— Охрана хорошая. Охраняют не только дачу в Салтыковке, где мы только что были, но и другую, где живут его дочь и первая жена.
В сущности, я еще и права не имею на свое собственное окончательное суждение о Владимире Алексеевиче и его семье, — мне надо время…
— Послушай, — просветил меня позже друг-писатель, — а ведь это прекрасно — русский предприниматель такого масштаба! Широкий человек! Вроде Саввы Морозова или Третьякова! Вполне вероятно, именно с него начнется та насыщенная искусством, полноценная столичная жизнь, о которой с таким восторгом писал сам Шаляпин!
Не поленилась, отыскала воспоминания великого певца. Вот отрывок из них:
«… Так называемое общество я посещал мало. Однако в Москве я с большим интересом присматривался к купеческому кругу, дающему тон всей московской жизни. И не только московской. Я думаю, что в полустолетие, предшествовавшее революции, русское купечество играло первенствующую роль в бытовой жизни всей страны.
Что такое русский купец? Это, в сущности, простой российский крестьянин, который после освобождения от рабства потянулся работать в город.
… Я так и вижу в деревенском еще облике его этого будущего московского туза торговли и промышленности. Выбиваясь из сил и потея, он в своей деревне самыми необыкновенными путями изучает грамоту. По сонникам, по требникам, по лубочным рассказам о Бове Королевиче и Еруслане Лазаревиче. Он по-старинному складывает буквы: аз, буки, веди, глаголь… Еще полуграмотный, он проявляет завидную сметливость. Не будучи ни техником, ни инженером, он вдруг изобретает какую-то машинку для растирания картофеля или находит в земле какие-то особенные материалы для колесной мази — вообще что-нибудь уму не постижимое. Он соображает, как вспахать десятину с наименьшей затратой труда, чтобы получить наибольший доход. Он не ходит в казенную пивную лавку, остерегается убивать драгоценное время праздничными прогулками. Он все время корпит то в конюшне, то в огороде, то в поле, то в лесу. Неизвестно, каким образом — газет не читает — он узнает, что картофельная мука продается дешево и что, купив ее теперь по дешевой цене в такой-то губернии, он через месяц продаст ее дороже в другой.
И вот, глядишь, начинает он жит в преимущественном положении перед другими мужиками, у которых как раз нет его прилежания… С точки зрения последний течений мыслей в России он — «кулак», преступный тип. Купил дешево — кого-то обманул. Продал дорого — опять кого-то обманул… А для меня, каюсь, это свидетельствует, что в этом человеке есть, как и подобает, ум, сметка, расторопность и энергия. Плох для жизни тот человек, который подобно неаполитанскому лаццарони лежит на солнышке и лениво греется.
А то еще российский мужичок, вырвавшись из деревни смолоду, начинает сколачивать свое благополучие будущего купца или промышленника в Москве. Он торгует сбитнем на Хитровом рынке, продает пирожки, на лотках льет конопляное масло на гречишники, весело выкрикивает свой товаришко и косым глазком хитро наблюдает за стежками жизни, как и что зашито и что к чему как пришито. Неказиста жизнь для него. Он сам зачастую ночует с бродягами на том же Хитровом рынке или на Пресне, он ест требуху в дешевом трактире, вприкусочку пьет чаек с черным хлебом. Мерзнет, холодает, но всегда весел, не ропщет и надеется на будущее. Его не смущает, каким товаром ему приходится торговать, торгуя разным. Сегодня иконами, завтра чулками, послезавтра янтарем, а то и книжечками. Таким образом он делается «экономистом». А там, глядь, у него уже и лавочка или заводик. А потом, поди, он уже 1-й гильдии купец. Подождите — его старший сынок первый покупает Гогенов, первый покупает Пикассо, первый везет в Москву Матисса. А мы, просвещенные, смотрим со скверно разинутыми ртами на всех непонятых еще нами Матиссов, Мане и Ренуаров и гнусаво-критически говорим: «Самодур…»
А самодуры тем временем потихонечку накопили чудесные сокровища искусства, создали галереи, музеи, первоклассные театры, настроили больниц и приютов на всю Москву…»
