Марафет, как правило, наводит в своем кабинете.
А сегодня умчалась раньше семи.
Никуда тебе от меня не укрыться, подумал я, расстилая постель, даже лучше, что задуманный «допрос» не состоялся — отдохну, как следует высплюсь — вечером достану Светке до самых потаенных уголков сознания.
Выспаться не пришлось. Не успел забраться под теплое одеяло — заработал телефон, самое мерзкое из всех изобретений человечества. Хрипел, взвизгивал минут пять, словно твердил: бери трубку, идиот, все равно не отстану.
Пришлось подчиниться.
— Константин Сергеевич, вас беспокоят из Росбетона…
Девушка могла бы не представляться — с первых слов узнал кокетливую, как все секретарши, охранительницу служебного покоя генерального директора. Злые языки утверждают: не только служебного, но и личного. Делит, якобы, несекретарские свои услуги между генеральным директором и его заместителем по экономике и реализации.
— Слушаю, Катенька.
— Смотри-ка, сразу узнали, — удивилась секретарша. — Шеф срочно вызывает…
— Но я только-что сменился с дежурства, всю ночь пришлось не спать…
— Знаю, Константин Сергеевич, все знаю… Какой ужас! Бедный Сурен Иванович. Не представляю, как переживет трагедию Ниночка…
— Какая Ниночка? — не понял я. — Любовница, что ли? Какая по счету?
Ехидство у человека стоит на втором месте после подлости. Знаю же, отлично знаю жену покойного, не раз она навещала мужа, когда тот задерживался в своем кабинете. И не потому, что так уж беспокоилась о состоянии его здоровья — гнала женщину ревность к многочисленным и, как правило, удачливым любовным похождениям супруга.
— Как вам не стыдно, Константин Сергеевич, — потревоженной медведицей гневно заворчала Катенька. — Разве можно так говорить о покойном — грех это незамолимый…
Удивительно, все вокруг стали такими богобоязненными, что диву даешься. Прежде чем воткнуть нож в спину другому, набожно перекрестятся, нажимая кнопку радиовзрывного устройства, сотворят молитву, посылая пули в грудь и в голову заказной жертве вспомнят цитату из Библии или из Корана. Нисколько не удивлюсь, узнав, что киллеры просят у священников отпущение грехов, получив же его, снова отправляются на «дело».
Фальшь, когда-то осужденная, загнанная в подполье, выползла на свет Божий, распустила во все стороны ядовитые корешки и ветви. Забралась в редакции газет и на телевидение, опутала депутатов парламента и министров правительства, дошагала до самого Президента. Что же говорить о простых людях, доотказа пропитанных лжеинформацией и лжеобещаниями…
Та же Катенька, для любовных забав с которой Вартаньян снял неподалеку от Росбетона однокомнатную «берложку» в старом, рубленном доме, обвиняет меня в «незамолимом грехе». Не исключено, что этой же квартирой в тех же целях пользуется и Пантелеймонов.
— Ладно, минут через сорок буду, — невежливо прервал я сердитые воспитательные фразы девушки. — Передай генеральному. Вот только посижу в туалете и — бегом.
Упоминание туалета вызвало новый взрыв эмоций, мне показалось, что даже трубка завибрировала под наэлектризованными волнами, исходящими изо рта потрясенной моей наглостью Катеньки. Подумать только, говорить девушке о туалете — мерзость какая!
Когда ровно через сорок минут я вошел в приемную генерального директора Росбетона, секретарша сидела, максимально выпрямившись, выпятив и без того немалую грудь, и смотрела в окно, будто ожидала известия от неземной цивилизации. На меня — ни малейшего внимания.
— Прибыл по вашему вызову, красавица! — браво доложил я, не желая портить отношений с нужным человеком. — Надеюсь, Вацлав Егорович на месте?
Снисходительный кивок завитой головкой, театральный жест ручкой в сторону оббитой коричневым дермантином двери. Реакции отработаны многомесячной практикой, опробованы почти на всех сотрудниках Росбетона.
