Пока он открывал ключами дверь, его попутчик отошел к углу дома и принял настороженную стойку. Затем, сунув пистолет в карман плаща, решительно взбежал на крыльцо. После того как дверь за ними закрылась, снова заурчал «ровер» и через несколько мгновений отъехал от калитки. На его месте закачалось сизое облачко.
— Идем, — сказал Буханец и первым сделал шаг в сторону крыльца. — Надо быть острожным, у того фраера был «ЧЗ-75» на пятнадцать патронов.
Однако они в дом не вошли. Со стороны калитки послышались шаги.
— Тсс! — Буханец снова поднес палец к губам.
От ворот к дому направлялся еще один незнакомец. Это был высокий, с острыми чертами лица субъект. Руки засунуты в карманы куртки, движения настороженные…
— Обойди, Дима, вокруг дома и встань у него за спиной… Послушаешь, как я буду с ним калякать…Мы должны этого носатого спутать.
Пригнувшись, чтобы его не заметили из окон дома и не приняли за чужого, близнец скользнул за угол. Буханец вышел из кустов и направился навстречу незнакомцу. Однако тот, увидев Буханца, никак не отреагировал, лишь едва заметно шевельнул рукой, находящейся в кармане куртки.
— Друг, не подскажешь, где здесь дорога на вокзал? — спросил Буханец парня, стискивая в кармане рукоятку «глока»…
— Я не местный, — человек повернулся лицом к Буханцу, карман его куртки взбугрился. На Буханца явно уставился невидимый ствол пистолета. И, возможно, прозвучал бы выстрел, если бы не молниеносный выход на сцену близнеца. Тот словно дрессировщик с лассо, накинул на шею носатому петлю нунчаков и сделал «ножницы». Концами текстолитовых палочек он мгновенно передавил сонные артерии и человек с хрипом начал терять остойчивость. Не снимая петли, и, держась за нунчаки, близнец отволок тело в кусты росшего в изобилии девясила. Когда близнец снова появился на дорожке, Буханец заметил, как напарник отдыхивается. В повисшей вдоль бедра руке был зажат трофейный «стечкин».
Они взошли на крыльцо и Буханец дробно, рукояткой пистолета, постучал в дверь. Через мгновение-другое она широко распахнулась и в ее створе появился Бронислав. Он был бледен и дышал так, словно только что сошел с беговой дорожки. Справа, в конце коридора, скованный наручниками, лежал тот, кто сопровождал Коркина. Буханец, оценив ситуацию, спросил Бронислава:
— Пришлось с бугайком повозиться?
— Немного…Тут такая грязища… Когда я с ним схватился, поскользнулся и чуть не пропустил удар ногой в солнечное сплетение…
— Где Воробьев? — спросил Буханец.
— Я здесь! — откуда-то сверху послышался сдержанный голос Воробьева.
На лестнице, ведущей на второй этаж, появился сверхбледный Коркин. Одной рукой он держался за перила, другой сжимал целлофановый пакет с изображением легендарного «Титаника». Шедший за ним Воробьев подтолкнул финансиста и когда тот спустился вниз, кинул его в кресло. Коркина бил озноб и весь его облик выражал крайнюю степень подавленности.
Воробьев подошел к нему, взял из рук пакет и высыпал его содержимое на пол. На грязный, некогда пушистый ковер упали толстые пачки долларов в сотенных купюрах.
— Все это добро хранилось в тайнике, под тахтой, — сказал Воробьев. — Здесь допросим или отвезем в лес? Кто эти люди, которые тебя привезли сюда? — спросил он финансиста.
Коркину на секунду захотелось быть героем, но ему и этого ничтожного шанса не дали. Воробьев ударил его под дых, затем схватив за горло, начал душить. Коркин поднял пухлые руки, затряс ими, пытаясь защититься, но кулак Воробьева пробил эту хилую защиту и почти нокаутировал хозяина дома.
— Не надо, я все скажу, — просипел Коркин. — Это люди Расколова, они выследили меня…
Первым шум автомобиля услышал человек, которого они бросили в наручниках в коридоре. Он с трудом поднялся, крадучись подошел к окну и без разбега нырнул в него. Зазвенело разбитой стекло и в помещение потек прохладный ветерок.
