В неясном гуле, доносившемся из-за стен, который он старался заглушить при помощи старых фильмов, телеигр и пестреющих сценами насилия выпусков новостей, можно было различать глухое ворчание, вой, притворное наслаждение, подлинную боль, поддельное вожделение, злость, негодование, нетерпение, мычание, вздохи, ярость, смех — и все это сливалось в неумолимый ритм, не оставляющий сомнения в том, что здесь совокупляются человеческие существа. Клиентами были в основном приехавшие на деловые встречи бизнесмены. Девицы словно пропускали их через сборочный конвейер.
* * *
Аль Пачино поднимался в горы где-то в Сицилии в сопровождении державшихся чуть поодаль телохранителей с винтовками. Холмы, пыльные дороги, стены, сложенные из камней, — лиричный, навевающий спокойствие пейзаж.
До него донесся женский голос: «Как тебе хочется? Делай все, что тебе хочется». Через стену женщину было так отлично слышно, словно она находилась здесь, за напускным бесстыдством, как за слоем грязи, скрывалась усталость.
Чарли Сингер сломал печать на горлышке бутылки с шотландским виски и подумал: «Если когда-нибудь мне и случится еще раз трахнуться, это будет не скоро. Хорошо бы переехать куда-нибудь, но трудно найти более подходящее место».
Для Валласа Эллвуда тоже трудно было отыскать лучшее место. Он сидел в одном из ресторанчиков неподалеку от того спортивного зала, где закончил свою жизнь Рональд Мортон. Вечер был теплый, и девушка, с которой он пришел, предпочла столик в саду; место было выбрано с соблюдением всех предосторожностей: в самом глухом уголке сада, подальше от окон. Посреди сада стояло одинокое дерево, в убранстве ярко светящихся веток и листьев. Девушка склонилась над меню, и отблеск неонового пламени заиграл у нее на волосах.
Энни Роланд работала секретарем Хилари Тодда. Сразу после разговора с шефом Эллвуд позвонил ей. Он шел на риск — и знал об этом, но он видел ее несколько раз вместе с Хилари и внимательно к ней приглядывался, как приглядывался к каждому, чья жизнь могла повлиять на его собственную. Он заметил, что Энни работоспособна, осмотрительна, чрезмерно энергична, а иногда и агрессивна.
Энни заказала артишок, потом бифштекс и подняла бокал с вином. Она едва взглянула на Эллвуда с тех пор, как они уселись за столик. В конце концов она произнесла:
— Вы по уши увязли в дерьме.
— Я знаю. — Он заказал это вино, чтобы произвести впечатление. И когда сделал глоток, был сам поражен его вкусом.
— И что же вы хотите?
— Вы сами знаете.
— Хотите, чтобы я догадалась?
— Пожалуй, да.
— Вам нужен материал на Хилари Тодда. У вас проблемы, вы вляпались в историю. Вам это не нравится. И вы видите лишь один выход из создавшегося положения. Вообще-то говоря, это вопрос времени.
— Неужели все настолько плохо? — спросил Эллвуд, как мог непринужденно. Он должен выяснить, что ей известно.
— Задание, порученное вам, далеко не простое. Это все знают. Но отчаиваться из-за этого не собираются. Хотя кое-кто из наших в Европе уже почувствовал на себе холодные ветры и опасается настоящей бури.
— Это ведь не связано с?..
— Нет. Они знают, что Гарольд Пайпер — придурок. Думаю, кто-то сказал, что вам следует действовать решительно, идти на большой риск. Но другие, видимо, возражали, полагая, как и вы, что не следует выдавать себя, ставя тем самым на карту все, что лучше выкрасть нужную информацию.
— Итак?.. — Эллвуд знал ответ, но все же спросил. Ему хотелось услышать, что скажет Энни.
— Вы пришлись не по вкусу Хилари Тодду. Все дело в этом. Вы почему-то внушаете ему беспокойство. Не знаю почему.
