— И как он без вас? Справляется?
— Живет обычно. Более-менее...
Почему он должен подставлять Лаврикова под эту нечисть? Что тот сделал плохого бывшему своему охраннику? Да, были недоразумения, разница в оценках окружающей действительности — как без них? Случалось, что хозяин, обозлившись, отпускал «слуге» затрещины, более похожие на дружеское похлопывание. Иногда награждал такой же полудружеской матерщиной.
Мелочи, не заслуживающие внимания... Но есть и более серьезное... Их с Лавром повязала кровь. Кровь Гамлета... Он с содроганием вспомнил дикий, нечеловеческий крик, когда грабли Санчо сошлись на шее приговоренного... Кто из троих ударил ножом? Какая разница! Возможно он. Или — Лавр. Только не Санчо — тот держал извивающуюся червяком жертву...
Разве стоит из-за этого отправлять Лавра на плаху? Именно, на плаху! Если судить по поведению Дюбина, тот не собирается обниматься-целоваться с отставным авторитетом. Вон как кривит свою покареженную физиономию, то и дело многозначительно прикладывает к ней зловещую маску.
Но отказываться нельзя, ни в коем случае нельзя! Бешеный маньяк страшней хладнокровного убийцы, если и не загрызет, то — пристрелит.
— Блаженствует сявка, говоришь? В прежнем дворце обитает?
— Давно продал. В избе крестьянской живет. На даче. А сейчас, кажется, в Москве купил квартиру...
Очередная демонстрация чертовой маски. Волчий оскал. Немигающий взгляд. Старается подавить волю? Не получится, сучий потрох!
Ессентуки прикоснулся к вентшахте, будто к талисману. В очередной раз помогло. Ноги не ослабли, голова не закружилась. Струйки пота — не в счет, от них не умирают.
— Оплеухи, которые отпускал Лавр, забылись или все еще помнишь? — заботливо, по отечески, спросил Дюбин.
— Ты, что, на моей уязвленности хочешь сыграть?
— Все на чем-то играют, — миролюбиво расфилосовствовался убийца. — Всеми двигают какие-то чувства. Страсть, жадность, ненависть, неуверенность... Интересно знать, что двигает тобой?
Кажется, вурдалак немного успокоился. Казнь либо отменяется, либо откладывается. Только не раздражать его, говорить спокойно и внушительно, не опровергать, но и не соглашаться. Короче, занять позицию боксера, прижатого к канатам. Закрыть перчатками голову и торс — пусть противник лупит по ним пока не устанет. Не дай Бог, войдет в неистовство — кранты.
— Да нет у меня к нему никаких чувств. Вот у тебя есть — аж дрожишь от ненависти. Все прошло, все миновало. Хотя и оплеух и оскорблений было предостаточно. Вы ведь, венценосные, отвешиваете удары, не глядя, не жалея... Последнюю, самую звонкую и, признаюсь, болезненную Лавр отвесил мне уже после увольнения... Только, хочу предупредить: я не киллер, на мокруху не пойду. Если хочешь, могу свести с нужными людишками. И не больше...
Дюбин пренебрежительно отмахнулся.
— Твои людишки мне без надобности. Я и сам могу на
раз-два-три. Приходилось отправлять кой-кого на адову сковороду. Но это было бы для господина Лаврикова слишком просто и слишком быстро.
— Зачем тогда звал?
Вопрос, мягко говоря, нескромный. И — опасный. Безумец, а в том, что перед ним психически больной человек — ни малейшего сомнения, может взбеситься. Дай Бог, отделаться грязным потоком матерщины, но он может пустить в ход кулаки и... волыну.
Дюбин отреагировал на редкость спокойно и миролюбиво.
— У меня совсем другие планы. Перетянуть все одеяло на себя.... Все лоскутки одеяла. Привязанности. Связи. Знакомства. Все, что составляет его поганую жизнь. Выбрать все это и потом — лишить. И полюбоваться, каков он на самом деле — это существо с благородной сединой и участливым взглядом.
Ессентуки понимающе ухмыльнулся. На самом деле он ничего не понял.
— Что-то новенькое в практике разборок. На мой взгляд — бессмысленное.