— Это вернулись они, — затрясся Коркин, — нас здесь прикончат.
Воробьев выбежал из комнаты и сквозь грязную тюлевую занавеску увидел, как из машины выскочили трое мордоворотов, сходу обнародывая разного калибра стволы. Один из них, в светлых кроссовках, и в кожаной кепочке, крикнул тому, который выбросился из окна: «Андрюха, пока отдыхай, мы сейчас из них сделаем мясной салат…»
Коркин заерзал в кресле, он был на грани безумия.
— Стихни, бухгалтер, и не вздумай открывать рот! — Буханец поднес к лицу Коркина пистолет и вдавил ствол ему в щеку.
— Пока их трое, но, судя по повадкам, им очень нравится стрелять по живым мишеням, — сказал Буханец.
Парень в светлых кроссовках вбежал на крыльцо и сильно даванул на дверь плечом. Двое других начали поднимать с земли выпавшего из окна и, видимо, он им что-то сказал, ибо один из бандитов крикнул тому, кто был на крыльце:
— Макс, Андрюха говорит, в доме засели шестерки Арефьева…Слетай к машине и возьми под сиденьем гранаты, попробуем эту шушваль оттуда выкурить…
Тот, кого назвали Максом, словно ужаленный, отскочил от двери и побежал в сторону калитки, за которой отливал металликом бок «ровера». И, возможно, ему удалось бы преодолеть с десяток метров, если бы его спина, на уровне восьмого позвонка, не оказалась в прицеле пистолета Буханца. Глушитель умалил звук выстрела, раздался ничего не значащий щелчок, однако парень, словно подсеченный на киносъемке конь, как бы споткнулся и плашмя упал на дорожку.
— Еще один сукин сын отбегался, — Буханец взглянул на стоящего рядом Бронислава и подмигнул ему.
Парень явно был захвачен происходящим, от волнения даже взмок. Пот катился по его смуглой щеке, но он его как будто не замечал.
На улице кто-то заполошно, злобно крикнул: «Убили гады Макса!», после чего началась беспорядочная стрельба. Из «ровера», с автоматом в руках, выскочил почти еще подросток и перебежками, словно играя в войну, стал приближаться к дому. И принялся остервенело стрелять короткими очередями, при этом так же неестественно перекатываясь с места на место.
— Давайте, хлопцы, забирайте бухгалтера и рвите к машине, — приказал близнецам Воробьев и увлек всех в другую комнату, куда пули не долетали и где в углу, накрывшись подушкой, сидел финансист. Его била мелкая дрожь, страх парализовал волю. Воробьев подошел к нему и сорвал подушку. Это было неузнаваемое лицо — оказывается, страх искуснее любого хирурга делает пластические операции.
— Подъем, Гриша, и не вздумай корчить из себя инсультника, — Воробьев встряхнул Коркина.
Буханец, подхватив тяжелое кресло, и несколько раз ударил им по решетке… Когда она вместе с оконной рамой со звоном вылетела наружу, в комнату потянулись ароматы, доживающего свои последние дни сада. Близнецы потащили Коркина к окну. Буханец положил подушку на усыпанный мелкими стеклами подоконник.
— Броня, давай этого Иуду сюда! А ты, Димка, сигай вниз, примешь эту вонючую тушу… И с ним бегом к машине…Мы вас прикроем, — Воробьев механическим движением отщелкнул из пистолета обойму, убедился в наличии патронов и снова вставил ее на место…
На противоположной стороне дома звякнуло стекло и выбежавший в коридор Воробьев увидел как один из нападавших пытается залезть в узкое окно. Подошедший Буханец тоже это видел и ждал, когда в проеме покажется лицо, но его опередил Воробьев. Он рукояткой пистолета ударил по пальцам человека и тот, вскрикнув, сорвался вниз.
Автомат молчал, возможно, у стрелявшего молокососа кончились патроны и он так же, перебежками, и перекатами направлялся обратно к «роверу», чтобы заменить магазин…
Воробьев с Буханцом не стали ждать и вернулись в комнату. Она была пуста, возле кресла одиноко лежал целлофановый пакет с деньгами. Воробьев, бросив в пакет коробку с драгоценностями, подхватил его и направился к окну. Одним махом они оказались на земле, нырнули в кусты девясила, окропленного слезами осени.
