Он перевернулся со стоном и, вскинув руку, начал считать: «Раз, два...»
Белая каемка возникла у него перед глазами, когда он перевернулся, чтобы отдышаться, и он увидел, как волны разбиваются о какую-то преграду. Это была не дамба, а выступ скалы. И он почувствовал, как его увлекает туда течением.
* * *
Люк прохаживался по дому, словно пума, меряющая шагами клетку, шаря взглядом во всех уголках, словно пересчитывая их нехитрые пожитки.
— Не утруждай себя паковкой вещей, — сказал он Карле, — оставим все это здесь. — Он остановил взгляд на композиции из камушков, словно увидел в них какое-то дурное предзнаменование. — Послезавтра это уже перестанет быть нашим, не будет иметь к нам никакого отношения.
Он прошел в спальню, слишком перевозбужденный, чтобы присесть или лечь, и снова стал вышагивать перед открытым окном. Легкий ветерок дул с моря. Клетка его была длиной в восемь шагов, и ему приходилось все время поворачивать, меняя направление.
Карле представилось, будто она видит его лицо сквозь прутья решетки и глаза его буравят ее насквозь. Она вылезла из постели и направилась наперерез ему, улыбающаяся, невозмутимая, совершенно голая, что придавало ее хромоте особую пикантность.
— Иди ко мне Люк, иди же.
Она взяла его руки, положила себе на грудь, и тут он словно оцепенел.
— Я люблю тебя, — сказал он.
Она, пятясь, вернулась к кровати, продолжая улыбаться, и прилегла, опираясь на локти, не сводя с него глаз.
— Иди ко мне.
Его била дрожь, но он не знал, чему это приписать: решимости или страху.
Карла терялась в догадках: то ли Эллвуд продолжает дергать его за ниточки, то ли он теперь сам принимает решения.
— Иди ко мне...
Она подумала: «Может быть, Эллвуд ослабил свою хватку? Нельзя ли извлечь из этого выгоду?»
Люк поцеловал ее в шею.
— Иди ко мне, ну давай, давай же.
* * *
Он отыскал это место в темноте. Сначала уцепился за камень руками и несколько минут отдыхал, захлестываемый волнами, глотая воздух и отплевываясь, потом стал пробираться туда, где скала поднималась из воды. Он карабкался вверх по гладкой поверхности, подтягиваясь на руках, отталкиваясь коленями, до тех пор, пока дальше продвигаться стало невозможно — он поднялся уже на высоту, примерно раз в пять превышающую его рост. Тогда он сел, растирая руки и ноги, массируя тело. Несмотря на обдувающий его теплый ветерок, у него зуб на зуб не попадал. Несколько невидимых в темноте птиц взмыли кверху и, покружив в воздухе, вернулись к своему гнезду.
* * *
Какая-то твердь, погруженная в темноту.
Значит, он еще не совсем мертв. Быть может, это лишь вопрос времени, но пока он еще жив.
Дрожь пробежала по телу, и он забился на камнях, выкрикивая что-то с яростью человека, потерявшего все, — человека, лишенного будущего.
Глава 42
Это была всего лишь скала — пристанище для морских птиц, удаленная от берега более чем на две мили. С одной стороны из воды торчало острие высотой футов в двести. С другой — отвесная гранитная стена переходила в пологий шельф, и небольшое углубление футов в двадцать шириной поднималось тремя уступами, наподобие гигантского алтаря. Когда забрезжил рассвет, Паскью обнаружил, что прислонился к первому из уступов. Позади него гранитная поверхность тянулась еще футов на тридцать, до того места, где изгиб скалы образовывал естественное укрытие. Волны, ударяясь в этом месте о камень, вымыли в нем что-то вроде пещеры, ненамного глубже, чем ниша для статуи. В этом углублении скопился не то мусор, сброшенный кем-то за борт, не то обломки, оставшиеся после кораблекрушения, — моток каната, толстого, как человеческая рука, куски расщепленных досок, какая-то груда лохмотьев и несколько пластиковых пакетов.
Птицы непрестанно кружили над скалой, пронзительно вскрикивая, лавируя в воздушных потоках. Он видел, как солнце с трудом пробивается через жесткую линию горизонта — сначала возник светящийся купол, потом по небу поплыл огненный диск, и, наконец, вся поверхность моря оказалась залитой солнечным светом.