«Зато я знаю, — подумал Эллвуд. — Ему известно обо мне кое-что, что пугает его. Пугает и в то же время привлекает. Ему нравятся те же вещи, что мне; он слышит их музыку, ощущает их вкус. Аппетиты у него большие, но он не способен на риск. Он злится, но гнев его еще не созрел. Гнев — как вино в бочке; он должен перебродить. Его нужно вынашивать в сердце, а для этого требуется время. Нужно ждать... Потом, однажды, ты даешь выход его маленькой толике, как бы пробуя его на вкус, и вот наконец ты получил то, чего ожидал — ненависть, вино отменного качества, и ты можешь его пить».
Он повторил вслух:
— "Не пришелся по вкусу". Да. И что же он намерен делать?
— Он не оставит вам никакой свободы маневра. — Она улыбнулась. — Вы позабавили меня своей шуткой — привели в этот ресторан, на эту улицу. Убитые вами не могли значить для вас так много. Правда? Вы допустили оплошность, став уязвимым для Хилари. — Казалось, она в самом деле заинтригована. — Зачем вы это сделали?
— Просто мне так хотелось.
Прилизанные волосы Эллвуда тускло поблескивали. Треугольное лицо обтягивала бледно-серая кожа. От тела исходил кисловато-гнилостный запах, как от подпорченного фрукта.
— А теперь вам нужна моя помощь.
— Не совсем так. Помощь получают от друзей. Ей сопутствуют такие неприятные вещи, как щедрость, благодарность, привязанность. Меня же интересует, располагаете ли вы чем-либо, что я мог бы у вас купить.
— Ну, а если бы я не пришла сегодня вечером?..
— Тогда я начал бы беспокоиться — сидя здесь один, закусывая и наслаждаясь вином.
— Оно действительно приносит вам наслаждение?
— Возможно, но не такое уж большое.
— Я могла прийти сюда, чтобы создать у вас иллюзию безопасности. Могла сделать это ради Хилари. Вы уверены, что он не подослал меня к вам? Вот я уйду отсюда и обо всем ему доложу, передам каждое слово.
— Нет.
— Откуда такая уверенность?
— Во-первых, это не в стиле Тодда. Он не стал бы действовать украдкой — для этого нужны искренность и терпение. Он просто взял бы меня на мушку и спустил курок.
— А во-вторых?
— Есть что-то такое в вашем лице...
— Что именно?
— Затаенная злость.
Им подали еду. Эллвуд быстро съел свою ветчину и стал рассматривать людей за соседними столиками, в то время, как Энни обрывала листья артишока, словно страдающая от любви девушка: любит, не любит... А потом стала высасывать из мякоти маслянистый сок. Он посмеивался украдкой. Без сомнения, она выбрала совсем не ту закуску для их ужина. Ее ошибка придала Эллвуду уверенности.
Листья уже не умещались в тарелке и падали на стол. Вода в чашечке для ополаскивания рук помутнела от жира.
Она напомнила:
— Вы сказали мне, что все это будет не бесплатно.
— Сколько вы хотите?
— На десять биллионов согласны? — Она зажгла сигарету, ожидая, пока официант уберет со стола грязную посуду.
— Ну, все на свете относительно, — ответил Эллвуд. — Так я полагаю. Но не все равноценно.
— Откуда мне знать, сколько стоит то, что могу передать вам на Хилари? Я понятия не имею.
— Видите ли, дело не в стоимости самой вещи... — Глаза Эллвуда слабо поблескивали, словно потускневший металл. — А в том, во сколько вы оцениваете себя. Сама по себе информация, слухи, скандальные подробности не имеют стоимости.
— Но для вас это кое-что стоит.
— Может быть. Я не об этом сейчас говорю. У вас есть что-то на продажу — ваше собственное, то, из чего вы можете извлечь прибыль? Что вы передаете? Информацию? Да. Ну, а какова цена обмана, предательства, власти, являющихся вашей неотъемлемой частью? Во сколько вы их цените?
Гладкие волосы его отливали оловом, кожа стала пепельной, в глазах появилось какое-то мертвенное сияние. Он положил руку поверх ее ладони, взял сигарету, сунул в рот и раскуривал, пока она не заалела тлеющим угольком. Он затянулся и задержал дыхание.
— Представь себя шлюхой, — продолжал он, — сколько бы ты брала за ночь?
