По пути задела стоящую на столике бутылку, та опрокинулась, струя холодного чая окатила всех троих: Крымова и нас с Лариным. Холодный душ помог — судороги ослабли, оставив мелкую дрожь…
Коридор возле купе заполнили проснувшиеся пассажиры. Прибежала растерянная проводница. Появился начальник поезда.
— Что произошло?
— Кого убили?
— Ограбили?
Паника охватила вагон. Женщины торопливо одевали сонных детей, мужчины собирали вещи.
Не отпуская Крымова, я проорал в раскрытую дверь.
— Срочно — врача… Нужна медицинская помощь…
Возвратился бегающий куда-то начальник поезда.
— Через полчаса — Канглы…
— Полчаса он не выдержит… Поселок, раз»езд, деревня, что угодно, лишь бы — врач, больница, медпункт…
— Не волнуйтесь. Сейчас — поселок Майский… Поезд остановится на несколько минут… Готовьте больного… Я сожалею…
Пожилой начальник поезда действительно сожалел. Будто подсунул Веньке смертельный яд и теперь каялся. За его спиной, рядом с проводницей — Лена. Бледная, испуганная, но — ни слезинки… Волевая женщина, ничего не скажешь, другая давно бы упала в обморок, а она держится.
Судороги не прекращались, наоборот, сделались сильней. На Венькиных губах вспухали и лопались пузыри пены, глаза ещё закатились, конвульсии сотрясали тело.
— Где же ваша остановка? — снова в полную силу заорал я, с трудом прижимая к полу руки Крымова. Ноги держал Ларин. — Черт бы побрал вас всех вместе с поездом и начальством! Свяжитесь с машинистом, передайте — речь идет о человеческой жизни!
Ярость охватила меня и я выплескивал её вместе со сгустками черного мата.
— Машинист в курсе… Может быть, валидол?
— Какой там валидол? Ты ещё валерьянку предложи, тупица дерьмовая! Врач нужен, врач! Явное отравление…
Лена дрожащими руками складывала вещи. Немолодая женщина из соседнего купе помогала ей. Мужчины выносил в тамбур готовые чемоданы и сумку с продуктами.
Когда поезд замедлил ход, все было готово: два наших чемодана стояли в тамбуре, сумка — на них.
Тело Крымова обмякло, судороги прекратились. Но на губах по прежнему вскипали пузырьки пены.
Не ожидая полной остановки поезда, мы с Лариным положили Веньку на одеяло и понесли к выходу. За нами шла Лена…
На щебеночном перроне рядом с избушкой-вокзалом — газик. Грязный, обшарпанный. Сонный водитель покуривает возле открытых дверей.
Ларин пожал мне руку, пожелал благополучия, выздоровдения друга. Церемонно приложился к ручке Крымовой и прыгнул на подножку вагона.
Поезд ушел…
Поселковая больница в Майском напоминала обычный барак, в котором раньше селили вербованных работяг. Почерневший, изможденный, вросший в землю, доживающий отведенный ему век. О том, что перед нами больница, говорил выцветший флажок над крыльцом да соответствующая надпись справа от двери. Медицинское учреждение напоминало умирающего больного, потерявшего надежду на излечение.
Нас уже ожидали.
Пожилой санитар, припадая на укороченную ногу, расхаживал возле входа в больницу. Такой же худой и болезненный, как и здание. Рядом стояли, прислоненные к стене, носилки.
Сомнительно, чтобы в этом здравоохранительном учреждении работали знающие свое дело врачи. Скорей всего — фельдшер с начальным медицинским образованием да медсестра, она же по совместительству уборщица.
Не повезло бизнесмену! Угораздило отравиться не в Пятигорске или в приличном городе, не мог потерпеть пару часов…
Хрипящего, вздрагиваюего от пробегающих по телу судорог Крымова переложили на носилки, внесли в больницу. Водитель помог Лене перетащить в вестибюль тяжелые чемодны.
Придется нам с Ленкой обосноваться в какой-нибудь палате или — врачебном кабинете. В захудалом поселке наверняка нет ни гостиницы, ни дома приезжих.