Безумец пренебрежительно отмахнулся. Как от нахально жужжащей мухи.
— Ты — никто, чтобы заикаться о смысле. Пустое место. Для тебя весь смысл — замочить и обобрать. Как обобрали меня. До конца недомоченного.
— Не по адресу базаришь, — осмелился возразить Ессентуки. — Я никого не обдирал...
Насмешливая гримаса вурдалака свидетельствует о его миролюбивых намерениях. Без рукоприкладства и демонстрации страшной маски.
— Наверно, не по адресу... Я заплачу очень хорошо, по высшей мерке. Для меня сейчас деньги — не цель, а средство. Средство исполнения приговора...
— И за что ты мне заплатишь?
Ессентуки был далеко не бессеребником, наоборот, его постоянно мучило нестерпимое желание заграбастать побольше. Не важно, как и когда. Главное — ощутить греющий душу шелест баксов, уложить их в тайник, время от времени навещать и любоваться. Гобсек в российском исполнении.
Дюбин опустился на ломанный шезлонг. Кивком велел собеседнику занять место на грязном ящике. Ессентуки не осмелился отказаться — сел, брезгливо подстелив газету.
— Мне нужно знать все. Где, когда и с кем общается, сколько времени сидит на толчке, любится с бабой. Мне нужны подробные сведения. Неофициальные справы. Скучная, но чистая, без крови, подсобная работа. Если за это возьмусь я, боюсь, не выдержу — сорвусь. Отвык . Признаюсь, боюсь раздражительности, неадекватных реакций. Приходится беречься.
Безумец признается в своем безумии? Явный парадокс! Обычно психически больные люди настаивают на своем несокрушимом здоровьи, обижаются, даже плачут, пишут в газеты и в телестудии возмущенные послания. А этот спокойно, без кокетства и притворства, говорит о своем умственном недомогании.
Связываться с безумцем опасно при любом раскладе и при любом гонораре. Либо сам замочит, либо подставит под ментов. А Ессентуки ценит свою жизнь и свое пребывание на воле.
— Спасибо за лестное предложение, но у меня имеется собственное дело. Легальное.
Дюбин изобразил обидное для собеседника пренебрежение. С оттенком притворной жалости к горюну-неудачнику. Издевается, нечисть болотная, с ненавистью подумал оскорбленный Ессентуки. Знал бы ты о тайнике с баксами...
— Нищенская пирожковая?
— Пусть будет нищенская, — покорно согласился владелец японокитайского ресторана. — Закусочная... Мне хватает...
На самом деле Ессентуки владел престижным двухзальным «общепитом». Первый, главный зал — богато украшенное помещения на двадцать столиков, с небольшой эстрадой и вышколенными официантами. Посетителю предложат выпивку и закуску любой «национальности», но предпочтение отдается саке, ханше и блюдам из водорослей и морской живности. Китайско-японское заведение, именуемое хозином — азиатским.
Во втором зале, значительно меньшем по размеру и почти не украшенном, торгуют наркотой. Дурь продается в любом виде: ампулами с приложением шприцев, колесами, сигаретами, начиненными марихуаной.
Там же, в скромно обставленном кабинете Ессентуки принимает желающих купить компромат. Для этих целей на отдельном столике стоит мощный компьютер с цветным лащерным принтером. Плати немалые башли и принимай распечатку.
— Мне хватает, — уже более уверенно повторил владелец «пирожковой».
— На еду и на штаны? — ехидно спросил Дюбин.
— И на них тоже... Не в пример разным денди...
— На что намекаешь?
— Успокойся, не на тебя. На достойную оплату скромных моих услуг. Расценки будут не шестерочные. Рубли не принимаю — или баксы, или евро. Не обессудь — такова уж житуха.
Под давлением вполне реальной возможности пополнить тайничек, Ессентуки напрочь забыл о недавнем своем нежелании подставить бывшего хозяина. В голове водили хоровод «условные единицы», приятно шуршали, напевали райские мелодии.
— Ладно, переморгали... Повторяю, сейчас для меня деньги — не больше, чем отмычки. Кажется, сговоролись. Значит, первое и главное — Лавр. Второе, вспомогательное — бывшее мое хозяйство. Оно мне тоже пригодится. В качестве инструмента. Фомки. Одно условие: не быть бараном, который гребет из двух кормушек. Узнаю — замочу, в асфальт закатаю.
