Диктор зачитывал мрачный прогноз о положении фунта, подкрепляя его мнением ученого мужа из Сити, который требовал от правительства принятия «самых жестких мер». Затем прозвучало сообщение о предстоящих марше мира и митинге. По мнению организаторов этого мероприятия, оно должно было стать крупнейшим событием: марш начнется от новой монтажной площадки министерства обороны, где предполагается установить ракеты «Круз» и «Першинг», затем демонстранты проследуют по улицам Лондона, и по ходу шествия к ним смогут присоединиться все желающие. Многолюдный митинг состоится в Гайд-парке, перед собравшимися выступит Клайв Хоулман.
При упоминании имени Хоулмана Бакройд напряг внимание. Он знал его по Кембриджу, еще до того, как Хоулман избрал карьеру политика, которая казалась многообещающей. С самого начала было ясно, что Хоулман не будет довольствоваться ролью рядового парламентария и она станет лишь ступенькой для достижения заветной цели. Он прекрасно ориентировался в море интриг, плескавшемся в Вестминстере. Он получил должность младшего министра в правительстве Гарольда Макмиллана, чему в немалой степени способствовало его умение выбрать для действия нужный момент. Этот талант был подкреплен особым типом либерализма, смягченного, в свою очередь, обостренным практицизмом.
Он всегда высказывался за контроль над вооружением, часто выступал за общее разоружение, но никогда – за одностороннее.
С течением времени, однако, его мнение все меньше совпадало со взглядами властей предержащих. Он выражал явное несогласие с официальной позицией, и, по мере того как политика становилась все менее либеральной, его собственные взгляды становились все более непримиримыми и радикальными. Он превратился в политического изгоя, взяв на себя роль постоянного раздражителя, ставя свою партию в щекотливое и порой безвыходное положение. Ему так и не удалось снова приблизиться к ответственному посту, но он сделал все возможное, чтобы его голос отчетливо прозвучал для широкой общественности страны. Однако Клайв Хоулман не был человеком, который довольствуется малым. Он видел себя руководителем, организатором, ибо позиция без опоры на власть в его глазах вряд ли чего стоила.
Согласие Хоулмана занять должность председателя Движения за мир и его уход из палаты общин поразили всех, за исключением хорошо знавших его людей, которые усматривали в этом поступке определенную логику. Результат нового хода был ошеломляющим. За год он стал видной политической фигурой. Он мастерски манипулировал средствами массовой информации и на редкость эффективно реорганизовал Движение. Он занял пост председателя в то время, когда общественное мнение день ото дня все более сочувственно относилось к идее разоружения в одностороннем порядке.
В последующие два года Хоулман удвоил число участников Движения, сделав ставку именно на одностороннее разоружение, чем завоевал симпатии и поддержку широкой общественности. Движение за мир стало под его руководством весомой и влиятельной силой в стране. Кандидаты от Движения за мир собирались баллотироваться на предстоящих выборах. Любое правительство и любая партия вынуждены были бы считаться с его политикой и заявлениями. Политикой и заявлениями Клайва Хоулмана. Он достиг того, чего хотел, и вернулся туда, куда так стремился.
Бакройд смотрел на лицо Хоулмана, появившееся на экране. У него брали интервью в телестудии на следующий день после состоявшегося в Бирмингеме большого митинга. Бакройд отметил про себя, что Хоулману удается сочетать в собственной внешности респектабельность с налетом страстной приверженности своему делу, что делает его похожим на стареющего гранда. Его тронутые сединой, тщательно причесанные волосы чуть-чуть длиннее, чем это полагалось члену правительства. Лацканы вельветового пиджака слегка, почти незаметно, оттопыривались. Его худощавое лицо хранило властное и торжественное выражение. Он прекрасно подходил для избранной им роли – этот бывший министр в правительстве тори, самая большая удача Движения за мир. От Хоулмана нельзя было избавиться, выдав его за сумасшедшего или невежду, действовавшего из лучших побуждений, – это было не под силу ни противникам Движения, ни обществу в целом. Его обаяние и влияние нельзя было отрицать, и владел он ими значительно в большей степени, чем Бертран Рассел. Общественное мнение работало на него, поскольку он был человеком, который сумел выбрать правильный момент.
– Этот митинг, – говорил Хоулман, – который состоится через две недели, явится самой убедительной демонстрацией умонастроений, царящих в обществе. Правительству не удастся разогнать его или проигнорировать растущее общественное мнение, которое он выражает. Простые люди Британских островов требуют положить конец участию Великобритании в гонке вооружений и вывести американские ракеты с территории страны. Они ждут от своего правительства соответствующих инициатив и объявления Великобритании безъядерной державой.