Они побежали, по лицу били жесткие ветки, лапки крыжовника цепко хватали за одежду, но это уже были вполне преодолимые помехи. Всем существом они ощущали освобождение от пережитого страха, который не умаляется ни богатым опытом былых сражений, ни железной стойкостью…
Они уже были за пределами сада, вступили на хлюпающую пожню, когда позади снова зазвучали короткие автоматные очереди. У Буханца после перенесенного недавно ранения утяжелилось дыхание и он на мгновение задержал бег.
— Уже близко, вон наша машина, — подбодрил его Воробьев. — Не знаю как тебе, а мне близнецы понравились. Не кровожадные и вместе с тем реально оценивают ситуацию.
— Что ты хочешь — современная молодежь, прагматики… Я сейчас за одну затяжку отдал бы получку и два выходных, — Буханец расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, ему казалось, что она мешает дышать полной грудью…
Глава одиннадцатая
В машине Коркина начало рвать и расслабило до такой степени, что он обмочился. Просил остановить машину, однако, его просьбу проигнорировали. Его привезли в офис и под равнодушными взглядами охраны доставили на шестой этаж, в его кабинет. Своими ключами финансист открыл сейф. Нутро его напоминало жилье Коркина, откуда они только что приехали: бумаги и деньги лежали вперемешку с разным канцелярским и другим хламом, начиная от коробок со скрепками и кончая женскими трусиками. И в этом чудовищном беспорядке, смятые, словно использованная туалетная бумага, ютились государственные краткосрочные облигации на более чем 600 тысяч долларов. Однако эксклюзивной находкой оказалась копия расписки, которую он дал на имя Расколова. Речь шла о получении Коркиным 20 тысяч долларов. Деньги лежали в коробке из-под гаванских сигар.
В барахле они также обнаружили новый «браунинг», стопку порнографических открыток, сувенир-сюрприз в виде пениса-зажигалки…
— Зачем тебе столько этой гадости? — Буханец бросил на стол целлофановый кулек, полный фигурных презервативов.
Коркин сидел тут же, угрюмо молчал, время от времени вытирая слезящиеся глаза. Его мокрые губы что-то непроизвольно нашептывали.
— Вставай, бухгалтер, поедем к шефу, — Воробьев все содержимое сейфа смахнул в сумку и передал Зиничу. И тут же позвонил Арефьеву.
В Опалиху приехали поздно вечером. В доме витали кухонные ароматы — Злата что-то изобретала из овощей, грибов и осетровой вырезки. Глаза у нее еще больше погрустнели, но держалась она довольно стойко и даже улыбнулась, когда они вошли в гостиную. Коркин, под охраной Зинича, остался ожидать своей участи в холле.
Когда Арефьев увидел своего финансиста, первым порывом было взять из ящика пистолета и всадить всю обойму в это медузообразное тело. Однако он осознавал и другое: какое-то объяснение между ними все же должно произойти, хотя прекрасно понимал — что бы этот человек ни сказал, чем бы ни объяснил свое поведение, утешения ни для кого не будет. И не будет оправдания.
Коркина посадили на пуфик, напротив кресла Арефьева, и так обрисовалась, так сложилась мизансцена, как будто это племя алеутов собралось решать судьбу своего провинившегося соплеменника. Осталось только снять с него меховые шкуры и посадить на льдину, которую оттолкнут и она поплывет в промозглые дали.
Допрос Коркина фиксировал на видеокамеру Воробьев.
И снова Коркиным овладела маета, несдерживаемая дрожь и он, чтобы унять ее, зажал руки между толстых ляжек.
Арефьев ждал. Смотрел на своего раздавленного страхом финансиста, молчал и слушал доклад Голощекова. Когда тот кончил говорить, слово взял Воробьев и принялся демонстрировать неопровержимые улики в виде «левых» облигаций, расписки, на выдачу кому-то огромных сумм денег, не подкрепленных никакими документами. Целлофановый пакет с деньгами и ювелирными изделиями, конфискованными на квартире у Коркина, лежал у ног Арефьева, деньги уже пересчитали — без трехсот тысяч два миллиона долларов…
— Скажи, Гриша, на чем ты, сукин сын, попался?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Идем, — сказал Буханец и первым сделал шаг в сторону крыльца. — Надо быть острожным, у того фраера был «ЧЗ-75» на пятнадцать патронов.