Она почувствовала, как откуда-то из глубины волной поднялась изжога, в которой перемешались желчь и прогорклое масло. На мгновение она прикрыла глаза, и ресницы увлажнились капельками пота.
Эллвуд мягким движением положил сигарету в пепельницу, задержав палец на тыльной стороне ее ладони, и от этого прикосновения у нее по телу побежали мурашки. Он повторил:
— Сколько бы ты с меня за это взяла?
Листья на дереве замигали, будто в сети упало напряжение, и некоторые посетители стали посматривать на небо, опасаясь грозы. Энни поднесла сигарету ко рту и ощутила ее резкий, холодящий горло привкус жести. Официант поставил перед ней тарелку с горячим: бифштекс, картофель фри, цветная капуста.
— За то, чтобы лежала распластанная с моим петушком, втиснутым в лоно, — продолжал Эллвуд. — Сколько бы ты взяла за это? — Голос его упал почти, до шепота. — За то, чтобы лежала связанная, задрав задницу, с лицом, забрызганным моей спермой?
Поданное блюдо представляло собой подлинное произведение искусства: все ингредиенты разложены на тарелке в идеальной пропорции, на куске мяса по центру — завиток из соуса.
* * *
Слишком поздно, чтобы уйти, поразмыслить и раскаяться. И все-таки она сказала:
— Я подумаю. — Голос ее стал хрипловатым, слова дробились на слоги.
— О'кей, — согласился Эллвуд, сразу оживившись. — Только не тяни. Мне не терпится заплатить.
Она постепенно осознавала происходящее. Достаточно и того, что она сейчас с ним, — это уже означает предательство, состав преступления — налицо. А плата — лишь печать, призванная скрепить сделку. Он готов дать ей время — совсем немного, потому что это уже не имеет значения.
— Ты зашла в клетку. Представь, что скоро стемнеет. А в клетке находится то, что ты хочешь заполучить. Неважно, что именно: деньги, свобода, месть — разница невелика. И вдруг ты почуяла, что кто-то спит в соломе. Определила по запаху.
Маленький магнитофон, подвешенный сбоку у Эллвуда, зафиксировал каждое его мудрое слово, так же как и каждое требование Энни, и даже ее молчание.
— Прежде чем зайти в клетку и захлопнуть за собой дверцу, ты должна кое-что запомнить, чтобы не рисковать жизнью. — Энни наблюдала за пробегающими у него по лицу тенями. — Если заметишь, что какая-то тварь проснулась, не вспугни ее. Не делай резких движений. Не зови на помощь. Не теряй самообладания. Действуй наверняка. Бери то, что хотела. Оставь что-то взамен. Потом можешь уйти. И самое главное — не поворачивайся к зверю спиной.
Официант унес заказанное блюдо, к которому она так и не притронулась. Розовое дерево продолжало мерцать в темноте.
Глава 19
Сэр Гарольд Пайпер лежал на кровати и смотрел в высоко расположенное квадратное окно своей комнаты. Ему просто необходимо знать, что там вытворяет погода. От этого зависят его расчеты. Он должен видеть птиц и облака.
На птиц у Сэра Гарольда глаз был наметанный. Стоило промелькнуть мимо окна какой-нибудь тени, как он тут же определял: пролетела ли черноспинная чайка, или клушица, или сельдяная чайка, или грач. В девяноста случаях из ста это оказывалась сельдяная чайка, но Сэр Гарольд жил в ожидании сюрприза. Время от времени он замечал пустельгу, а раз или два даже сарычу. Птицы эти появлялись очень редко, что и являлось основой его вычислений.
Ночью, как правило, птиц не было. Звезды то сверкали, то нет, можно было использовать угол наклона звезд, оконной рамы, стола, но вариантов это давало немного. Совсем другое дело — полнолуние, особенно когда ветер разгонял кучевые облака. На какое-то время они закрывали луну, а потом уплывали дальше. Время между двумя затмениями давало ключ к разгадке. Облака представляли собой геометрические фигуры или что-то близкое к ним. Одно походило на параллелограмм, другое — на окружность. Временами проплывал равнобедренный треугольник, его углы поблескивали серебристо-стальным светом. Каждое вычисление было необычайно важно. Сэр Гарольд знал, что, создав такую систему измерения мира, сможет судить о нем безошибочно. Появится возможность выразить геометрически любовь, желание, ненависть, грех, утрату. Убийство, голод, алчность, продажность, доброту. Рождение и смерть, порок, любое славное деяние. Ему единственному из больных позволили спать в темноте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
* * *
Аль Пачино поднимался в горы где-то в Сицилии в сопровождении державшихся чуть поодаль телохранителей с винтовками. Холмы, пыльные дороги, стены, сложенные из камней, — лиричный, навевающий спокойствие пейзаж.
