственный довод, который он понимает, – ПЛЕТЬ.
– Чушь, – громко сказал Ронни.
– Не понял?
– Да бросьте. Вы поняли. То, что вы сказали, – ЧУШЬ. Вздор, чепуха, идиотизм, абсурд. И исключительно нагло, дико, бесчеловечно, глупо, невежественно, старо и в данных обстоятельствах непростительно грубо.
После мгновения тишины леди Болдок сказала:
– Я с этим справлюсь, Студент. – И двинулась через круг, пока не подошла к Ронни. Ее нижняя губа отвисла удивительным образом. – По-моему, вы пьяны.
– Нисколько, – ответил он. – Хотелось бы быть пьяным.
Любитель придержал бы следующий удар для нокаута. Леди Болдок обычно уничтожала сопротивление сразу.
– Конечно, если вы перед ленчем стащили все вино, вы должны были…
– Мог я или нет сам взять…
– Берк-Смит видел, как вы выпили шесть стаканов, то есть целую бутылку…
– Этот рыжий коротышка…
– …и сейчас он ищет в вашей комнате виски.
– ВИСКИ?
– В буфете не хватает трех бутылок.
– Спорю, что знаю, где они…
– Нам незачем больше спорить об этом. Не в моих обычаях поднимать невероятный шум из-за нескольких бутылок спиртного. Во всяком случае, вас можно только пожалеть.
Впервые в жизни Ронни онемел и оцепенел. При упоминании о «невероятном шуме» Василикос слегка моргнул, словно на лицо ему что-то капнуло. Хамер, очень серьезный, явно был согласен с тем, что Ронни можно пожалеть. Мэнсфилд и лорд Болдок были ошарашены. Симон не поднимала головы.
– Однако, – продолжала леди Болдок, чеканя слова, так же оттопырив губу, – я не потерплю вашей выходки по отношению к Студенту. К счастью, могу не объяснять причин. Оставьте мой дом.
– Что… вы хотите сказать – сейчас?
– Хоскинс! Как можно скорее! У вас есть время переодеться и уложиться. Такси будет у дверей через четверть часа. Хоскинс, устройте это.
– Сейчас, ваша светлость.
– В восемь двадцать есть рейс на Нью-Йорк. У вас полно времени. Впрочем, в городе есть отели. Теперь идите.
– Зульетта, целовек только…
– Это не мое дело, конечно, но нельзя не подумать…
– Эй, Джульетта, в День благодарения…
– Милая, только из-за разницы во взглядах…
Губа леди Болдок, все еще отвисшая, вытянулась и затвердела.
– В этих стенах дела идут так, как мне угодно. – Она повернулась к Ронни, чтобы велеть ему выйти, но ей помешал внезапный приход рыжего дворецкого, несколько растерявшегося после обыска в комнате Ронни.
– Ну?
– Ничего, ваша светлость. – Дворецкий не выдавал, как глубоко сожалеет. Он хотел предъявить обличающую бутыль и из неприязни к Ронни, и чтобы скрыть собственное воровство, но не смог, застигнутый врасплох, притащить одну из своей добычи. Он был слишком пьян, когда расправлялся с виски, и забыл, куда дел пустые бутылки.
– Хм. – Леди Болдок вновь готовилась объявить свой приказ Ронни, который стоял оглушенный, и вновь ее опередили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30