— Сюда, сюда несите, — на ходу щупая пульс больного, метался юркий, тщедушный главврач в очках, чудом балансирующих на самом кончике носа. — В эту комнату, пожалуйста… В реанимацию…
Судя по обшарпанной, давно не крашенной двери, так называемая реанимация — обычная палата, снабженная кислородом. И все же это значительно лучше вагонного купе и неопытных «спасателей» в виде меня и блондина.
В помещение реанимационной нас, естественно, не допустили. Две сестрички среднего возраста в пожелтевших халатах перехватили ручки носилок. Очкастый доктор захлопнул дверь перед моим носом.
Хромой санитар, выражая сочувствие, извлек из кармана халата помятую сигаретину, поджег её.
— Ты… того, паря, не больно переживай… Все там будем, так уж заведено. Авось, обойдется, не дрейфь…
Доморощенный философ пыхнул едким дымком и вышел.
Мы с Крымовой оказались в одиночестве. Если не считать старушки, которая вязала, сидя за столом возле дверей. Некая помесь доброй волшебницы со злющей Бабой-Ягой.
— Ленка, не дергайся зря, — принялся я успокаивать женщину. — Ничего страшного — обычное отравление… С консервами такое часто случается…
Упомянул о консервах и спохватился — их-то мы и не ели. Все было — и балык, и икра, и разная колбаса-ветчина, а вот консервов — ни одной банки.
Кажется, Лена не обратила внимание на мою оплошность. Зато выделила из успокоительного монолога словечко «не дергайся». Редко употребляемое и поэтому — заметное.
— А почему ты решил, что я дергаюсь? Или — на лице написано?
Похоже, успокаивать «ангелочка» нет необходимости. У Лены — по прежнему — ни слезинки, ни морщинки — спокойное выражение лица человека, покорившегося судьбе. Правда, заметна задумчивость, углубленность «в себя», но попробуйте не задуматься в сложившейся обстановке.
Так мы и сидели рядышком, будто две подраненные птицы на ветке… простите, больничной скамье. Сидели и молчали. А о чем говорить? О Крымове? Боюсь, судьба бизнесмена предрешена… Но не скажешь же это будущей вдове… Пусть надеется.
Неожиданно миссию успокоения взяла на себя старушка. Сейчас черты, позволившие мне отнести её к подразделу Бабы-Яги, испарились. Перед нами — самая настоящая добрая волшебница не помню уже из какой сказки.
— Не печалься, милая, Бог не без милости, — она отложила вязание, легко, не по стариковски, поднялась и присела рядом с женой больного. — Авось, выкарабкается твой муженек… А ты не зажимай сердечко, не мучь его. Чувствуешь — подпирают душу слезы, не глуши их, дай волю — пусть текут, вымывают горе…
По лицу Лены пробежала насмешливая гримаса. За кого её принимают? Неужели эта престарелая развалина думает, что из глаз супруги умирающего могут потечь слезливые ручейки?
— Да и что горевать-то? — не унималась добрая волшебница. — Наш Стасик из любой болести достанет человека. Смерть его страсть как боится…
— Стасик? Кто это?
Волшебница вмиг преобразилась в Ягу. Даже показала два оставшихся зуба. Дескать, кто ты таков, мил-человек, что нашего Стасика не знаешь?
Конечно, я не знал, но догадывался. Наверняка, это — доктор с очками на кончике носа, главврач поселковой больнички. В крохотных населенных пунктах нет людей талантливей педаго гов и врачей. Ими гордятся, на их мнения ссылаются, о них ходят легенды.
— Стасик — енто наш доктор, Васин Станислав Платонович, — бабушка неодобрительно покачала головой в косынке, словно выругалась в адрес человека, не знающего местного эскулапа. — Был однажды случай — коли видел бы — не спрашивал: кто да почему… Привезли из леспромхоза мужичка с рукой бревном раздавленной, — напевно принялась рассказывать старушка. — Пилил мужичок дерево, оно упало и рука — в лепешку… Помучился Стасик, не без этого, но чудо сотворил великое — мужик ушел здоровехонек. Той самой раздавленной ручкой пожимал руку Стасика. Да так, что доктор морщился…
Гуляет очередная легенда, одна из многих других, сложенных в народе. И не просто гуляет — ведет за собой десятки аналогичных сказаний.
— Не может быть! — плеснул я «бензинчику» в огонь.