Однако они в дом не вошли. Со стороны калитки послышались шаги.
— Тсс! — Буханец снова поднес палец к губам.
От ворот к дому направлялся еще один незнакомец. Это был высокий, с острыми чертами лица субъект. Руки засунуты в карманы куртки, движения настороженные…
— Обойди, Дима, вокруг дома и встань у него за спиной… Послушаешь, как я буду с ним калякать…Мы должны этого носатого спутать.
Пригнувшись, чтобы его не заметили из окон дома и не приняли за чужого, близнец скользнул за угол. Буханец вышел из кустов и направился навстречу незнакомцу. Однако тот, увидев Буханца, никак не отреагировал, лишь едва заметно шевельнул рукой, находящейся в кармане куртки.
— Друг, не подскажешь, где здесь дорога на вокзал? — спросил Буханец парня, стискивая в кармане рукоятку «глока»…
— Я не местный, — человек повернулся лицом к Буханцу, карман его куртки взбугрился. На Буханца явно уставился невидимый ствол пистолета. И, возможно, прозвучал бы выстрел, если бы не молниеносный выход на сцену близнеца. Тот словно дрессировщик с лассо, накинул на шею носатому петлю нунчаков и сделал «ножницы». Концами текстолитовых палочек он мгновенно передавил сонные артерии и человек с хрипом начал терять остойчивость. Не снимая петли, и, держась за нунчаки, близнец отволок тело в кусты росшего в изобилии девясила. Когда близнец снова появился на дорожке, Буханец заметил, как напарник отдыхивается. В повисшей вдоль бедра руке был зажат трофейный «стечкин».
Они взошли на крыльцо и Буханец дробно, рукояткой пистолета, постучал в дверь. Через мгновение-другое она широко распахнулась и в ее створе появился Бронислав. Он был бледен и дышал так, словно только что сошел с беговой дорожки. Справа, в конце коридора, скованный наручниками, лежал тот, кто сопровождал Коркина. Буханец, оценив ситуацию, спросил Бронислава:
— Пришлось с бугайком повозиться?
— Немного…Тут такая грязища… Когда я с ним схватился, поскользнулся и чуть не пропустил удар ногой в солнечное сплетение…
— Где Воробьев? — спросил Буханец.
— Я здесь! — откуда-то сверху послышался сдержанный голос Воробьева.
На лестнице, ведущей на второй этаж, появился сверхбледный Коркин. Одной рукой он держался за перила, другой сжимал целлофановый пакет с изображением легендарного «Титаника». Шедший за ним Воробьев подтолкнул финансиста и когда тот спустился вниз, кинул его в кресло. Коркина бил озноб и весь его облик выражал крайнюю степень подавленности.
Воробьев подошел к нему, взял из рук пакет и высыпал его содержимое на пол. На грязный, некогда пушистый ковер упали толстые пачки долларов в сотенных купюрах.
— Все это добро хранилось в тайнике, под тахтой, — сказал Воробьев. — Здесь допросим или отвезем в лес? Кто эти люди, которые тебя привезли сюда? — спросил он финансиста.
Коркину на секунду захотелось быть героем, но ему и этого ничтожного шанса не дали. Воробьев ударил его под дых, затем схватив за горло, начал душить. Коркин поднял пухлые руки, затряс ими, пытаясь защититься, но кулак Воробьева пробил эту хилую защиту и почти нокаутировал хозяина дома.
— Не надо, я все скажу, — просипел Коркин. — Это люди Расколова, они выследили меня…
Первым шум автомобиля услышал человек, которого они бросили в наручниках в коридоре. Он с трудом поднялся, крадучись подошел к окну и без разбега нырнул в него. Зазвенело разбитой стекло и в помещение потек прохладный ветерок.
— Это вернулись они, — затрясся Коркин, — нас здесь прикончат.