* * *
На небе не было ни единого облачка. Он знал, что можно собирать воду, используя принцип конденсации, но для этого нужны были листы полиэтилена, которым накрывают специально вырытый котлован.
Он чувствовал зловоние, в котором перемешивались резкие запахи морских водорослей и птичьего помета и еще чего-то, гниющего среди кучи рваных лохмотьев. Он не знал, сможет ли пить собственную мочу, но это, без сомнения, было лучше, чем утолять жажду соленой морской водой.
* * *
Какое-то суденышко проплыло мимо. Через пару часов еще одно. Паскью размахивал руками и орал, что было мочи, но ни одно судно не подошло достаточно близко. Это были рыбачьи баркасы. Потом он понял, что, проплыви они даже совсем рядом, и то шансы, что его заметят, были бы невелики. На рыбачьих баркасах всегда оживленно и шумно; вряд ли кто-то стал бы просто так разглядывать с палубы скалу, где гнездятся птицы.
Он подумал: «Погоди, Маллен, ублюдок паршивый, я непременно тебя найду и убью!»
А потом вспомнил о Софи, носившей под сердцем его ребенка.
* * *
На горизонте показались разноцветные паруса: красные, полосатые, белые, голубые. Он насчитал восемь. Ему представилась жизнь, кипящая на борту, люди, следящие за ветром, сверяющие курс по картам, стоящие на румпеле, занятые стряпней на камбузе. Наверняка там нет ни одного праздно шатающегося, наслаждающегося морской прогулкой. Солнце начало припекать, отражаясь от поверхности моря, оно слепило глаза. Он почувствовал, как обгорает кожа, и прищелкнул языком.
За последующие два часа проплыли еще пять судов. Он порылся среди деревянных обломков и отыскал кусок доски длиной футов в пять, потом стал думать, как установить ее. К ней можно прикрепить несколько тряпок, соорудив что-то вроде флага. А остальные использовать в качестве рубашки, накрыв ими спину. Плечи, подрумяненные солнцем, уже блестели.
Паскью отыскал в скале V-образное углубление с зазубринами, расположенное почти у самой воды, вставил туда доску и с силой надавил сверху. Она вклинилась между каменными зазубринами, но не держалась, пока Паскью не стукнул по ней несколько раз ногой. Подошва ноги покрылась ссадинами, капельки крови выступили на коже. Доска стояла теперь чуть накренившись, напоминая сломанную мачту.
Когда он попытался разворошить кучу, накрытую лохмотьями, она стала рассыпаться, как застарелый торф, распадаясь на куски. Послышался такой звук, как будто разорвалось что-то волокнистое. Паскью обнаружил, что держит оторванный рукав, из которого торчит человеческая рука. А среди лохмотьев поблескивала белоснежная плечевая кость. Теперь он рассмотрел все: свалявшиеся волосы, опутанные водорослями, сломанные и перекрученные ноги.
* * *
Паскью расположился на одном из уступов скалы, уйдя как можно дальше от своей находки. Время от времени он поливал плечи и спину морской водой, но это почти не спасало от палящего солнца.
К телу Ника Люк привязал груз, а тело Марианны просто выбросил в воду. Может быть, он осознал свою ошибку, увидев, что тело ее уносит течением, словно заброшенный плот. Позже ее выбросило на эту скалу, так же как и Паскью.
Паскью так и не заставил себя взять что-то из ее одежды на флаг или рубашку. У него не хватило сил столкнуть ее в море.
Он лишь перевернул эту кучу, поддев ногой. Зловоние ударило ему в нос, как будто распахнули огромную печь для сжигания мусора. Он увидел черно-зеленую дыру вместо живота и ребра, с которых свисали остатки мяса. Ее раздуло от трупного газа и гноя. С лица, безгубого и безглазого, свисали черные клочья.
Даже сидя на самом удаленном уступе, он чувствовал этот смердящий запах, и Марианна все еще стояла у него перед глазами. Его била дрожь — от палящего солнца, страха и ощущения запертости на крошечном пространстве. Это было так ужасно, что хотелось прыгнуть в воду и поплыть. Он вспомнил тюремную камеру в Аргентине, в которой сидел в ожидании пыток, слыша крики, доносившиеся со всех сторон.