— Это у других не может быть, — зло огрызнулась Яга, — а у нашего Стасика завсегда получается… Еще помню был такой случай…
Весенним ручейком полилась очередная байка. Типа хвалебного песнопения. Я делал вид — внимательно слушаю. Во первых, грешно обижать стариков. Во вторых, авось, блеснет в завале пустой «руды» драгоценная искорка.
Лена сидит, напряженно выпрямившись, будто ей под платье приспособили доску, не позволяющую гнуться. Сложила руки на коленях и смотрит строго перед собой, минуя бабку-рассказчицу, меня и, главное, дверь реанимации. Глаза — сухие, на щеках — болезненный румянец.
Бабушка, вдохновленная вниманием благодарных слушателей, продолжала озвучивать все новые и новые легенды и сказания. Чего только в них не наворочено! И возвращенные к жизни мертвые, и прозревшие слепцы, и приговоренная другими врачами к бесплодию, а у Стасика благополучно разродившаяся молодка…
— Вот и полумай сама — што перед этим болячка твово муженька? Для Стасика — раз плюнуть и два раза растереть. Небось, поел мужичок чего несвежего, желудок и забарахлил. Сичас Стасик очистит его, промоет и — на тебе, лебедушка, твово благоверного. Живого да здорового. Живите и радуйтесь!
До чего же все легко и просто в изложении доброй волшебницы! Но я подозреваю, что в действительности — намного хуже. Главное, непонятна причина отравления. Сидели за одним столом, закусывали одним и тем же, а я, Ленка и Ларин — здоровехоньки. Пострадал один Крымов. Почему?
Притворяясь, что слушаю россказни, поражаясь и умиляясь подвигами святого лекаря, я перебирал в памяти события истекших суток. Вернее, — за последние полдня… А ещё вернее — за вчерашний вечер и ночь…
Плотно поужинали… Лена достала жаренную курицу, нарезала сыр и ветчину, раздала всем по паре яиц… Ларин «ответил» баночкой красной икры и маринованной селедкой, перемешанной с луком. Выпили, не без этого. Как изящно выразился Венька, по полтора десятка граммулек. Выставленные и выложенные на столик деликатесы потребляли почти в одинаковых пропорциях.
Что происходило потом?
Память услужливо подсказала: чаепитие. И — нажала на тормоза. Вот она, единственная «закорючка»! Принесенные проводницей стаканы с чаем однозначно отпадают. Пойди догадайся, какой из них возьмет себе человек, которого задумали отправить на тот свет, а какой — его сосед либо соседка.
Нет, нет, пока — чисто!
Что дальше? Из глубины сознания выполз червяк и стал извиваться, подталкивать застоявшиеся мысли.
Заполненная проводницей бутылка из-под нарзана! Что могло помешать ей бросить туда щепотку ядовитого снадобья? Никто и ничто. Отвернулась от сопровождающего её Ларина и бросила. Секундное дело…
Ларин? Он тоже, возвращаясь от служебного купе, мог совершить аналогичное преступление. Знал — абсолютно безопасно, никто не схватит за руку. Подозревать можно, но подозрения без малейшего доказательства, что ручка без чернил или пасты — водишь жалом по бумаге и — никаких следов.
Итак, версия номер один — проводница. Версия номер два — Ларин…
По законам логики обязана быть третяя.
Червячок сразу же завозился, затолкал мокрым носом.
Память нарисовала расплывчатую картинку. Мы с Лариным прижимаем к полу дергающееся тело Крымова. Лена крадется к выходу. Ненароком, а возможно — специально, задевает бутылку с чаем… Содержимое выливается… Полностью, до донышка… Для экспертизы ничего не остается…
Глупость! Спрашивается, зачем жене бизнесмена убивать мужа? Все равно, что резать курицу, несущую драгоценнные яйца.
И все же — версия номер три.
Медицинская бабуля продолжала монотонно вещать о сказочных подвигах Геракла, то бишь, главврача Стасика. Крымова сидела все так же прямо, застывшая, с нездоровым румянцем на щеках. Уставилась неподвижным взглядом на простенок, где вывешены правила посещения больных и — ни звука, ни стона.