Я, подавив приступ раздражения, прошел в кабинет генерального директора.
Пантелеймонов — крепкий пятидесятилетный мужчина со спортивной фигурой и проницательными серыми глазами, как любят выражаться работяги, помесь быка и велосипеда. От первого он унаследовал упрямство и силу, у второго — маневремнность и надежность. Дед генерального — поляк, бабка — француженка, отец — украинец, мать — русская. Короче, столько намешано в нем разной крови — любой генетик запутается.
Эмоциональный, подвижный, Пантелеймонов терпеть не может сидеть за столом — всегда в движении: то — по кабинету, то — по цехам и отделам предприятия, то — просто по этажам и коридорам.
Вот и сейчас рабочее место директора пустует. Бегает Вацлав Егорович между широченным окном и книжным шкафом. Будто тренируется в беге на короткие дистанции, готовится к соревнованиям, как Лужков к футбольному матчу между командами московской мэрии и российского правительства.
— Слушаю вас, — доложился я, нагло присаживаясь к приставному столику. — Вызывали?
Истоки редкого для меня раздражения понятны: бессонная ночь, убийство Вартаньяна, напряженный диалог с Листиком. Нервы, как утверждают знающие люди, бывает даже лопаются от перенапряжения, а у меня если и не лопнули, то потеряли, похоже, присущую им эластичность.
— Присаживайтесь, — не останавливаясь и не обращая внимание на то, что я уселся без приглашения, пробурчал генеральный. — Прежде всего, хочу послушать все, что вам известно. Имею в виду ночную трагедию… Правда, мне уже позвонили из уголовного розыска капитан… как его, — он подбежал к книжному шкафу, провел тонкими пальцами по корешкам томов «Большой Советской энциклопедии», будто там закодирована забытая фамилия сыщика, — ах, да, некий Ромин, но он — чужой для Росбетона человек, вы — близкий.
Вот как, близким стал, охватил меня новый приступ раздражения, как мизерную зарплату платить — чужой, как оказывать внеслужебные услуги — близкий. Но дерзить, излечивать дерзостью больное самолюбие — самому себе вредить. Вспомнилось наименование одной из книг Соложеницина: «Как теленок бодался с дубом». В данном конкретном случае «дуб» — Пантелеймонов, «теленок» — бывший зек. Как бы мне не обломали недавно народившиеся слабые рожки…
Я постарался максимально сжато проинформировать Пантелеймонова о ночных событиях, естественно, без своих умозаключений и переживаний. Так и так, дескать, в начале одинадцатого, выполняя ваше поручение, поднялся в кабинет главного экономиста и нашел его убитым. Версии, выстроенные сотрудниками уголовки мне неизвестны, лично у меня пока ничего не сложилось.
Слушая мою исповедь, генеральный стоял в центре кабинета. Ловил каждое слово, отслеживал каждый скупой жест. С таким вниманием, что даже о пробежках по комнате позабыл. С одной стороны, можно понять его беспокойство. с другой — удивительная настороженность.
Не выпирает ли из меня подозрительность, далекая от профессионализма? Всех подозревать не только нельзя, но и опасно, ибо это чувство затушевывает способность сосредотачиваться на главном, размывает сознание.
— Странно, Сутин, очень странно. Насколько я осведомлен, в сыске вы не новичок и не дилетант, откуда нежелание высказаться более подробно? Росбетон, можно сказать, приютил вас, дал надежду на повышение, а вы чем платите? Черной неблагодарностью.
— Наоборот, благодарностью, — довольно резко возразил я. — Именно потому, что долгие годы я занимался сыском, опасаюсь выдавать непроверенные, неотработанные версии. Тем более, непрофессионалу.
Пантелеймонов подбежал поближе, всмотрелся в простодушное лицо сыщика-зека. Словно пытался проникнуть под маскировочную завесу в истинные мысли начальника пожарно-сторожевой службы. Несколько долгих минут молчал, зондируя меня, потом разочарованно вздохнул.