Наступило молчание. Хоулман был слишком умным и искушенным политиком, чтобы превратить интервью в монолог. Интервьюер не замедлил воспользоваться предоставленной ему возможностью.
– Неужели, господин Хоулман, вы думаете, что правительство позволит Движению за мир вмешаться в ход предвыборной борьбы, признав ваши идеалы реальной альтернативой существующей политике? Ведь ваше Движение представляет мнение всего лишь крикливого меньшинства. Так почему правительство должно всерьез считаться с вами?
Хоулман слегка наклонился вперед – не для того, чтобы его показали более крупным планом, а для придания большей весомости своим словам. Он выглядел спокойным, искренним, уверенно оперировал фактами и чувствовал себя как рыба в воде.
– Во-первых, – начал он, – это не мое Движение. Оно состоит из десятков, сотен, тысяч рядовых граждан, глубоко озабоченных сознательным наращиванием гонки вооружений. Каждую минуту правительство тратит на оружие две тысячи фунтов стерлингов, и это при том, что наша система социального обеспечения трещит по всем швам. Во-вторых, большинству телезрителей известно, что члены Движения, которое я представляю, являются избирателями, и они знают, как им голосовать. Наверное, сейчас правительство прикидывает возможные результаты предстоящих выборов. Ни одна из партий не может позволить себе проигнорировать Движение за мир или сделать вид, что оно не является мощной силой в политической жизни страны. Пусть премьер-министр помнит об этом.
На такой приятной ноте Хоулман закончил свое выступление. Диктор поблагодарил Хоулмана и повернулся к камере, чтобы сообщить прогноз погоды. Бакройд налил себе чашку кофе и краем глаза следил за экраном, так как прогноз обещал продолжение снегопада.
Выступление Хоулмана произвело впечатление на Бакройда, оно было в меру уверенным и в меру агрессивным. Это Бакройда не удивило. Насколько он знал Хоулмана, тот был обречен преуспевать на любом поприще, в любой роли. Он одинаково умело и эффективно смог бы руководить министерством, брокерской фирмой, цементными работами или угловым магазинчиком.
Удивило Бакройда то, что он, хорошо зная Хоулмана, поверил в его искренность.
Он намазал джем на тост и откусил кусочек. Ему удалось отвлечься, но он чувствовал, что предстоящий день обещает быть не из легких. Бакройд тяжело вздохнул. Перед воспоминаниями он беззащитен. По опыту он знал, что единственным способом смягчить боль, заглушить или прогнать ее, было сознательное желание отдаться во власть переживаний, позволив себе бередить старые раны.
Два-три часа он провел за музицированием, перечитыванием писем, которые так и не отправил, рассматриванием фотоальбомов. Чувство потери было сокрушительным. В очередной раз он удивился, как это не умер тогда. Сухими глазами он пристально вглядывался в лица, смотревшие на него со страниц альбомов, и видел страшные сцены, которые жили в его памяти. Он прочитал слова, которые сам написал на модном бланке одного учреждения, и они показались ему откровением умирающего. «Я призрак, – подумал он. – Я гоняюсь за самим собой». Зазвонившего телефона он, казалось, не слышал, но, словно повинуясь какому-то условному инстинкту, поднялся и направился к нему. Он говорил по телефону, сам того не понимая, как оказался рядом с ним.
Звонил его издатель, желавший получить новую главу, чтобы уточнить на неделе дату ленча. Бакройд согласился с датой, хотя знал, что запаздывает с работой. Ему следовало установить самому себе жесткий срок сдачи, что заставило бы закончить главу вовремя. Он подогрел немного кофе и отнес его в кабинет.
Во время телефонного разговора он почувствовал странную пустоту на линии, которую узнал, даже не прислушиваясь. Приятно было сознавать, что служащие отдела "А" с Эклс-стрит по-прежнему не жалели на него ни времени, ни пленки. Возможно, они держали под контролем все церкви Большого Лондона, установив за ними наблюдение как за вероятным местом проведения собраний, или просматривали все невостребованные письма. При этой мысли он улыбнулся, но тут же вспомнил о Герни. Где он мог быть сейчас и как у него шли дела?
– Сент Мэри-ле-Гран, – пробормотал он и сел за пишущую машинку, пытаясь сосредоточиться на систематизации фактов о церкви. – Дэниел. О черт! Сент Мэри-ле-Гран. Из верхнего ящика стола он достал лист почтовой бумаги и начал писать письмо, одно из тех, которым никогда не суждено было быть отправленными.