Будто изучает, что можно передавать, а что категорически запрещается, в какие дни разрешены посещения, а в какие не пустят… Все это знакомо, как белые халаты медиков… А почему, спрашивается, обязательно белые, а не голубые или сиреневые в розовую крапинку?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Коридор возле купе заполнили проснувшиеся пассажиры. Прибежала растерянная проводница. Появился начальник поезда.
— Что произошло?
— Кого убили?
— Ограбили?
Паника охватила вагон. Женщины торопливо одевали сонных детей, мужчины собирали вещи.
Не отпуская Крымова, я проорал в раскрытую дверь.
— Срочно — врача… Нужна медицинская помощь…
Возвратился бегающий куда-то начальник поезда.
— Через полчаса — Канглы…
— Полчаса он не выдержит… Поселок, раз»езд, деревня, что угодно, лишь бы — врач, больница, медпункт…
— Не волнуйтесь. Сейчас — поселок Майский… Поезд остановится на несколько минут… Готовьте больного… Я сожалею…
Пожилой начальник поезда действительно сожалел. Будто подсунул Веньке смертельный яд и теперь каялся. За его спиной, рядом с проводницей — Лена. Бледная, испуганная, но — ни слезинки… Волевая женщина, ничего не скажешь, другая давно бы упала в обморок, а она держится.
Судороги не прекращались, наоборот, сделались сильней. На Венькиных губах вспухали и лопались пузыри пены, глаза ещё закатились, конвульсии сотрясали тело.
— Где же ваша остановка? — снова в полную силу заорал я, с трудом прижимая к полу руки Крымова. Ноги держал Ларин. — Черт бы побрал вас всех вместе с поездом и начальством! Свяжитесь с машинистом, передайте — речь идет о человеческой жизни!
Ярость охватила меня и я выплескивал её вместе со сгустками черного мата.
— Машинист в курсе… Может быть, валидол?
— Какой там валидол? Ты ещё валерьянку предложи, тупица дерьмовая! Врач нужен, врач! Явное отравление…
Лена дрожащими руками складывала вещи. Немолодая женщина из соседнего купе помогала ей. Мужчины выносил в тамбур готовые чемоданы и сумку с продуктами.
Когда поезд замедлил ход, все было готово: два наших чемодана стояли в тамбуре, сумка — на них.
Тело Крымова обмякло, судороги прекратились. Но на губах по прежнему вскипали пузырьки пены.
Не ожидая полной остановки поезда, мы с Лариным положили Веньку на одеяло и понесли к выходу. За нами шла Лена…
На щебеночном перроне рядом с избушкой-вокзалом — газик. Грязный, обшарпанный. Сонный водитель покуривает возле открытых дверей.
Ларин пожал мне руку, пожелал благополучия, выздоровдения друга. Церемонно приложился к ручке Крымовой и прыгнул на подножку вагона.
Поезд ушел…
Поселковая больница в Майском напоминала обычный барак, в котором раньше селили вербованных работяг. Почерневший, изможденный, вросший в землю, доживающий отведенный ему век. О том, что перед нами больница, говорил выцветший флажок над крыльцом да соответствующая надпись справа от двери. Медицинское учреждение напоминало умирающего больного, потерявшего надежду на излечение.
Нас уже ожидали.
Пожилой санитар, припадая на укороченную ногу, расхаживал возле входа в больницу. Такой же худой и болезненный, как и здание. Рядом стояли, прислоненные к стене, носилки.
Сомнительно, чтобы в этом здравоохранительном учреждении работали знающие свое дело врачи. Скорей всего — фельдшер с начальным медицинским образованием да медсестра, она же по совместительству уборщица.
Не повезло бизнесмену! Угораздило отравиться не в Пятигорске или в приличном городе, не мог потерпеть пару часов…
Хрипящего, вздрагиваюего от пробегающих по телу судорог Крымова переложили на носилки, внесли в больницу. Водитель помог Лене перетащить в вестибюль тяжелые чемодны.
Придется нам с Ленкой обосноваться в какой-нибудь палате или — врачебном кабинете. В захудалом поселке наверняка нет ни гостиницы, ни дома приезжих.
— Сюда, сюда несите, — на ходу щупая пульс больного, метался юркий, тщедушный главврач в очках, чудом балансирующих на самом кончике носа. — В эту комнату, пожалуйста… В реанимацию…
Судя по обшарпанной, давно не крашенной двери, так называемая реанимация — обычная палата, снабженная кислородом. И все же это значительно лучше вагонного купе и неопытных «спасателей» в виде меня и блондина.