— Предположим вы правы… Действительно, готовить бетон без предварительного анализа количественного соотношения составляющих глупо и даже опасно. Но мне вы могли бы открыться.
Спрятав довольно-таки ехидную улыбку, я отрицательно покачал головой. Никому нельзя открываться, особенно, заинтересованному лицу.
Очередная пробежка вдоль и поперек кабинета.
— Ладно, переживем, — неизвестно, что именно собирается «переживать» генеральный, но мне почему-то стало легче. — Выслушайте меня внимательно… Почему-то я вам верю… Из сейфа Сурена Ивановича похищена солидная сумма — около пяти миллионов рублей, но не это главное… Убийца унес папку с бумагами, в которых — наши коммерческие секреты, они стоят значительно большего…
Новая пробежка. Будто шевеление ногами придавало импульс мозгам генерального, поощряя их на новые «свершения».
Я помалкивал, выуживая из откровений Пантелеймонова все, что поможет мне приоткрыть завесу таинственного убийства. Будто предугадывал дальнейшее развитие событий.
— Для поощрения сыщиков, занимающихся расследованием убийства, мы назначили премию, пятьдесят тысяч. Авось, она придаст им резвость мышления, увеличит профессиональный азарт. Кроме этого, принято решение освободить вас от обязанностей начальника пожарно-сторожевой службы и поручить поработать вместе с Роминым. Судя по отзывам капитана, вы, Константин Сергеевич, — надо же, по имени-отчеству величает, когда приспичило, — высококвалифицированный специалист. Вот и займитесь расследованием. Мало этого, мы в виде поощрения за будущие успехи будем доплачивать вам к окладу начальника службы ещё пятьсот рублей… Согласны?
Впорос задан в чисто риторическом плане — мое согласие или несогласие Пантелеймонова не интересует, как он решил, так и должно быть. Щедрым его предложение не назовешь — та же Светка получает больше десяти деревянных, а мне за исполнение двух должностей предложен всего ничего. Но не торговаться же?
— Согласен, — не раздумывая выпалил я.
Конечно, любая прибавка к окладу стимулирует человека, но сейчас я обрадовался не этой прибавке — возможности, пусть даже на время, возвратиться к старой своей профессии…
— Одно условие, — подумав, добавил я к своему согласию. — Никто в Росбетоне не должен знать о новом моем качестве. Так будет лучше.
Пантелеймонов охотно согласился. Понимающий все же он мужик, с такими приятно иметь дело не только на уровне «начальник-подчиненный», но и в чисто житейском плане.
Итак, недавний зек возвращается в прошлое свое положение сотрудника уголовного розыска.
Проходя по коридору, заглянул в кабинет главного технолога. Дверь заперта. В отделе мне сообщили: Светлана Афанасьевна выехала по делам в Москву, пообещала возвратиться завтра к обеду.
Знакомый почерк: под прикрытием «командировки» навестить подруг, почесать застоявшийся язычок, заодно проверить на прочность незаконного супруга. Об»явит ли он «всесоюзный розыск», приготовит ли к её возвращению «обедоужин», обрадуется ли появлению гулены?
Неожиданная «командировка» дополнила зародившееся у меня подозрение. предполагаемый «допрос» Светланы превратился в необходимость.
4
До обеда я демонстрировал служебное рвение — обходил территорию предприятия, придирчиво оглядывая «пожароопасные» места, в которых, на самом деле, гореть просто нечему. Устроил грандиозный разнос в одном из помещений строительной лаборатории, где вечно зябнувшие дамочки включили сразу две электроплитки. Недовольно поворчал по поводу плохо заизолированных концов электропровода в медпункте.
Короче, коллектив Росбетона мог убедиться: пожарная безопасность — на высоте, ибо её начальник — на страже. Если и просочились невнятные слухи о моей переквалификации в сыщики, своим поведением я доказал — чушь несусветная, очередное вранье.
— У каждого спрашивай пропуск, — строго наказал Феофанову. — Знаешь, небось, о трагедии, которая произошла ночью? По физиономии вижу — знаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
А сегодня умчалась раньше семи.