* * *
В момент пробуждения Рейчел решила, что она снова в Нью-Йорке. До нее донесся пронзительный звук, который она приняла за вой сирены, и туг же представила себе, как по Пятой авеню несется полицейская машина. Но в этом заблуждении она пребывала не более нескольких секунд – потребовалось именно столько, чтобы к подсознанию и чувствам подключилась реальность.
Она выскользнула из постели и в два шага оказалась у окна. Раздвинув пластинки жалюзи персикового цвета, она посмотрела на улицу. Вверх по реке против течения шел буксир, маневрируя между прогулочными катерами и грузовыми судами. Именно его гудок разбудил ее. Она, не отрываясь, продолжала смотреть в окно, даже когда почувствовала, что в комнату вошел Герни.
– Я сварил кофе.
Она обернулась на звук его голоса. Он уже оделся, в руках у него было синее шелковое кимоно, которое он бросил на кровать.
– Спасибо, – ответила она, даже не пошевелившись, чтобы надеть кимоно. – Сколько времени?
– Половина двенадцатого. Я проспал до одиннадцати. Мы здорово вымотались.
– Так вот для чего ты звонил. Тогда, из «Друидс-Кум».
– Да, я звонил насчет пристанища. Эта квартира принадлежит моей знакомой, точнее, другу. Она ненадолго уехала в Кор-Шеваль.
– Остается пожелать ей много снега и удачных приземлении, – сказала Рейчел. Она взглянула на персиковые жалюзи, затем перевела взгляд на батарею флакончиков, баллончиков и баночек с кремом, аккуратно расставленных на туалетном столике, и, наконец, ее взгляд остановился на дальней стене, на которой висело около двадцати черно-белых фотографий в простых рамках. – Кто она такая? – спросила Рейчел. – И где мы находимся?
Герни кивком показал на кимоно. Она послушно оделась и вышла вслед за ним из спальни, оказавшись в другой комнате квартиры. У окна стоял стол, на который Герни поставил кофейник и две чашки. От стола начиналась своего рода кухня – раковина, сосновый стол, использовавшийся в качестве рабочего, встроенные в стену двухконфорочная плита и гриль. На окне висели светло-голубые жалюзи. Герни закрыл их.
– Она – просто друг, – ответил он. – Вернее, всего лишь друг. Она фотограф. В доме, где мы находимся, множество фотостудий. Когда-то здесь размешался склад для хранения грузов, перевозившихся по реке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
При упоминании имени Хоулмана Бакройд напряг внимание. Он знал его по Кембриджу, еще до того, как Хоулман избрал карьеру политика, которая казалась многообещающей. С самого начала было ясно, что Хоулман не будет довольствоваться ролью рядового парламентария и она станет лишь ступенькой для достижения заветной цели. Он прекрасно ориентировался в море интриг, плескавшемся в Вестминстере. Он получил должность младшего министра в правительстве Гарольда Макмиллана, чему в немалой степени способствовало его умение выбрать для действия нужный момент. Этот талант был подкреплен особым типом либерализма, смягченного, в свою очередь, обостренным практицизмом.
Он всегда высказывался за контроль над вооружением, часто выступал за общее разоружение, но никогда – за одностороннее.
С течением времени, однако, его мнение все меньше совпадало со взглядами властей предержащих. Он выражал явное несогласие с официальной позицией, и, по мере того как политика становилась все менее либеральной, его собственные взгляды становились все более непримиримыми и радикальными. Он превратился в политического изгоя, взяв на себя роль постоянного раздражителя, ставя свою партию в щекотливое и порой безвыходное положение. Ему так и не удалось снова приблизиться к ответственному посту, но он сделал все возможное, чтобы его голос отчетливо прозвучал для широкой общественности страны. Однако Клайв Хоулман не был человеком, который довольствуется малым. Он видел себя руководителем, организатором, ибо позиция без опоры на власть в его глазах вряд ли чего стоила.
Согласие Хоулмана занять должность председателя Движения за мир и его уход из палаты общин поразили всех, за исключением хорошо знавших его людей, которые усматривали в этом поступке определенную логику. Результат нового хода был ошеломляющим. За год он стал видной политической фигурой. Он мастерски манипулировал средствами массовой информации и на редкость эффективно реорганизовал Движение. Он занял пост председателя в то время, когда общественное мнение день ото дня все более сочувственно относилось к идее разоружения в одностороннем порядке.