В помещение реанимационной нас, естественно, не допустили. Две сестрички среднего возраста в пожелтевших халатах перехватили ручки носилок. Очкастый доктор захлопнул дверь перед моим носом.
Хромой санитар, выражая сочувствие, извлек из кармана халата помятую сигаретину, поджег её.
— Ты… того, паря, не больно переживай… Все там будем, так уж заведено. Авось, обойдется, не дрейфь…
Доморощенный философ пыхнул едким дымком и вышел.
Мы с Крымовой оказались в одиночестве. Если не считать старушки, которая вязала, сидя за столом возле дверей. Некая помесь доброй волшебницы со злющей Бабой-Ягой.
— Ленка, не дергайся зря, — принялся я успокаивать женщину. — Ничего страшного — обычное отравление… С консервами такое часто случается…
Упомянул о консервах и спохватился — их-то мы и не ели. Все было — и балык, и икра, и разная колбаса-ветчина, а вот консервов — ни одной банки.
Кажется, Лена не обратила внимание на мою оплошность. Зато выделила из успокоительного монолога словечко «не дергайся». Редко употребляемое и поэтому — заметное.
— А почему ты решил, что я дергаюсь? Или — на лице написано?
Похоже, успокаивать «ангелочка» нет необходимости. У Лены — по прежнему — ни слезинки, ни морщинки — спокойное выражение лица человека, покорившегося судьбе. Правда, заметна задумчивость, углубленность «в себя», но попробуйте не задуматься в сложившейся обстановке.
Так мы и сидели рядышком, будто две подраненные птицы на ветке… простите, больничной скамье. Сидели и молчали. А о чем говорить? О Крымове? Боюсь, судьба бизнесмена предрешена… Но не скажешь же это будущей вдове… Пусть надеется.
Неожиданно миссию успокоения взяла на себя старушка. Сейчас черты, позволившие мне отнести её к подразделу Бабы-Яги, испарились. Перед нами — самая настоящая добрая волшебница не помню уже из какой сказки.
— Не печалься, милая, Бог не без милости, — она отложила вязание, легко, не по стариковски, поднялась и присела рядом с женой больного. — Авось, выкарабкается твой муженек… А ты не зажимай сердечко, не мучь его. Чувствуешь — подпирают душу слезы, не глуши их, дай волю — пусть текут, вымывают горе…
По лицу Лены пробежала насмешливая гримаса. За кого её принимают? Неужели эта престарелая развалина думает, что из глаз супруги умирающего могут потечь слезливые ручейки?
— Да и что горевать-то? — не унималась добрая волшебница. — Наш Стасик из любой болести достанет человека. Смерть его страсть как боится…
— Стасик? Кто это?
Волшебница вмиг преобразилась в Ягу. Даже показала два оставшихся зуба. Дескать, кто ты таков, мил-человек, что нашего Стасика не знаешь?
Конечно, я не знал, но догадывался. Наверняка, это — доктор с очками на кончике носа, главврач поселковой больнички. В крохотных населенных пунктах нет людей талантливей педаго гов и врачей. Ими гордятся, на их мнения ссылаются, о них ходят легенды.
— Стасик — енто наш доктор, Васин Станислав Платонович, — бабушка неодобрительно покачала головой в косынке, словно выругалась в адрес человека, не знающего местного эскулапа. — Был однажды случай — коли видел бы — не спрашивал: кто да почему… Привезли из леспромхоза мужичка с рукой бревном раздавленной, — напевно принялась рассказывать старушка. — Пилил мужичок дерево, оно упало и рука — в лепешку… Помучился Стасик, не без этого, но чудо сотворил великое — мужик ушел здоровехонек. Той самой раздавленной ручкой пожимал руку Стасика. Да так, что доктор морщился…
Гуляет очередная легенда, одна из многих других, сложенных в народе. И не просто гуляет — ведет за собой десятки аналогичных сказаний.
— Не может быть! — плеснул я «бензинчику» в огонь.