Сейчас перед ним простирались бескрайние, залитые светом море и небо. Но Паскью сидел склонив голову, обхватив руками колени, как будто впереди была темнота, непроницаемая, как стена.
Казалось, Марианна, с которой они не виделись последние двадцать лет, попала в одну тюремную камеру с ним, и он чувствовал исходящий от нее запах смерти.
Паскью закрыл глаза и стал слушать, как кричат чайки.
Глава 43
Сэр Гарольд Пайпер увидел в окне пролетающую мимо стайку ворон, вытянувшихся в неровную линию. Потом заметил облако, напоминающее лицо с удлиненным носом и еще одно, очертаниями похожее на собаку. Все это не предвещало ничего доброго.
Санитар, разносящий по палатам лекарства, столкнулся с клоуном в коридоре, остановился и с улыбкой спросил:
— У вас сверхурочная работа?
— Хочу доставить им удовольствие.
— А вы разве не даете сегодня представления?
— Нет. — Клоун торопился уйти и произносил эти слова пятясь. — Просто решил навестить кое-кого. Они это любят. Кто знает...
Санитару показалось это забавным — увидеть настоящую улыбку внутри намалеванной, нарочито-кричащей. Он отметил про себя, что на расстоянии все это смотрится лучше: парик, грим, мешковатая одежда, подрисованные слезинки.
— Побольше бы таких людей, как вы, — сказал санитар, — они ведь душевнобольные, но не безумные. По крайней мере, не все из них и не все время. А ваши представления мне и самому нравятся.
— Очень рад. — Клоун продолжал пятиться, помахав рукой на прощание.
Санитар повернулся и, балансируя, пошел дальше, держа поднос с дюжиной пластиковых стаканчиков, где лежали таблетки.
— Это их коктейль перед ужином, — бросил он через плечо.
* * *
Все в этот день предвещало беду, и она случилась.
Пайпер сидел на кровати, прислонившись спиной к стене, не желая подать клоуну руку.
— Мы просто пойдем прогуляемся, — убеждал его Люк, — как раньше. Нам уже пора.
— Я Молох, — твердил Пайпер, — Я Омега.
Обычно эта часть дня проходила спокойно. Санитары разносили лекарства, а остальной персонал и больные смотрели телевизор или прохаживались по саду.
Пайпер, положив под себя руки, без конца твердил:
— Нет, нет, нет, нет... — При этом он тряс головой и раскачивался из стороны в сторону.
— Посмотри-ка! — Люк вытащил из своего уха яйцо; оно, щелкнув, раскрылось, и в комнату выпорхнул рой мотыльков, усевшихся у Пайпера на кровати.
— Мои расчеты почти завершены; так что благодарю вас. — Пайпер стряхнул с кровати поблескивающую серебром пыль. — Я больше не нуждаюсь в вашей помощи. Вы свободны. Я увольняю вас.
— Да мы просто погуляем на солнышке. Погода замечательная, теплая. Поговорим о том о сем. Я хочу знать то, что знаете вы. О том, как вы повелеваете музыкой сфер, на чем строятся ваши расчеты. Мне все интересно.
Прежде Пайпер охотно уходил с клоуном, но даже у сумасшедших есть память. Люк весь напрягся. И сел на кровать рядом с Пайпером. Но старик отодвигался от него все дальше и дальше, пока наконец не расположился на подушке, подобрав под себя ноги.
— Пойдем погуляем. — Клоун тронул его рукой.
Но Пайпер не переставал трясти головой и бубнить:
— Нет, нет, нет, нет!
— Я заключил одну сделку, — пытался объяснить ему Люк, — и ты тоже имеешь к этому отношение. Это очень важно, понимаешь? От этого зависит моя жизнь. И жизнь Карлы тоже... — Он поднялся с кровати. — Пойдем. — С лица его не сходила широкая клоунская улыбка.
Пайпер медленно поднял над головой руки со сжатыми кулаками, словно штангист, широко раскрыл рот, посидел так немного и вдруг отчаянно завопил:
— Нет-нет-нет-не-е-е-е-ет!