В последующие два года Хоулман удвоил число участников Движения, сделав ставку именно на одностороннее разоружение, чем завоевал симпатии и поддержку широкой общественности. Движение за мир стало под его руководством весомой и влиятельной силой в стране. Кандидаты от Движения за мир собирались баллотироваться на предстоящих выборах. Любое правительство и любая партия вынуждены были бы считаться с его политикой и заявлениями. Политикой и заявлениями Клайва Хоулмана. Он достиг того, чего хотел, и вернулся туда, куда так стремился.
Бакройд смотрел на лицо Хоулмана, появившееся на экране. У него брали интервью в телестудии на следующий день после состоявшегося в Бирмингеме большого митинга. Бакройд отметил про себя, что Хоулману удается сочетать в собственной внешности респектабельность с налетом страстной приверженности своему делу, что делает его похожим на стареющего гранда. Его тронутые сединой, тщательно причесанные волосы чуть-чуть длиннее, чем это полагалось члену правительства. Лацканы вельветового пиджака слегка, почти незаметно, оттопыривались. Его худощавое лицо хранило властное и торжественное выражение. Он прекрасно подходил для избранной им роли – этот бывший министр в правительстве тори, самая большая удача Движения за мир. От Хоулмана нельзя было избавиться, выдав его за сумасшедшего или невежду, действовавшего из лучших побуждений, – это было не под силу ни противникам Движения, ни обществу в целом. Его обаяние и влияние нельзя было отрицать, и владел он ими значительно в большей степени, чем Бертран Рассел. Общественное мнение работало на него, поскольку он был человеком, который сумел выбрать правильный момент.
– Этот митинг, – говорил Хоулман, – который состоится через две недели, явится самой убедительной демонстрацией умонастроений, царящих в обществе. Правительству не удастся разогнать его или проигнорировать растущее общественное мнение, которое он выражает. Простые люди Британских островов требуют положить конец участию Великобритании в гонке вооружений и вывести американские ракеты с территории страны. Они ждут от своего правительства соответствующих инициатив и объявления Великобритании безъядерной державой.
Наступило молчание. Хоулман был слишком умным и искушенным политиком, чтобы превратить интервью в монолог. Интервьюер не замедлил воспользоваться предоставленной ему возможностью.
– Неужели, господин Хоулман, вы думаете, что правительство позволит Движению за мир вмешаться в ход предвыборной борьбы, признав ваши идеалы реальной альтернативой существующей политике? Ведь ваше Движение представляет мнение всего лишь крикливого меньшинства. Так почему правительство должно всерьез считаться с вами?
Хоулман слегка наклонился вперед – не для того, чтобы его показали более крупным планом, а для придания большей весомости своим словам. Он выглядел спокойным, искренним, уверенно оперировал фактами и чувствовал себя как рыба в воде.
– Во-первых, – начал он, – это не мое Движение. Оно состоит из десятков, сотен, тысяч рядовых граждан, глубоко озабоченных сознательным наращиванием гонки вооружений. Каждую минуту правительство тратит на оружие две тысячи фунтов стерлингов, и это при том, что наша система социального обеспечения трещит по всем швам. Во-вторых, большинству телезрителей известно, что члены Движения, которое я представляю, являются избирателями, и они знают, как им голосовать. Наверное, сейчас правительство прикидывает возможные результаты предстоящих выборов. Ни одна из партий не может позволить себе проигнорировать Движение за мир или сделать вид, что оно не является мощной силой в политической жизни страны. Пусть премьер-министр помнит об этом.
На такой приятной ноте Хоулман закончил свое выступление. Диктор поблагодарил Хоулмана и повернулся к камере, чтобы сообщить прогноз погоды. Бакройд налил себе чашку кофе и краем глаза следил за экраном, так как прогноз обещал продолжение снегопада.
Выступление Хоулмана произвело впечатление на Бакройда, оно было в меру уверенным и в меру агрессивным. Это Бакройда не удивило. Насколько он знал Хоулмана, тот был обречен преуспевать на любом поприще, в любой роли. Он одинаково умело и эффективно смог бы руководить министерством, брокерской фирмой, цементными работами или угловым магазинчиком.
Удивило Бакройда то, что он, хорошо зная Хоулмана, поверил в его искренность.
Он намазал джем на тост и откусил кусочек. Ему удалось отвлечься, но он чувствовал, что предстоящий день обещает быть не из легких. Бакройд тяжело вздохнул. Перед воспоминаниями он беззащитен. По опыту он знал, что единственным способом смягчить боль, заглушить или прогнать ее, было сознательное желание отдаться во власть переживаний, позволив себе бередить старые раны.