До него донесся женский голос: «Как тебе хочется? Делай все, что тебе хочется». Через стену женщину было так отлично слышно, словно она находилась здесь, за напускным бесстыдством, как за слоем грязи, скрывалась усталость.
Чарли Сингер сломал печать на горлышке бутылки с шотландским виски и подумал: «Если когда-нибудь мне и случится еще раз трахнуться, это будет не скоро. Хорошо бы переехать куда-нибудь, но трудно найти более подходящее место».
Для Валласа Эллвуда тоже трудно было отыскать лучшее место. Он сидел в одном из ресторанчиков неподалеку от того спортивного зала, где закончил свою жизнь Рональд Мортон. Вечер был теплый, и девушка, с которой он пришел, предпочла столик в саду; место было выбрано с соблюдением всех предосторожностей: в самом глухом уголке сада, подальше от окон. Посреди сада стояло одинокое дерево, в убранстве ярко светящихся веток и листьев. Девушка склонилась над меню, и отблеск неонового пламени заиграл у нее на волосах.
Энни Роланд работала секретарем Хилари Тодда. Сразу после разговора с шефом Эллвуд позвонил ей. Он шел на риск — и знал об этом, но он видел ее несколько раз вместе с Хилари и внимательно к ней приглядывался, как приглядывался к каждому, чья жизнь могла повлиять на его собственную. Он заметил, что Энни работоспособна, осмотрительна, чрезмерно энергична, а иногда и агрессивна.
Энни заказала артишок, потом бифштекс и подняла бокал с вином. Она едва взглянула на Эллвуда с тех пор, как они уселись за столик. В конце концов она произнесла:
— Вы по уши увязли в дерьме.
— Я знаю. — Он заказал это вино, чтобы произвести впечатление. И когда сделал глоток, был сам поражен его вкусом.
— И что же вы хотите?
— Вы сами знаете.
— Хотите, чтобы я догадалась?
— Пожалуй, да.
— Вам нужен материал на Хилари Тодда. У вас проблемы, вы вляпались в историю. Вам это не нравится. И вы видите лишь один выход из создавшегося положения. Вообще-то говоря, это вопрос времени.
— Неужели все настолько плохо? — спросил Эллвуд, как мог непринужденно. Он должен выяснить, что ей известно.
— Задание, порученное вам, далеко не простое. Это все знают. Но отчаиваться из-за этого не собираются. Хотя кое-кто из наших в Европе уже почувствовал на себе холодные ветры и опасается настоящей бури.
— Это ведь не связано с?..
— Нет. Они знают, что Гарольд Пайпер — придурок. Думаю, кто-то сказал, что вам следует действовать решительно, идти на большой риск. Но другие, видимо, возражали, полагая, как и вы, что не следует выдавать себя, ставя тем самым на карту все, что лучше выкрасть нужную информацию.
— Итак?.. — Эллвуд знал ответ, но все же спросил. Ему хотелось услышать, что скажет Энни.
— Вы пришлись не по вкусу Хилари Тодду. Все дело в этом. Вы почему-то внушаете ему беспокойство. Не знаю почему.
«Зато я знаю, — подумал Эллвуд. — Ему известно обо мне кое-что, что пугает его. Пугает и в то же время привлекает. Ему нравятся те же вещи, что мне; он слышит их музыку, ощущает их вкус. Аппетиты у него большие, но он не способен на риск. Он злится, но гнев его еще не созрел. Гнев — как вино в бочке; он должен перебродить. Его нужно вынашивать в сердце, а для этого требуется время. Нужно ждать... Потом, однажды, ты даешь выход его маленькой толике, как бы пробуя его на вкус, и вот наконец ты получил то, чего ожидал — ненависть, вино отменного качества, и ты можешь его пить».