Люк тоже вскрикнул, от неожиданности и испуга, и голоса их слились. Он вскочил и нанес двойной удар. Пайпер ударился о стену, покатился по кровати и свалился на пол. И тут же вскочил с окровавленным ртом, не переставая голосить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Белая каемка возникла у него перед глазами, когда он перевернулся, чтобы отдышаться, и он увидел, как волны разбиваются о какую-то преграду. Это была не дамба, а выступ скалы. И он почувствовал, как его увлекает туда течением.
* * *
Люк прохаживался по дому, словно пума, меряющая шагами клетку, шаря взглядом во всех уголках, словно пересчитывая их нехитрые пожитки.
— Не утруждай себя паковкой вещей, — сказал он Карле, — оставим все это здесь. — Он остановил взгляд на композиции из камушков, словно увидел в них какое-то дурное предзнаменование. — Послезавтра это уже перестанет быть нашим, не будет иметь к нам никакого отношения.
Он прошел в спальню, слишком перевозбужденный, чтобы присесть или лечь, и снова стал вышагивать перед открытым окном. Легкий ветерок дул с моря. Клетка его была длиной в восемь шагов, и ему приходилось все время поворачивать, меняя направление.
Карле представилось, будто она видит его лицо сквозь прутья решетки и глаза его буравят ее насквозь. Она вылезла из постели и направилась наперерез ему, улыбающаяся, невозмутимая, совершенно голая, что придавало ее хромоте особую пикантность.
— Иди ко мне Люк, иди же.
Она взяла его руки, положила себе на грудь, и тут он словно оцепенел.
— Я люблю тебя, — сказал он.
Она, пятясь, вернулась к кровати, продолжая улыбаться, и прилегла, опираясь на локти, не сводя с него глаз.
— Иди ко мне.
Его била дрожь, но он не знал, чему это приписать: решимости или страху.
Карла терялась в догадках: то ли Эллвуд продолжает дергать его за ниточки, то ли он теперь сам принимает решения.
— Иди ко мне...
Она подумала: «Может быть, Эллвуд ослабил свою хватку? Нельзя ли извлечь из этого выгоду?»
Люк поцеловал ее в шею.
— Иди ко мне, ну давай, давай же.
* * *
Он отыскал это место в темноте. Сначала уцепился за камень руками и несколько минут отдыхал, захлестываемый волнами, глотая воздух и отплевываясь, потом стал пробираться туда, где скала поднималась из воды. Он карабкался вверх по гладкой поверхности, подтягиваясь на руках, отталкиваясь коленями, до тех пор, пока дальше продвигаться стало невозможно — он поднялся уже на высоту, примерно раз в пять превышающую его рост. Тогда он сел, растирая руки и ноги, массируя тело. Несмотря на обдувающий его теплый ветерок, у него зуб на зуб не попадал. Несколько невидимых в темноте птиц взмыли кверху и, покружив в воздухе, вернулись к своему гнезду.
* * *
Какая-то твердь, погруженная в темноту.
Значит, он еще не совсем мертв. Быть может, это лишь вопрос времени, но пока он еще жив.
Дрожь пробежала по телу, и он забился на камнях, выкрикивая что-то с яростью человека, потерявшего все, — человека, лишенного будущего.
Глава 42
Это была всего лишь скала — пристанище для морских птиц, удаленная от берега более чем на две мили. С одной стороны из воды торчало острие высотой футов в двести. С другой — отвесная гранитная стена переходила в пологий шельф, и небольшое углубление футов в двадцать шириной поднималось тремя уступами, наподобие гигантского алтаря. Когда забрезжил рассвет, Паскью обнаружил, что прислонился к первому из уступов. Позади него гранитная поверхность тянулась еще футов на тридцать, до того места, где изгиб скалы образовывал естественное укрытие. Волны, ударяясь в этом месте о камень, вымыли в нем что-то вроде пещеры, ненамного глубже, чем ниша для статуи. В этом углублении скопился не то мусор, сброшенный кем-то за борт, не то обломки, оставшиеся после кораблекрушения, — моток каната, толстого, как человеческая рука, куски расщепленных досок, какая-то груда лохмотьев и несколько пластиковых пакетов.
Птицы непрестанно кружили над скалой, пронзительно вскрикивая, лавируя в воздушных потоках. Он видел, как солнце с трудом пробивается через жесткую линию горизонта — сначала возник светящийся купол, потом по небу поплыл огненный диск, и, наконец, вся поверхность моря оказалась залитой солнечным светом.