Угроза выдана отеческим тоном, заботливым предупреждением. И все же она, эта угроза, вызвала уже знакомую потливость и легкое головокружение. Ессентуки отлично знает, что Дюбин слов на ветер не бросает, как обещает, так и сделает.
Похоже, кончилась спокойная жизнь с балдежом в так называемой «пирожковой», с увеселениями в квартире новой шлюшонки, с любовным перекладыванием тугих пачек баксов. Вместо всего этого — состояние настороженности — и днем, и ночью — ожидание неожиданного удара. Если даже он откажется от мысли «грести из двух кормушек». Мало ли что может прийти в деформированную башку безумцу.
Но недавнего страха он не ощущал. Высокодойных коров на мясо не пускают, быков-производителей не режут. До тех пор, пока они нужны.
А он нужен мстителю, необходим! В качестве шестерки, рядового пастуха — не имеет значения.
— Ты сумасшедший? — Ессентуки осмелился до такой степени, что задал этот слишком острый вопрос. — Да?
— Скажем, одержимый. Так правильней. Что, испугался?
— Хрен редьки не слаще, — ушел от ответа хитрован. — Одинаковая болячка...
— Как сказать. Сумасшедший и одержимый — разные понятия. Прежний Дюбель погиб, смарть для него была испытанием. И он родился заново — другой, под другим именем... Пусть будет... Антемос.
— Как?
— Антемос охзначает противоположный славе. По латыни.
— Понял.
Ничего не понявший Ессентуки снова опустился на грязный ящик, застеленный газетой. Пусть зовется как угодно, лишь бы платил погуще.
— С чего начнем, Мос? Выкладывай задачи и поручения, только четко, без латыни.
— Ты спешишь?
— Кто в наше время не спешит? Только старики и неудачники... Признаюсь, начало увлекательное. Шизоидное начало. Страшно хочется услышать продолжение.
— Страницу переворачивают только тогда, когда она прочитана, — поучительно проскрипел Дюбин. — Итак, начнем с листа номер один...
Глава 8
Общаясь с Лавриковым-младшим, Белугин в последнее время испытывал какой-то дискомфорт. Будто ему подставили коровью лепеху, в которую он влез начищенным до беска ботинком. Худосочный студентик был на удивление хитрым и изворотливым. Его сомневающийся либо утверждающий взгляд проникал в душу собеседника, нащупывал в ней самые болезненные точки.
Нет, уважение к горячему «гейзеру» не убавилось, скорее, наоборот, возросло. И все же, зря он, очертя голову, ввязался в дело, сулящее одни неприятности. Парень-кладовщик наверняка просигналил наверх о визите Белугина. Там забегали, заволновались.
Но снявши голову по волосам не плачут! Придется продолжить начатое «расследование». Федечка не просто новорожденный бизнесмен, потерявший голову от запаха денег, он еще и сын давнишнего приятеля, которого Петр Алексеевич просто боготворит.
На этот раз беседа проходила не в кабинете управлячющего супермаркетом — в служебном кафетерии. Организовал его Белугин пару лет тому назад и очень гордился своим начинанием. Даже в офисе компании такого уютного помещения не было.
Пять столиков с цветами и креслами такого же цвета, небольшой бар. На стенах — натюрморты, возбуждающие аппетит и способствующие успокоению. Никаких барменов или официантов — каждый сотрудник подходит к окошку выдачи, выбирает блюдо и напитки по своему вкусу и карману.
Петр Алексеевич бережет свое здоровье, поэтому питается в строгом соответствии с врачебными рекомендациями. Никаких жирных блюд, ограничивает себя в сладком, поменьше жидкости, исключает алкоголь. Диета — залог долголетия, говорит народная мудрость, и он безоглядно ей доверяет.
Сегодня управляющий выбрал свекольный салатик, селедочку и два яблока. На десерт — непременный кофе, отказаться от которого Белугин не в силах.
— Можно?
Настроение покатилось вниз, любимый салат показался горьким, нес"едобным, селедочка — слишком костистой, даже яблоки с"ежились и потускнели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33