Он повторил вслух:
— "Не пришелся по вкусу". Да. И что же он намерен делать?
— Он не оставит вам никакой свободы маневра. — Она улыбнулась. — Вы позабавили меня своей шуткой — привели в этот ресторан, на эту улицу. Убитые вами не могли значить для вас так много. Правда? Вы допустили оплошность, став уязвимым для Хилари. — Казалось, она в самом деле заинтригована. — Зачем вы это сделали?
— Просто мне так хотелось.
Прилизанные волосы Эллвуда тускло поблескивали. Треугольное лицо обтягивала бледно-серая кожа. От тела исходил кисловато-гнилостный запах, как от подпорченного фрукта.
— А теперь вам нужна моя помощь.
— Не совсем так. Помощь получают от друзей. Ей сопутствуют такие неприятные вещи, как щедрость, благодарность, привязанность. Меня же интересует, располагаете ли вы чем-либо, что я мог бы у вас купить.
— Ну, а если бы я не пришла сегодня вечером?..
— Тогда я начал бы беспокоиться — сидя здесь один, закусывая и наслаждаясь вином.
— Оно действительно приносит вам наслаждение?
— Возможно, но не такое уж большое.
— Я могла прийти сюда, чтобы создать у вас иллюзию безопасности. Могла сделать это ради Хилари. Вы уверены, что он не подослал меня к вам? Вот я уйду отсюда и обо всем ему доложу, передам каждое слово.
— Нет.
— Откуда такая уверенность?
— Во-первых, это не в стиле Тодда. Он не стал бы действовать украдкой — для этого нужны искренность и терпение. Он просто взял бы меня на мушку и спустил курок.
— А во-вторых?
— Есть что-то такое в вашем лице...
— Что именно?
— Затаенная злость.
Им подали еду. Эллвуд быстро съел свою ветчину и стал рассматривать людей за соседними столиками, в то время, как Энни обрывала листья артишока, словно страдающая от любви девушка: любит, не любит... А потом стала высасывать из мякоти маслянистый сок. Он посмеивался украдкой. Без сомнения, она выбрала совсем не ту закуску для их ужина. Ее ошибка придала Эллвуду уверенности.
Листья уже не умещались в тарелке и падали на стол. Вода в чашечке для ополаскивания рук помутнела от жира.
Она напомнила:
— Вы сказали мне, что все это будет не бесплатно.
— Сколько вы хотите?
— На десять биллионов согласны? — Она зажгла сигарету, ожидая, пока официант уберет со стола грязную посуду.
— Ну, все на свете относительно, — ответил Эллвуд. — Так я полагаю. Но не все равноценно.
— Откуда мне знать, сколько стоит то, что могу передать вам на Хилари? Я понятия не имею.
— Видите ли, дело не в стоимости самой вещи... — Глаза Эллвуда слабо поблескивали, словно потускневший металл. — А в том, во сколько вы оцениваете себя. Сама по себе информация, слухи, скандальные подробности не имеют стоимости.
— Но для вас это кое-что стоит.
— Может быть. Я не об этом сейчас говорю. У вас есть что-то на продажу — ваше собственное, то, из чего вы можете извлечь прибыль? Что вы передаете? Информацию? Да. Ну, а какова цена обмана, предательства, власти, являющихся вашей неотъемлемой частью? Во сколько вы их цените?
Гладкие волосы его отливали оловом, кожа стала пепельной, в глазах появилось какое-то мертвенное сияние. Он положил руку поверх ее ладони, взял сигарету, сунул в рот и раскуривал, пока она не заалела тлеющим угольком. Он затянулся и задержал дыхание.
— Представь себя шлюхой, — продолжал он, — сколько бы ты брала за ночь?
Она почувствовала, как откуда-то из глубины волной поднялась изжога, в которой перемешались желчь и прогорклое масло. На мгновение она прикрыла глаза, и ресницы увлажнились капельками пота.
Эллвуд мягким движением положил сигарету в пепельницу, задержав палец на тыльной стороне ее ладони, и от этого прикосновения у нее по телу побежали мурашки. Он повторил:
— Сколько бы ты с меня за это взяла?