* * *
На небе не было ни единого облачка. Он знал, что можно собирать воду, используя принцип конденсации, но для этого нужны были листы полиэтилена, которым накрывают специально вырытый котлован.
Он чувствовал зловоние, в котором перемешивались резкие запахи морских водорослей и птичьего помета и еще чего-то, гниющего среди кучи рваных лохмотьев. Он не знал, сможет ли пить собственную мочу, но это, без сомнения, было лучше, чем утолять жажду соленой морской водой.
* * *
Какое-то суденышко проплыло мимо. Через пару часов еще одно. Паскью размахивал руками и орал, что было мочи, но ни одно судно не подошло достаточно близко. Это были рыбачьи баркасы. Потом он понял, что, проплыви они даже совсем рядом, и то шансы, что его заметят, были бы невелики. На рыбачьих баркасах всегда оживленно и шумно; вряд ли кто-то стал бы просто так разглядывать с палубы скалу, где гнездятся птицы.
Он подумал: «Погоди, Маллен, ублюдок паршивый, я непременно тебя найду и убью!»
А потом вспомнил о Софи, носившей под сердцем его ребенка.
* * *
На горизонте показались разноцветные паруса: красные, полосатые, белые, голубые. Он насчитал восемь. Ему представилась жизнь, кипящая на борту, люди, следящие за ветром, сверяющие курс по картам, стоящие на румпеле, занятые стряпней на камбузе. Наверняка там нет ни одного праздно шатающегося, наслаждающегося морской прогулкой. Солнце начало припекать, отражаясь от поверхности моря, оно слепило глаза. Он почувствовал, как обгорает кожа, и прищелкнул языком.
За последующие два часа проплыли еще пять судов. Он порылся среди деревянных обломков и отыскал кусок доски длиной футов в пять, потом стал думать, как установить ее. К ней можно прикрепить несколько тряпок, соорудив что-то вроде флага. А остальные использовать в качестве рубашки, накрыв ими спину. Плечи, подрумяненные солнцем, уже блестели.
Паскью отыскал в скале V-образное углубление с зазубринами, расположенное почти у самой воды, вставил туда доску и с силой надавил сверху. Она вклинилась между каменными зазубринами, но не держалась, пока Паскью не стукнул по ней несколько раз ногой. Подошва ноги покрылась ссадинами, капельки крови выступили на коже. Доска стояла теперь чуть накренившись, напоминая сломанную мачту.
Когда он попытался разворошить кучу, накрытую лохмотьями, она стала рассыпаться, как застарелый торф, распадаясь на куски. Послышался такой звук, как будто разорвалось что-то волокнистое. Паскью обнаружил, что держит оторванный рукав, из которого торчит человеческая рука. А среди лохмотьев поблескивала белоснежная плечевая кость. Теперь он рассмотрел все: свалявшиеся волосы, опутанные водорослями, сломанные и перекрученные ноги.
* * *
Паскью расположился на одном из уступов скалы, уйдя как можно дальше от своей находки. Время от времени он поливал плечи и спину морской водой, но это почти не спасало от палящего солнца.
К телу Ника Люк привязал груз, а тело Марианны просто выбросил в воду. Может быть, он осознал свою ошибку, увидев, что тело ее уносит течением, словно заброшенный плот. Позже ее выбросило на эту скалу, так же как и Паскью.
Паскью так и не заставил себя взять что-то из ее одежды на флаг или рубашку. У него не хватило сил столкнуть ее в море.
Он лишь перевернул эту кучу, поддев ногой. Зловоние ударило ему в нос, как будто распахнули огромную печь для сжигания мусора. Он увидел черно-зеленую дыру вместо живота и ребра, с которых свисали остатки мяса. Ее раздуло от трупного газа и гноя. С лица, безгубого и безглазого, свисали черные клочья.
Даже сидя на самом удаленном уступе, он чувствовал этот смердящий запах, и Марианна все еще стояла у него перед глазами. Его била дрожь — от палящего солнца, страха и ощущения запертости на крошечном пространстве. Это было так ужасно, что хотелось прыгнуть в воду и поплыть. Он вспомнил тюремную камеру в Аргентине, в которой сидел в ожидании пыток, слыша крики, доносившиеся со всех сторон.