Воробьев выбежал из комнаты и сквозь грязную тюлевую занавеску увидел, как из машины выскочили трое мордоворотов, сходу обнародывая разного калибра стволы. Один из них, в светлых кроссовках, и в кожаной кепочке, крикнул тому, который выбросился из окна: «Андрюха, пока отдыхай, мы сейчас из них сделаем мясной салат…»
Коркин заерзал в кресле, он был на грани безумия.
— Стихни, бухгалтер, и не вздумай открывать рот! — Буханец поднес к лицу Коркина пистолет и вдавил ствол ему в щеку.
— Пока их трое, но, судя по повадкам, им очень нравится стрелять по живым мишеням, — сказал Буханец.
Парень в светлых кроссовках вбежал на крыльцо и сильно даванул на дверь плечом. Двое других начали поднимать с земли выпавшего из окна и, видимо, он им что-то сказал, ибо один из бандитов крикнул тому, кто был на крыльце:
— Макс, Андрюха говорит, в доме засели шестерки Арефьева…Слетай к машине и возьми под сиденьем гранаты, попробуем эту шушваль оттуда выкурить…
Тот, кого назвали Максом, словно ужаленный, отскочил от двери и побежал в сторону калитки, за которой отливал металликом бок «ровера». И, возможно, ему удалось бы преодолеть с десяток метров, если бы его спина, на уровне восьмого позвонка, не оказалась в прицеле пистолета Буханца. Глушитель умалил звук выстрела, раздался ничего не значащий щелчок, однако парень, словно подсеченный на киносъемке конь, как бы споткнулся и плашмя упал на дорожку.
— Еще один сукин сын отбегался, — Буханец взглянул на стоящего рядом Бронислава и подмигнул ему.
Парень явно был захвачен происходящим, от волнения даже взмок. Пот катился по его смуглой щеке, но он его как будто не замечал.
На улице кто-то заполошно, злобно крикнул: «Убили гады Макса!», после чего началась беспорядочная стрельба. Из «ровера», с автоматом в руках, выскочил почти еще подросток и перебежками, словно играя в войну, стал приближаться к дому. И принялся остервенело стрелять короткими очередями, при этом так же неестественно перекатываясь с места на место.
— Давайте, хлопцы, забирайте бухгалтера и рвите к машине, — приказал близнецам Воробьев и увлек всех в другую комнату, куда пули не долетали и где в углу, накрывшись подушкой, сидел финансист. Его била мелкая дрожь, страх парализовал волю. Воробьев подошел к нему и сорвал подушку. Это было неузнаваемое лицо — оказывается, страх искуснее любого хирурга делает пластические операции.
— Подъем, Гриша, и не вздумай корчить из себя инсультника, — Воробьев встряхнул Коркина.
Буханец, подхватив тяжелое кресло, и несколько раз ударил им по решетке… Когда она вместе с оконной рамой со звоном вылетела наружу, в комнату потянулись ароматы, доживающего свои последние дни сада. Близнецы потащили Коркина к окну. Буханец положил подушку на усыпанный мелкими стеклами подоконник.
— Броня, давай этого Иуду сюда! А ты, Димка, сигай вниз, примешь эту вонючую тушу… И с ним бегом к машине…Мы вас прикроем, — Воробьев механическим движением отщелкнул из пистолета обойму, убедился в наличии патронов и снова вставил ее на место…
На противоположной стороне дома звякнуло стекло и выбежавший в коридор Воробьев увидел как один из нападавших пытается залезть в узкое окно. Подошедший Буханец тоже это видел и ждал, когда в проеме покажется лицо, но его опередил Воробьев. Он рукояткой пистолета ударил по пальцам человека и тот, вскрикнув, сорвался вниз.
Автомат молчал, возможно, у стрелявшего молокососа кончились патроны и он так же, перебежками, и перекатами направлялся обратно к «роверу», чтобы заменить магазин…
Воробьев с Буханцом не стали ждать и вернулись в комнату. Она была пуста, возле кресла одиноко лежал целлофановый пакет с деньгами. Воробьев, бросив в пакет коробку с драгоценностями, подхватил его и направился к окну. Одним махом они оказались на земле, нырнули в кусты девясила, окропленного слезами осени.
