— У парня отвалилась челюсть.
— …Кто-то пытается ворваться в мою квартиру.
— Вот дерьмо!
Парень пулей вылетел в открытую дверь, на ходу заправляя рубашку в брюки.
Лидия положила трубку, подняв мокасины с пола и выбросила их в коридор. Захлопнула дверь и закрыла ее на задвижку.
— Джорджио? Где ты, любовь моя?
— У него срочная встреча. — Лидия повернулась спиной к двери.
Джулия Вентоза, бывшая госпожа Доминчини, остановилась посреди комнаты.
В свои сорок пять она выглядела лет на десять моложе. У нее было тело, цвет лица и волосы, которым позавидовало бы много девчонок в возрасте ее дочери. На ней был черный шелковый прозрачный пеньюар, сквозь который виднелась пара шелковых чулок, — форменная одежда, носимая приличной женщиной из высших кругов буржуазии в расслабляющий домашний полдень.
— Что за глупость ты сказала? Какая встреча?
— Со своим хиромантом. — Лидия покачала головой. — Когда ты решишься прекратить это, мама? Когда?
— Не начинай все сначала, Лидия. — Джулия махнула рукой и направилась к столику с бутылками. — У меня и без того ужасная мигрень.
— Что ты говоришь? Можно узнать, отчего?
— От того, что я не выношу, когда моя собственная девятнадцатилетняя дочь начинает учить меня, как я должна жить своей жизнью.
Джулия подошла к столику. Бросила в стакан несколько кубиков льда и налила большую порцию виски.
— И уясни себе, — Джулия сделал большой глоток и повернулась к дочери. — Лидия!..
Стакан выпал из ее рук и разбился. Она увидела следы побоев на лице дочери, которые не смогли скрыть темные очки.
— Что с тобой случилось? — Джулия подняла руку, чтобы погладить дочь. — Кто посмел!
— Низкие ветки. — Лидия отвела ее руку. — Ничего не случилось, мама. Понятно? Ни-че-го. Лучше скажи, кто этот Джорджио. Очередной имбецил, безумно в тебя влюбленный, готовый жениться на тебе в течение двух недель?
Джулия открыла рот, чтобы сказать что-то. Внезапно, из ее глаз хлынули слезы, не давая ей вымолвить ни слова.
— Сделай мне любезность, мама. — Лидия открыла входную дверь. — Мне и себе…
— Лидия, дорогая…
— Попытайся встать взрослой. Увидишь, какой будет результат. Может, тебе самой понравится.
Лидия вышла, захлопнув дверь. Джулия осталась одна в полумраке прихожей.
Эхо ее шагов отражалось от голых стен. Они недавно были покрашены в бледно-бежевый цвет и в квартире еще чувствовался запах краски. В комнате было сумрачно. Иссушающему полуденному солнцу, свету этого ненормального внесезонного лета, не удавалось проникнуть сквозь полностью опущенные жалюзи.
Лидия сняла очки и прошла в гостиную, казавшуюся огромной из-за того, что в ней ничего не было. Не считая двух вещей: большого кресла-качалки из черной кожи и портативного си-ди-плеера, соединенного со стереонаушниками.
Лидия упала в кресло и расслабилась. Некоторое время слушала завывание ветра, заставляющего вибрировать оконные рамы. Потом перебрала кассеты с дисками, разбросанными по полу, выбрала один, вставила в плеер, надела наушники и нажала кнопку «пуск».
Музыка наполнила мозг.
Пинк Флойд. «Стена». Первые же ноты стерли все: черный «порше», Ремо Дзенони, боль, лицо матери в потеках слез.
Лидия закрыла глаза. За окном ветер дул все сильнее и сильнее.
9.
Вороны вылетели из туннеля.
Черная орущая река.
Шум крыльев заполнил ледяной воздух, отравленный пеплом.
Выход из туннеля был покрыт льдом, испачканным кровью.
Вороны готовились наброситься…

Слоэн открыл глаза, потряс головой, отгоняя видение.
Он не сразу сообразил, где находится. Не понимал, что означает это замкнутое пространство, угрожающе тряское. Мозгу понадобилось несколько мгновений, чтобы найти ответ.