Листья на дереве замигали, будто в сети упало напряжение, и некоторые посетители стали посматривать на небо, опасаясь грозы. Энни поднесла сигарету ко рту и ощутила ее резкий, холодящий горло привкус жести. Официант поставил перед ней тарелку с горячим: бифштекс, картофель фри, цветная капуста.
— За то, чтобы лежала распластанная с моим петушком, втиснутым в лоно, — продолжал Эллвуд. — Сколько бы ты взяла за это? — Голос его упал почти, до шепота. — За то, чтобы лежала связанная, задрав задницу, с лицом, забрызганным моей спермой?
Поданное блюдо представляло собой подлинное произведение искусства: все ингредиенты разложены на тарелке в идеальной пропорции, на куске мяса по центру — завиток из соуса.
* * *
Слишком поздно, чтобы уйти, поразмыслить и раскаяться. И все-таки она сказала:
— Я подумаю. — Голос ее стал хрипловатым, слова дробились на слоги.
— О'кей, — согласился Эллвуд, сразу оживившись. — Только не тяни. Мне не терпится заплатить.
Она постепенно осознавала происходящее. Достаточно и того, что она сейчас с ним, — это уже означает предательство, состав преступления — налицо. А плата — лишь печать, призванная скрепить сделку. Он готов дать ей время — совсем немного, потому что это уже не имеет значения.
— Ты зашла в клетку. Представь, что скоро стемнеет. А в клетке находится то, что ты хочешь заполучить. Неважно, что именно: деньги, свобода, месть — разница невелика. И вдруг ты почуяла, что кто-то спит в соломе. Определила по запаху.
Маленький магнитофон, подвешенный сбоку у Эллвуда, зафиксировал каждое его мудрое слово, так же как и каждое требование Энни, и даже ее молчание.
— Прежде чем зайти в клетку и захлопнуть за собой дверцу, ты должна кое-что запомнить, чтобы не рисковать жизнью. — Энни наблюдала за пробегающими у него по лицу тенями. — Если заметишь, что какая-то тварь проснулась, не вспугни ее. Не делай резких движений. Не зови на помощь. Не теряй самообладания. Действуй наверняка. Бери то, что хотела. Оставь что-то взамен. Потом можешь уйти. И самое главное — не поворачивайся к зверю спиной.
Официант унес заказанное блюдо, к которому она так и не притронулась. Розовое дерево продолжало мерцать в темноте.
Глава 19
Сэр Гарольд Пайпер лежал на кровати и смотрел в высоко расположенное квадратное окно своей комнаты. Ему просто необходимо знать, что там вытворяет погода. От этого зависят его расчеты. Он должен видеть птиц и облака.
На птиц у Сэра Гарольда глаз был наметанный. Стоило промелькнуть мимо окна какой-нибудь тени, как он тут же определял: пролетела ли черноспинная чайка, или клушица, или сельдяная чайка, или грач. В девяноста случаях из ста это оказывалась сельдяная чайка, но Сэр Гарольд жил в ожидании сюрприза. Время от времени он замечал пустельгу, а раз или два даже сарычу. Птицы эти появлялись очень редко, что и являлось основой его вычислений.
Ночью, как правило, птиц не было. Звезды то сверкали, то нет, можно было использовать угол наклона звезд, оконной рамы, стола, но вариантов это давало немного. Совсем другое дело — полнолуние, особенно когда ветер разгонял кучевые облака. На какое-то время они закрывали луну, а потом уплывали дальше. Время между двумя затмениями давало ключ к разгадке. Облака представляли собой геометрические фигуры или что-то близкое к ним. Одно походило на параллелограмм, другое — на окружность. Временами проплывал равнобедренный треугольник, его углы поблескивали серебристо-стальным светом. Каждое вычисление было необычайно важно. Сэр Гарольд знал, что, создав такую систему измерения мира, сможет судить о нем безошибочно. Появится возможность выразить геометрически любовь, желание, ненависть, грех, утрату. Убийство, голод, алчность, продажность, доброту. Рождение и смерть, порок, любое славное деяние. Ему единственному из больных позволили спать в темноте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60