Никуда тебе от меня не укрыться, подумал я, расстилая постель, даже лучше, что задуманный «допрос» не состоялся — отдохну, как следует высплюсь — вечером достану Светке до самых потаенных уголков сознания.
Выспаться не пришлось. Не успел забраться под теплое одеяло — заработал телефон, самое мерзкое из всех изобретений человечества. Хрипел, взвизгивал минут пять, словно твердил: бери трубку, идиот, все равно не отстану.
Пришлось подчиниться.
— Константин Сергеевич, вас беспокоят из Росбетона…
Девушка могла бы не представляться — с первых слов узнал кокетливую, как все секретарши, охранительницу служебного покоя генерального директора. Злые языки утверждают: не только служебного, но и личного. Делит, якобы, несекретарские свои услуги между генеральным директором и его заместителем по экономике и реализации.
— Слушаю, Катенька.
— Смотри-ка, сразу узнали, — удивилась секретарша. — Шеф срочно вызывает…
— Но я только-что сменился с дежурства, всю ночь пришлось не спать…
— Знаю, Константин Сергеевич, все знаю… Какой ужас! Бедный Сурен Иванович. Не представляю, как переживет трагедию Ниночка…
— Какая Ниночка? — не понял я. — Любовница, что ли? Какая по счету?
Ехидство у человека стоит на втором месте после подлости. Знаю же, отлично знаю жену покойного, не раз она навещала мужа, когда тот задерживался в своем кабинете. И не потому, что так уж беспокоилась о состоянии его здоровья — гнала женщину ревность к многочисленным и, как правило, удачливым любовным похождениям супруга.
— Как вам не стыдно, Константин Сергеевич, — потревоженной медведицей гневно заворчала Катенька. — Разве можно так говорить о покойном — грех это незамолимый…
Удивительно, все вокруг стали такими богобоязненными, что диву даешься. Прежде чем воткнуть нож в спину другому, набожно перекрестятся, нажимая кнопку радиовзрывного устройства, сотворят молитву, посылая пули в грудь и в голову заказной жертве вспомнят цитату из Библии или из Корана. Нисколько не удивлюсь, узнав, что киллеры просят у священников отпущение грехов, получив же его, снова отправляются на «дело».
Фальшь, когда-то осужденная, загнанная в подполье, выползла на свет Божий, распустила во все стороны ядовитые корешки и ветви. Забралась в редакции газет и на телевидение, опутала депутатов парламента и министров правительства, дошагала до самого Президента. Что же говорить о простых людях, доотказа пропитанных лжеинформацией и лжеобещаниями…
Та же Катенька, для любовных забав с которой Вартаньян снял неподалеку от Росбетона однокомнатную «берложку» в старом, рубленном доме, обвиняет меня в «незамолимом грехе». Не исключено, что этой же квартирой в тех же целях пользуется и Пантелеймонов.
— Ладно, минут через сорок буду, — невежливо прервал я сердитые воспитательные фразы девушки. — Передай генеральному. Вот только посижу в туалете и — бегом.
Упоминание туалета вызвало новый взрыв эмоций, мне показалось, что даже трубка завибрировала под наэлектризованными волнами, исходящими изо рта потрясенной моей наглостью Катеньки. Подумать только, говорить девушке о туалете — мерзость какая!
Когда ровно через сорок минут я вошел в приемную генерального директора Росбетона, секретарша сидела, максимально выпрямившись, выпятив и без того немалую грудь, и смотрела в окно, будто ожидала известия от неземной цивилизации. На меня — ни малейшего внимания.
— Прибыл по вашему вызову, красавица! — браво доложил я, не желая портить отношений с нужным человеком. — Надеюсь, Вацлав Егорович на месте?
Снисходительный кивок завитой головкой, театральный жест ручкой в сторону оббитой коричневым дермантином двери. Реакции отработаны многомесячной практикой, опробованы почти на всех сотрудниках Росбетона.