Он сидел в кресле самолета, пристегнутый ремнем. Рядом, в других креслах сидели другие пассажиры. Острие солнечного луча ползло по вогнутой плоскости борта. Слоэн откинулся на подголовник. Посмотрел в левый иллюминатор. Увидел нескончаемую цепь гор, вековые ледники, затененные каньоны. Заснеженные вершины гор тянулись до самого горизонта под голубым, без единого облачка, небом.
Слоэн закрыл глаза. Это — не туннель, полный воронов. Это — «Боинг-747». Слоэн почувствовал, что держит что-то в левой руке. Журнал на итальянском, которого он не понимал. Майкл Халлер перевел ему название журнала. «Мы, Завтра»?, «Сейчас, Новости»? Ему не удавалось вспомнить. Но лицо человека с обложки он запомнил отлично.
Это было лицо цели .
Он был одним из последних пассажиров, переступившим порог «Боинга». Горячий воздух обжег губы. Кажется, Фрэнк Ардженто оказался не прав в своем описании северной Италии в ноябре. Никаких низких туч, вообще никаких туч, никакого тумана, никакого дождя. Только чистое небо и бешеный раскаленный ветер.
Слоэн сошел с трапа и смешался с толпой пассажиров, изучая пейзаж. Было мало интересного в Малпенса-2000, международном аэропорту Милана. Единственный терминал, пещеры ангаров, цепочка самолетов на бетонке. А вокруг всего покрытое выцветшей травой пространство с редкими деревьями. Не будь Альп на горизонте, его можно было принять за канзасский Хатчинсон. С единственной разницей: в Хатчинсоне не было столько людей в форменной одежде с оружием в руках, ощупывающих взглядом каждого индивидуума мужеского пола от двенадцати лет, выходящего из самолета. Слоэн надел темные солнечные очки и вместе с другими пассажирами погрузился в подошедший к самому трапу автобус.
Всё в терминале аэропорта казалось ему странным. Движущиеся багажные ленты крутились абсолютно пустыми, тогда как вдоль стены выстроились горы чемоданов. Человек в кабинке паспортного контроля даже не посмотрел ему в лицо. По терминалу во всех направлениях перемешалось много вооруженного до зубов народа в самой разнообразной форме. Даже в аэропортах-сортирах Среднего и Дальнего Востока Слоэн никогда не встречал столько различной униформы, собранной в одном месте. Одни люди были в черной, с широкими лампасами на брюках; другие — в оливковой; третьи — в серой, с собаками, натасканными на наркотики и взрывчатку; еще были в синих брюках и кителях странного голубого цвета. Единственное, что их роднило, включая тех, кого он видел у самолета, все были увешены оружием, переносной артиллерией, достаточной для отражения нападения Саддама Хусейна.
Ему понадобилось минут сорок, чтобы выйти из терминала. И чтобы понять, что такое языковой барьер. Итальянский ему понравился. Была какая-то музыкальность в его звуках и каденциях. Нет, красивый язык. Просто непонятный. Ничейная земля, населенная безымянными людьми, разговаривающими на неизвестном языке.
Голубая жидкость разливалась по асфальту, образуя лужицы в его неровностях.
Она вытекала из радиаторов, разорванных ударом. Три автомобиля и мотоцикл влетели один в другой, один внутрь другого на перекрестке двух центральных улиц. Осколки стекла, смятые кузова, сирены, крики, ругань. Пожарные вытаскивали из искореженного металла окровавленных людей. Врачи скорой помощи трудились над легко раненными, сидящими вдоль тротуара. Движение в центре Милана, посттехническом третьем мире, было парализовано во всех направлениях.
Каларно пешком добрался до перекрестка, проталкиваясь сквозь толпу, собравшуюся поглазеть на случившееся. Безобразия в картину добавляла энная по счету огромная стройплощадка. Траншеи для коммуникаций всегда напоминали ему окопы войны. Может быть, потому что эти провалы в земле, вырытые по неведомой ему причине, заполненные бульдозерами, кранами, бетономешалками, действительно, являлись метафорой конфликта. Проигранной войны, которую гражданское общество, или то, что от него осталось, осмеливалось вести против Деллакроче, Апра и Сантамария.