Сейчас перед ним простирались бескрайние, залитые светом море и небо. Но Паскью сидел склонив голову, обхватив руками колени, как будто впереди была темнота, непроницаемая, как стена.
Казалось, Марианна, с которой они не виделись последние двадцать лет, попала в одну тюремную камеру с ним, и он чувствовал исходящий от нее запах смерти.
Паскью закрыл глаза и стал слушать, как кричат чайки.
Глава 43
Сэр Гарольд Пайпер увидел в окне пролетающую мимо стайку ворон, вытянувшихся в неровную линию. Потом заметил облако, напоминающее лицо с удлиненным носом и еще одно, очертаниями похожее на собаку. Все это не предвещало ничего доброго.
Санитар, разносящий по палатам лекарства, столкнулся с клоуном в коридоре, остановился и с улыбкой спросил:
— У вас сверхурочная работа?
— Хочу доставить им удовольствие.
— А вы разве не даете сегодня представления?
— Нет. — Клоун торопился уйти и произносил эти слова пятясь. — Просто решил навестить кое-кого. Они это любят. Кто знает...
Санитару показалось это забавным — увидеть настоящую улыбку внутри намалеванной, нарочито-кричащей. Он отметил про себя, что на расстоянии все это смотрится лучше: парик, грим, мешковатая одежда, подрисованные слезинки.
— Побольше бы таких людей, как вы, — сказал санитар, — они ведь душевнобольные, но не безумные. По крайней мере, не все из них и не все время. А ваши представления мне и самому нравятся.
— Очень рад. — Клоун продолжал пятиться, помахав рукой на прощание.
Санитар повернулся и, балансируя, пошел дальше, держа поднос с дюжиной пластиковых стаканчиков, где лежали таблетки.
— Это их коктейль перед ужином, — бросил он через плечо.
* * *
Все в этот день предвещало беду, и она случилась.
Пайпер сидел на кровати, прислонившись спиной к стене, не желая подать клоуну руку.
— Мы просто пойдем прогуляемся, — убеждал его Люк, — как раньше. Нам уже пора.
— Я Молох, — твердил Пайпер, — Я Омега.
Обычно эта часть дня проходила спокойно. Санитары разносили лекарства, а остальной персонал и больные смотрели телевизор или прохаживались по саду.
Пайпер, положив под себя руки, без конца твердил:
— Нет, нет, нет, нет... — При этом он тряс головой и раскачивался из стороны в сторону.
— Посмотри-ка! — Люк вытащил из своего уха яйцо; оно, щелкнув, раскрылось, и в комнату выпорхнул рой мотыльков, усевшихся у Пайпера на кровати.
— Мои расчеты почти завершены; так что благодарю вас. — Пайпер стряхнул с кровати поблескивающую серебром пыль. — Я больше не нуждаюсь в вашей помощи. Вы свободны. Я увольняю вас.
— Да мы просто погуляем на солнышке. Погода замечательная, теплая. Поговорим о том о сем. Я хочу знать то, что знаете вы. О том, как вы повелеваете музыкой сфер, на чем строятся ваши расчеты. Мне все интересно.
Прежде Пайпер охотно уходил с клоуном, но даже у сумасшедших есть память. Люк весь напрягся. И сел на кровать рядом с Пайпером. Но старик отодвигался от него все дальше и дальше, пока наконец не расположился на подушке, подобрав под себя ноги.
— Пойдем погуляем. — Клоун тронул его рукой.
Но Пайпер не переставал трясти головой и бубнить:
— Нет, нет, нет, нет!
— Я заключил одну сделку, — пытался объяснить ему Люк, — и ты тоже имеешь к этому отношение. Это очень важно, понимаешь? От этого зависит моя жизнь. И жизнь Карлы тоже... — Он поднялся с кровати. — Пойдем. — С лица его не сходила широкая клоунская улыбка.
Пайпер медленно поднял над головой руки со сжатыми кулаками, словно штангист, широко раскрыл рот, посидел так немного и вдруг отчаянно завопил:
— Нет-нет-нет-не-е-е-е-ет!
Люк тоже вскрикнул, от неожиданности и испуга, и голоса их слились. Он вскочил и нанес двойной удар. Пайпер ударился о стену, покатился по кровати и свалился на пол. И тут же вскочил с окровавленным ртом, не переставая голосить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60