Я, подавив приступ раздражения, прошел в кабинет генерального директора.
Пантелеймонов — крепкий пятидесятилетный мужчина со спортивной фигурой и проницательными серыми глазами, как любят выражаться работяги, помесь быка и велосипеда. От первого он унаследовал упрямство и силу, у второго — маневремнность и надежность. Дед генерального — поляк, бабка — француженка, отец — украинец, мать — русская. Короче, столько намешано в нем разной крови — любой генетик запутается.
Эмоциональный, подвижный, Пантелеймонов терпеть не может сидеть за столом — всегда в движении: то — по кабинету, то — по цехам и отделам предприятия, то — просто по этажам и коридорам.
Вот и сейчас рабочее место директора пустует. Бегает Вацлав Егорович между широченным окном и книжным шкафом. Будто тренируется в беге на короткие дистанции, готовится к соревнованиям, как Лужков к футбольному матчу между командами московской мэрии и российского правительства.
— Слушаю вас, — доложился я, нагло присаживаясь к приставному столику. — Вызывали?
Истоки редкого для меня раздражения понятны: бессонная ночь, убийство Вартаньяна, напряженный диалог с Листиком. Нервы, как утверждают знающие люди, бывает даже лопаются от перенапряжения, а у меня если и не лопнули, то потеряли, похоже, присущую им эластичность.
— Присаживайтесь, — не останавливаясь и не обращая внимание на то, что я уселся без приглашения, пробурчал генеральный. — Прежде всего, хочу послушать все, что вам известно. Имею в виду ночную трагедию… Правда, мне уже позвонили из уголовного розыска капитан… как его, — он подбежал к книжному шкафу, провел тонкими пальцами по корешкам томов «Большой Советской энциклопедии», будто там закодирована забытая фамилия сыщика, — ах, да, некий Ромин, но он — чужой для Росбетона человек, вы — близкий.
Вот как, близким стал, охватил меня новый приступ раздражения, как мизерную зарплату платить — чужой, как оказывать внеслужебные услуги — близкий. Но дерзить, излечивать дерзостью больное самолюбие — самому себе вредить. Вспомнилось наименование одной из книг Соложеницина: «Как теленок бодался с дубом». В данном конкретном случае «дуб» — Пантелеймонов, «теленок» — бывший зек. Как бы мне не обломали недавно народившиеся слабые рожки…
Я постарался максимально сжато проинформировать Пантелеймонова о ночных событиях, естественно, без своих умозаключений и переживаний. Так и так, дескать, в начале одинадцатого, выполняя ваше поручение, поднялся в кабинет главного экономиста и нашел его убитым. Версии, выстроенные сотрудниками уголовки мне неизвестны, лично у меня пока ничего не сложилось.
Слушая мою исповедь, генеральный стоял в центре кабинета. Ловил каждое слово, отслеживал каждый скупой жест. С таким вниманием, что даже о пробежках по комнате позабыл. С одной стороны, можно понять его беспокойство. с другой — удивительная настороженность.
Не выпирает ли из меня подозрительность, далекая от профессионализма? Всех подозревать не только нельзя, но и опасно, ибо это чувство затушевывает способность сосредотачиваться на главном, размывает сознание.
— Странно, Сутин, очень странно. Насколько я осведомлен, в сыске вы не новичок и не дилетант, откуда нежелание высказаться более подробно? Росбетон, можно сказать, приютил вас, дал надежду на повышение, а вы чем платите? Черной неблагодарностью.
— Наоборот, благодарностью, — довольно резко возразил я. — Именно потому, что долгие годы я занимался сыском, опасаюсь выдавать непроверенные, неотработанные версии. Тем более, непрофессионалу.
Пантелеймонов подбежал поближе, всмотрелся в простодушное лицо сыщика-зека. Словно пытался проникнуть под маскировочную завесу в истинные мысли начальника пожарно-сторожевой службы. Несколько долгих минут молчал, зондируя меня, потом разочарованно вздохнул.