Они побежали, по лицу били жесткие ветки, лапки крыжовника цепко хватали за одежду, но это уже были вполне преодолимые помехи. Всем существом они ощущали освобождение от пережитого страха, который не умаляется ни богатым опытом былых сражений, ни железной стойкостью…
Они уже были за пределами сада, вступили на хлюпающую пожню, когда позади снова зазвучали короткие автоматные очереди. У Буханца после перенесенного недавно ранения утяжелилось дыхание и он на мгновение задержал бег.
— Уже близко, вон наша машина, — подбодрил его Воробьев. — Не знаю как тебе, а мне близнецы понравились. Не кровожадные и вместе с тем реально оценивают ситуацию.
— Что ты хочешь — современная молодежь, прагматики… Я сейчас за одну затяжку отдал бы получку и два выходных, — Буханец расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, ему казалось, что она мешает дышать полной грудью…
Глава одиннадцатая
В машине Коркина начало рвать и расслабило до такой степени, что он обмочился. Просил остановить машину, однако, его просьбу проигнорировали. Его привезли в офис и под равнодушными взглядами охраны доставили на шестой этаж, в его кабинет. Своими ключами финансист открыл сейф. Нутро его напоминало жилье Коркина, откуда они только что приехали: бумаги и деньги лежали вперемешку с разным канцелярским и другим хламом, начиная от коробок со скрепками и кончая женскими трусиками. И в этом чудовищном беспорядке, смятые, словно использованная туалетная бумага, ютились государственные краткосрочные облигации на более чем 600 тысяч долларов. Однако эксклюзивной находкой оказалась копия расписки, которую он дал на имя Расколова. Речь шла о получении Коркиным 20 тысяч долларов. Деньги лежали в коробке из-под гаванских сигар.
В барахле они также обнаружили новый «браунинг», стопку порнографических открыток, сувенир-сюрприз в виде пениса-зажигалки…
— Зачем тебе столько этой гадости? — Буханец бросил на стол целлофановый кулек, полный фигурных презервативов.
Коркин сидел тут же, угрюмо молчал, время от времени вытирая слезящиеся глаза. Его мокрые губы что-то непроизвольно нашептывали.
— Вставай, бухгалтер, поедем к шефу, — Воробьев все содержимое сейфа смахнул в сумку и передал Зиничу. И тут же позвонил Арефьеву.
В Опалиху приехали поздно вечером. В доме витали кухонные ароматы — Злата что-то изобретала из овощей, грибов и осетровой вырезки. Глаза у нее еще больше погрустнели, но держалась она довольно стойко и даже улыбнулась, когда они вошли в гостиную. Коркин, под охраной Зинича, остался ожидать своей участи в холле.
Когда Арефьев увидел своего финансиста, первым порывом было взять из ящика пистолета и всадить всю обойму в это медузообразное тело. Однако он осознавал и другое: какое-то объяснение между ними все же должно произойти, хотя прекрасно понимал — что бы этот человек ни сказал, чем бы ни объяснил свое поведение, утешения ни для кого не будет. И не будет оправдания.
Коркина посадили на пуфик, напротив кресла Арефьева, и так обрисовалась, так сложилась мизансцена, как будто это племя алеутов собралось решать судьбу своего провинившегося соплеменника. Осталось только снять с него меховые шкуры и посадить на льдину, которую оттолкнут и она поплывет в промозглые дали.
Допрос Коркина фиксировал на видеокамеру Воробьев.
И снова Коркиным овладела маета, несдерживаемая дрожь и он, чтобы унять ее, зажал руки между толстых ляжек.
Арефьев ждал. Смотрел на своего раздавленного страхом финансиста, молчал и слушал доклад Голощекова. Когда тот кончил говорить, слово взял Воробьев и принялся демонстрировать неопровержимые улики в виде «левых» облигаций, расписки, на выдачу кому-то огромных сумм денег, не подкрепленных никакими документами. Целлофановый пакет с деньгами и ювелирными изделиями, конфискованными на квартире у Коркина, лежал у ног Арефьева, деньги уже пересчитали — без трехсот тысяч два миллиона долларов…
— Скажи, Гриша, на чем ты, сукин сын, попался?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27