Два-три часа он провел за музицированием, перечитыванием писем, которые так и не отправил, рассматриванием фотоальбомов. Чувство потери было сокрушительным. В очередной раз он удивился, как это не умер тогда. Сухими глазами он пристально вглядывался в лица, смотревшие на него со страниц альбомов, и видел страшные сцены, которые жили в его памяти. Он прочитал слова, которые сам написал на модном бланке одного учреждения, и они показались ему откровением умирающего. «Я призрак, – подумал он. – Я гоняюсь за самим собой». Зазвонившего телефона он, казалось, не слышал, но, словно повинуясь какому-то условному инстинкту, поднялся и направился к нему. Он говорил по телефону, сам того не понимая, как оказался рядом с ним.
Звонил его издатель, желавший получить новую главу, чтобы уточнить на неделе дату ленча. Бакройд согласился с датой, хотя знал, что запаздывает с работой. Ему следовало установить самому себе жесткий срок сдачи, что заставило бы закончить главу вовремя. Он подогрел немного кофе и отнес его в кабинет.
Во время телефонного разговора он почувствовал странную пустоту на линии, которую узнал, даже не прислушиваясь. Приятно было сознавать, что служащие отдела "А" с Эклс-стрит по-прежнему не жалели на него ни времени, ни пленки. Возможно, они держали под контролем все церкви Большого Лондона, установив за ними наблюдение как за вероятным местом проведения собраний, или просматривали все невостребованные письма. При этой мысли он улыбнулся, но тут же вспомнил о Герни. Где он мог быть сейчас и как у него шли дела?
– Сент Мэри-ле-Гран, – пробормотал он и сел за пишущую машинку, пытаясь сосредоточиться на систематизации фактов о церкви. – Дэниел. О черт! Сент Мэри-ле-Гран. Из верхнего ящика стола он достал лист почтовой бумаги и начал писать письмо, одно из тех, которым никогда не суждено было быть отправленными.
* * *
В момент пробуждения Рейчел решила, что она снова в Нью-Йорке. До нее донесся пронзительный звук, который она приняла за вой сирены, и туг же представила себе, как по Пятой авеню несется полицейская машина. Но в этом заблуждении она пребывала не более нескольких секунд – потребовалось именно столько, чтобы к подсознанию и чувствам подключилась реальность.
Она выскользнула из постели и в два шага оказалась у окна. Раздвинув пластинки жалюзи персикового цвета, она посмотрела на улицу. Вверх по реке против течения шел буксир, маневрируя между прогулочными катерами и грузовыми судами. Именно его гудок разбудил ее. Она, не отрываясь, продолжала смотреть в окно, даже когда почувствовала, что в комнату вошел Герни.
– Я сварил кофе.
Она обернулась на звук его голоса. Он уже оделся, в руках у него было синее шелковое кимоно, которое он бросил на кровать.
– Спасибо, – ответила она, даже не пошевелившись, чтобы надеть кимоно. – Сколько времени?
– Половина двенадцатого. Я проспал до одиннадцати. Мы здорово вымотались.
– Так вот для чего ты звонил. Тогда, из «Друидс-Кум».
– Да, я звонил насчет пристанища. Эта квартира принадлежит моей знакомой, точнее, другу. Она ненадолго уехала в Кор-Шеваль.
– Остается пожелать ей много снега и удачных приземлении, – сказала Рейчел. Она взглянула на персиковые жалюзи, затем перевела взгляд на батарею флакончиков, баллончиков и баночек с кремом, аккуратно расставленных на туалетном столике, и, наконец, ее взгляд остановился на дальней стене, на которой висело около двадцати черно-белых фотографий в простых рамках. – Кто она такая? – спросила Рейчел. – И где мы находимся?
Герни кивком показал на кимоно. Она послушно оделась и вышла вслед за ним из спальни, оказавшись в другой комнате квартиры. У окна стоял стол, на который Герни поставил кофейник и две чашки. От стола начиналась своего рода кухня – раковина, сосновый стол, использовавшийся в качестве рабочего, встроенные в стену двухконфорочная плита и гриль. На окне висели светло-голубые жалюзи. Герни закрыл их.
– Она – просто друг, – ответил он. – Вернее, всего лишь друг. Она фотограф. В доме, где мы находимся, множество фотостудий. Когда-то здесь размешался склад для хранения грузов, перевозившихся по реке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60