Но далее Федор Иванович, увы, с огорчением вынужден констатировать:
«Насколько мне было симпатично солидное и серьезное российское купечество, создавшее столько замечательных вещей, настолько же мне была несимпатична так называемая „золотая“ купеческая молодежь. Отстав от трудовой деревни, она не пристала к труду городскому. Нахватавшись в университете верхов и зная, что папаша может заплатить за любой дорогой дебош, эти „купцы“ находили для жизни только одно оправдание — удовольствия, наслаждения, которые может дать цыганский табор. Дни и ночи проводили они в безобразных кутежах, в смазывании горчицей лакейских „рож“, как они выражались, по дикости своей неспособные уважать человеческую личность. Ни в Европе, ни в Америке, ни, думаю, в Азии не имеют представления и об этого рода „размахе“… Впрочем, этих молодцов назвать купечеством было бы несправедливо — это просто „беспризорные“…»
Мне все же хочется через ворох недоумений расположиться к В.А. Брынцалову, возложить на него какую-то долю надежд, сравняться в этом с одним из авторов писем к нему: «Если вы сумели стать таким богатым и создали такое передовое предприятие, как „Ферейн“…»
Вот именно. Что бы там и как ни говорили — а «Ферейн» в славе и почете. Каждое третье лекарство в России — от «Ферейна».
И бегают, носятся по городам и весям машины с волшебной надписью «Ферейн», спешат на помощь людям…
И, стало быть, плевать на то, что миллиардер строит замок-дворец, и на то, что его жена красуется в бриллиантовом колье немыслимой стоимости почти в миллион долларов. Как говорится, могут себе позволить…
А любознательные на выставку художника Шилова спешат и, как оказалось, не только за эстетическим наслаждением. При мне три тетеньки, видимо, подружки, одетые бедненько, серенько, проходя внутрь зала, интересовались у билетерши:
— А где здесь портрет Брынцаловой?
И шустро так, скорехонько, мимо всех прочих картин — к этому самому портрету. А там и без того народ толпой.
Что такое? В чем главный интерес? Подхожу и слушаю:
— Гляди, гляди, сколько на ней изумрудов и бриллиантов! Деньжищ сколько на себя напялила — не постеснялась!
— А может, они все искусственные?
— Ты что! У них, этих «новых русских», все натуральное! Нахапали, а теперь хвалятся. Стыда на них нет. Народ перебивается с хлеба на квас, а эти… Ненавижу!
И что же, собственно, тут такого? Разве не о том толковал мне Владимир Алексеевич, что, мол, добьюсь любви через ненависть… Значит, на что рассчитывал — то и произошло? Ненависть уже есть… Остается дожидаться любви?
У меня же в голове еще добавилось неразберихи.
— Александр, как, как это все понимать? Всю эту открытость, которая очень смахивает на беззастенчивость? Неужели Владимир Алексеевич всерьез считал, что именно этот путь ведет к сердцам избирателей?
— Брынцалов относится к людям, которые говорят: «Я — открытый политик и должен быть на виду. Как может избиратель голосовать за кота в мешке? Он должен знать обо мне все — мои достоинства и недостатки, мои болезни, моих жен, моих любовниц, моих детей», то есть он не стесняется этого, он говорит об этом вслух. Здесь он «перекликается» с западными политиками.
— Позволь, позволь, Хиллари на выборах ходила во всем таком простеньком. Да и Клинтон не демонстрировал часов с бриллиантами… Хотя и могут себе позволить, небось, приобрести…
— Ну они уже сколько времени в политике! А Брынцалов — всего ничего, — срезал меня как всегда находчивый Александр.
Свидетельствую: пресс-секретарь миллиардера Александр Толмачев стеной стоял за своего хозяина, не давая мне усомниться ни на грамм в его праве быть таким, как он есть, и уверял:
— Он никогда не борется со своим характером. Да, нелегкий… Но считает, что раз этот характер помог ему выжить сорок лет назад, когда он ходил босой и когда нечего было есть, и десять лет назад, когда на него наезжает налоговая инспекция, а он выдерживает эти наезды… Он не откажется от своего характера никогда. Он считает, что сила его — в характере. А то, что он взбалмошный? Не всегда. Редко.