— Это у других не может быть, — зло огрызнулась Яга, — а у нашего Стасика завсегда получается… Еще помню был такой случай…
Весенним ручейком полилась очередная байка. Типа хвалебного песнопения. Я делал вид — внимательно слушаю. Во первых, грешно обижать стариков. Во вторых, авось, блеснет в завале пустой «руды» драгоценная искорка.
Лена сидит, напряженно выпрямившись, будто ей под платье приспособили доску, не позволяющую гнуться. Сложила руки на коленях и смотрит строго перед собой, минуя бабку-рассказчицу, меня и, главное, дверь реанимации. Глаза — сухие, на щеках — болезненный румянец.
Бабушка, вдохновленная вниманием благодарных слушателей, продолжала озвучивать все новые и новые легенды и сказания. Чего только в них не наворочено! И возвращенные к жизни мертвые, и прозревшие слепцы, и приговоренная другими врачами к бесплодию, а у Стасика благополучно разродившаяся молодка…
— Вот и полумай сама — што перед этим болячка твово муженька? Для Стасика — раз плюнуть и два раза растереть. Небось, поел мужичок чего несвежего, желудок и забарахлил. Сичас Стасик очистит его, промоет и — на тебе, лебедушка, твово благоверного. Живого да здорового. Живите и радуйтесь!
До чего же все легко и просто в изложении доброй волшебницы! Но я подозреваю, что в действительности — намного хуже. Главное, непонятна причина отравления. Сидели за одним столом, закусывали одним и тем же, а я, Ленка и Ларин — здоровехоньки. Пострадал один Крымов. Почему?
Притворяясь, что слушаю россказни, поражаясь и умиляясь подвигами святого лекаря, я перебирал в памяти события истекших суток. Вернее, — за последние полдня… А ещё вернее — за вчерашний вечер и ночь…
Плотно поужинали… Лена достала жаренную курицу, нарезала сыр и ветчину, раздала всем по паре яиц… Ларин «ответил» баночкой красной икры и маринованной селедкой, перемешанной с луком. Выпили, не без этого. Как изящно выразился Венька, по полтора десятка граммулек. Выставленные и выложенные на столик деликатесы потребляли почти в одинаковых пропорциях.
Что происходило потом?
Память услужливо подсказала: чаепитие. И — нажала на тормоза. Вот она, единственная «закорючка»! Принесенные проводницей стаканы с чаем однозначно отпадают. Пойди догадайся, какой из них возьмет себе человек, которого задумали отправить на тот свет, а какой — его сосед либо соседка.
Нет, нет, пока — чисто!
Что дальше? Из глубины сознания выполз червяк и стал извиваться, подталкивать застоявшиеся мысли.
Заполненная проводницей бутылка из-под нарзана! Что могло помешать ей бросить туда щепотку ядовитого снадобья? Никто и ничто. Отвернулась от сопровождающего её Ларина и бросила. Секундное дело…
Ларин? Он тоже, возвращаясь от служебного купе, мог совершить аналогичное преступление. Знал — абсолютно безопасно, никто не схватит за руку. Подозревать можно, но подозрения без малейшего доказательства, что ручка без чернил или пасты — водишь жалом по бумаге и — никаких следов.
Итак, версия номер один — проводница. Версия номер два — Ларин…
По законам логики обязана быть третяя.
Червячок сразу же завозился, затолкал мокрым носом.
Память нарисовала расплывчатую картинку. Мы с Лариным прижимаем к полу дергающееся тело Крымова. Лена крадется к выходу. Ненароком, а возможно — специально, задевает бутылку с чаем… Содержимое выливается… Полностью, до донышка… Для экспертизы ничего не остается…
Глупость! Спрашивается, зачем жене бизнесмена убивать мужа? Все равно, что резать курицу, несущую драгоценнные яйца.
И все же — версия номер три.
Медицинская бабуля продолжала монотонно вещать о сказочных подвигах Геракла, то бишь, главврача Стасика. Крымова сидела все так же прямо, застывшая, с нездоровым румянцем на щеках. Уставилась неподвижным взглядом на простенок, где вывешены правила посещения больных и — ни звука, ни стона.
Будто изучает, что можно передавать, а что категорически запрещается, в какие дни разрешены посещения, а в какие не пустят… Все это знакомо, как белые халаты медиков… А почему, спрашивается, обязательно белые, а не голубые или сиреневые в розовую крапинку?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28