— Предположим вы правы… Действительно, готовить бетон без предварительного анализа количественного соотношения составляющих глупо и даже опасно. Но мне вы могли бы открыться.
Спрятав довольно-таки ехидную улыбку, я отрицательно покачал головой. Никому нельзя открываться, особенно, заинтересованному лицу.
Очередная пробежка вдоль и поперек кабинета.
— Ладно, переживем, — неизвестно, что именно собирается «переживать» генеральный, но мне почему-то стало легче. — Выслушайте меня внимательно… Почему-то я вам верю… Из сейфа Сурена Ивановича похищена солидная сумма — около пяти миллионов рублей, но не это главное… Убийца унес папку с бумагами, в которых — наши коммерческие секреты, они стоят значительно большего…
Новая пробежка. Будто шевеление ногами придавало импульс мозгам генерального, поощряя их на новые «свершения».
Я помалкивал, выуживая из откровений Пантелеймонова все, что поможет мне приоткрыть завесу таинственного убийства. Будто предугадывал дальнейшее развитие событий.
— Для поощрения сыщиков, занимающихся расследованием убийства, мы назначили премию, пятьдесят тысяч. Авось, она придаст им резвость мышления, увеличит профессиональный азарт. Кроме этого, принято решение освободить вас от обязанностей начальника пожарно-сторожевой службы и поручить поработать вместе с Роминым. Судя по отзывам капитана, вы, Константин Сергеевич, — надо же, по имени-отчеству величает, когда приспичило, — высококвалифицированный специалист. Вот и займитесь расследованием. Мало этого, мы в виде поощрения за будущие успехи будем доплачивать вам к окладу начальника службы ещё пятьсот рублей… Согласны?
Впорос задан в чисто риторическом плане — мое согласие или несогласие Пантелеймонова не интересует, как он решил, так и должно быть. Щедрым его предложение не назовешь — та же Светка получает больше десяти деревянных, а мне за исполнение двух должностей предложен всего ничего. Но не торговаться же?
— Согласен, — не раздумывая выпалил я.
Конечно, любая прибавка к окладу стимулирует человека, но сейчас я обрадовался не этой прибавке — возможности, пусть даже на время, возвратиться к старой своей профессии…
— Одно условие, — подумав, добавил я к своему согласию. — Никто в Росбетоне не должен знать о новом моем качестве. Так будет лучше.
Пантелеймонов охотно согласился. Понимающий все же он мужик, с такими приятно иметь дело не только на уровне «начальник-подчиненный», но и в чисто житейском плане.
Итак, недавний зек возвращается в прошлое свое положение сотрудника уголовного розыска.
Проходя по коридору, заглянул в кабинет главного технолога. Дверь заперта. В отделе мне сообщили: Светлана Афанасьевна выехала по делам в Москву, пообещала возвратиться завтра к обеду.
Знакомый почерк: под прикрытием «командировки» навестить подруг, почесать застоявшийся язычок, заодно проверить на прочность незаконного супруга. Об»явит ли он «всесоюзный розыск», приготовит ли к её возвращению «обедоужин», обрадуется ли появлению гулены?
Неожиданная «командировка» дополнила зародившееся у меня подозрение. предполагаемый «допрос» Светланы превратился в необходимость.
4
До обеда я демонстрировал служебное рвение — обходил территорию предприятия, придирчиво оглядывая «пожароопасные» места, в которых, на самом деле, гореть просто нечему. Устроил грандиозный разнос в одном из помещений строительной лаборатории, где вечно зябнувшие дамочки включили сразу две электроплитки. Недовольно поворчал по поводу плохо заизолированных концов электропровода в медпункте.
Короче, коллектив Росбетона мог убедиться: пожарная безопасность — на высоте, ибо её начальник — на страже. Если и просочились невнятные слухи о моей переквалификации в сыщики, своим поведением я доказал — чушь несусветная, очередное вранье.
— У каждого спрашивай пропуск, — строго наказал Феофанову. — Знаешь, небось, о трагедии, которая произошла ночью? По физиономии вижу — знаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45