С большим трудом, лавируя между автомобильными бамперами, игнорируя клаксоны нетерпеливых водителей, Каларно удалось протиснуться к газетному киоску на углу улицы. Горячий ветер поднимал из траншеи кучи серой пыли, бросая ее на автомобили, на зевак, на пожарных, карабинеров, агентов дорожной полиции, пытающихся придать осмысленность операции по разгрузке перекрестка.
— Видите, что случилось, доктор Каларно?
Киоскерша, симпатичная женщина лет тридцати, улыбалась ему среди журналов, газет и тонны порнографии.
— Ничего особенного, еще один спокойный рабочий день в великом и процветающем Милане, — улыбнулся в ответ Каларно.
Эта женщина ему нравилась. Она всегда была любезна с ним. А кто еще когда-либо желал быть любезным с грязным полицаем? Ему частенько хотелось пригласить ее посидеть за стаканчиком вина, например, но он все не решался сделать это. Он выбрал несколько газет и протянул женщине деньги.
— Доктор, вышел специальный номер «Здесь, Сейчас». В нем пишут о вас.
Каларно с большой неохотой взял протянутый журнал. На обложке были злополучные изображения бойни на улице Фарини: «альфа-ромео» и «ланча», изрешеченные пулями, трупы судьи Карло Варци и его телохранителей, пурпурные куклы, нашпигованные свинцом. Заголовок красным гласил: «Раскаяние Апра, Катанского зверя!»
Взбешенный Каларно пролистал журнал, почти рвя его. Нашел статью — гвоздь специального выпуска и посмотрел на подпись: Сандро Белотти. Опять он, сволочь! Наглая тварь!
— Дерьмо!
— Доктор Каларно!.. Андреа… — Киоскерша смотрела на него, открыв рот.
— Все в порядке, Луиза, извините. Все в порядке, но противно!
Каларно заплатил за журнал, отошел от киоска и начал читать статью. Глубокая Глотка, конечно. Таинственный сукин сын, использующий Сандро Белотти, нанес еще один удар. И очень-очень сильный удар.
Статья была написана развязным языкам, характерным для псевдоинтеллектуалов из «Здесь, Сейчас». В ней делался дотошный анализ закрытой информации по делу Апра. Цитировались отрывки текстов обоих отчетов о перестрелке в районе Семпионе, противоречащих друг другу. Рисовалась в общих чертах роль, какую сыграл в раскаянии «катанского зверя» адвокат Марчелло Сантамария. Он, Андреа Каларно, представал в статье этаким замшелым полицейским рыцарем без страха и упрека. Опять. Это случилось опять. Тайна следствия, секретность самых сокровенных юридических схем — все снова коту под хвост.
Каларно яростно смял журнал и бросил на землю. Несколько прохожих с удивлением посмотрели на него. Он стоял, обдуваемый горячим ветром и пылью из котлована, пестуя свой гнев. Еще один дерьмовый день!
Кривые буквы, написанные от руки красным фломастером на коробке от обуви звали: Мрр. Слан.
Слоэн остановился на мягком от жары асфальте. За его спиной возвышалось здание терминала. Он повернулся к человеку, державшему картонку. Слан , дурацкая надпись, вероятно, была английской версией фамилии Дэвида.
Человеку было лет тридцать. Коренастый, коротконосый, с темными волосами и кустистыми, сросшимися над переносицей, бровями. Огромные кулаки торчали из подвернутых рукавов пиджака, надетого поверх спортивной майки. За ним стоял абсолютно лысый африканец с фигурой штангиста-тяжеловеса, с огромной нижней челюстью, деформированной стероидами.
Слоэн внимательно оглядел обоих, не снимая очков. Подобных приматов он повидал в своей жизни немало. В Хьюстоне, в Берлине или Куала-Лумпуре. Они походили друг на друга, словно однояйцовые близнецы. Чернорабочие системы , используемые на самых грязных работах.
— Я Слоэн.
Парочка переглянулась, потом начала изучать его с головы до ног.
— Мое имя Ренато Ангус, — сказал, наконец, коротышка, якобы по-английски.
Язык был так исковеркан, что Слоэн понял его с трудом.
— Это мой товарищ, Норман Н’Гума.
Стероидный подбородок буркнул что-то нечленораздельное. Знакомство состоялось. Приматы повернулись и пошли сквозь армию вооруженных патрулей.
Слоэн последовал за ними в направлении многоэтажной автостоянки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34