А едва я завела свою насквозь обывательскую речь о бриллиантовом колье — тотчас перевел все на другие рельсы:
— Да, Наташа числится помощником, советником Брынцалова и получает восемнадцать тысяч долларов в месяц. Но она не все деньги тратит на себя, это факт. Она потихонечку финансирует какой-то детский дом, отправляет деньги каким-то бедным семьям. Она считает, зачем вкладывать деньги в благотворительный фонд, где такие морды… лучше помочь конкретной семье.
Лучше… хуже… Запутаешься с этими миллиардерами!
В то бурное время, когда в новом составе Госдумы только-только замелькала, и то нечасто, фамилия Брынцалова, вдруг раз — и объявил он себя социалистом-капиталистом и врезался в круговерть президентских выборов, претендуя на роль «царя-батюшки» всея России! И бац — поместил в предвыборной листовке в качестве приманки для избирателя не какую-нибудь модель «Жигулей», а фото своего шестисотого «мерседеса»! Для голодного-холодного избирателя! Для тысяч и тысяч мечтающих просто о куске хлеба с чаем! Нате, мол, вам поцелуй от «мерседеса», от кучи долларов!
Ну и как наши сограждане? Матом-перематом в ответ? Батюшки-светы, стихи! Да еще величальные!
У нас в стране Брынцаловых немного,
Сказать точнее — он всего один!
Когда-то он пошел своей дорогой,
Решителен, горяч, неутомим.
Сначала в ульи пчелы мед носили,
Как пасечник Вы были просто класс!
Во благо Вы доход употребили,
И вот теперь «Ферейн» уж кормит Вас.
Не только Вас, а всех, кто вместе с Вами,
Кто трудится не покладая рук,
Кто точно знает — деньги не приходят сами,
Богатым стать не просто, милый друг!
Завистники из подворотник лают:
«Богатые дома, охрана, антураж!..»
но одного они не понимают —
Богатство — это труд, а не мираж.
Богатому приходится трудиться,
Чтоб деньги делать, нужно ум иметь,
И что успеха в бизнесе добиться —
Необходимо многое уметь.
Вы стали кандидатом в президенты,
Но нелегко дистанцию проплыть,
И потому желаю Вам от сердца
Хотеть, стремиться и в итоге — быть!
И тут же конкретный вклад в выборную кампанию в виде добавочных стихов-призывов:
Жить хотите сыто и богато —
Голосуйте за Брынцалова, ребята!
И еще:
Если в жизни хотим мы добиться немалого,
Отдадим голоса за Брынцалова!
Это было тогда, когда еще цвели одуванчики… Это было, как подумаешь, давным-давно… Когда все мы хотели верить только в лучшее, в преодоление экономического и духовного кризиса, в рассветы без закатов…
И чегой-то мы были такие прямо глуповатые?!
СТРЕЛЯЙ, А ТО ПРОИГРАЕШЬ!
Как только моя подруга узнала, что я собираюсь писать о Владимире Алексеевиче Брынцалове, возмутилась ужасно:
— Ты что, с ума сошла? Сдались тебе эти «брынцаловы»! сколько ест интеллигентных, образованных, тихих людей, но их никто не замечает, никто о них ни полслова в прессе! Ученые, профессора, музыканты высшего класса — гордость России! А эти, «новые русские», так и лезут в глаза со своими «мерседесами» и брюликами! Полстраны без зарплаты сидит, нищенствует, а эти, бесстыжие, как вороны на помойке…
— Ну ты уж слишком! — пристыдила я.
— Да разве я одна их на дух не признаю? Хочешь, частушку спою? На рынке мужичок под гармошку наяривал. В рваных ботинках мужичок, с наградами за Великую Отечественную, лет семьдесят ему, если не больше.
— Давай, — согласилась я.
— Только забористо очень, — хохотнула она в трубку. — Не покраснеешь?
— Постараюсь.
— Ну, слушай про своих «героев».
Ты, бабеночка, зачем
Встала «раком» к телику?
Мою глупую жену
Кинуло в истерику…
— Все? — спросила я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55