Они были светлы и спокойны, но не мигали, не вопрошали и не внимали. В уголке левого глаза скопилось мокро, и Путин своей маской-шапочкой неловко вытер эти уже успевшие охладиться капли влаги.
Причину смерти Шторма он обнаружил не сразу. Это был дюралевый осколок, по форме напоминающий равнобедренный треугольник. Он впился в шею, чуть ниже затылочной впадины и, видимо, рассек позвоночник. "Это предназначалось мне", -- президент поднял к небу голову и подобно волку-одиночке завыл. Что-то невыразимо горькое вырывалось из груди и, вырываясь, заставляло его издавать эти нечеловеческие звуки. "Вот и все, теперь ты можешь и сам подыхать", -Путин прикрыл полковнику веки и, взяв его автомат и две гранаты, поднялся. Он думал о Сайгаке и даже окинул взглядом пространство, медленно выходящее из ночи, но ничего не заметил.
Он пытался сфокусировать мысли, но они подобно солнечным зайчикам, разбегались в затуманенном сознании. Вопрос был простой: кто стрелял по вертолету? Он даже снял с плеча оба автомата и осмотрел подствольники -гранаты были в гнездах. Но как ни странно, догадка, что по вертолету он не сделал выстрела, его не расстроила. Значит, в том, что он разлетелся на куски, их заслуги и нет...Не вины, а именно "заслуги", как про себя прокомментировал Путин. Появилась мысль об американской спецгруппе, но это было так чуждо его ощущениям, что он отбросил эту мысль, как очень далекую от его конкретных переживаний...
Он вышел на поляну, где пахло жженым горючим и алюминием. Ноги то и дело натыкались на обломки, ступали в сгоревшую траву, шли по всюду раскиданным зеленым прямоугольничкам. Они липли к ногам, порхали в предутренних воздушных ручейках и один из них он поймал и поднес к глазам. Это была новенькая сто долларовая купюра. Он вспомнил посадку в вертолет и двух человек, которые вместе с Барсом заносили в него большие баулы...На обожженном кусте вереска, влекомый воздушным потоком, колыхался светлый лоскут от одеяния Эмира. И как насмешка -- внизу куста, оскалившись, с открытыми глазами застыла его мертвая голова...
И вдруг в абсолютной тишине он услышал стон и пошел на него. Была мысль о Сайгаке, но когда он приблизился почти к краю ущелья, увидел лежащего человека без ноги. Он был на спине, голова откинута назад, нос и борода просяще вздернуты к небу. Приблизившись к человеку, Путин увидел белую повязку, которая охватывала грудь и на которой отпечатались темные пятна. Человек что-то силился сказать и, судя по всему, он говорил на своем, непонятном Путину, языке. Но когда человек открыл глаза, Путин узнал его -этот взгляд нельзя было спутать ни с каким другим. Но сейчас это был другой взгляд -- отстраненный, страдающий. Часть бороды была сожжена, от нее несло палеными волосами, и рука, лежащая на груди, тоже напоминала головешку.
Глаза смотрели вопросительно и недоуменно. Путин, тоже не отрываясь, вглядывался в лицо врага. "Здравствуй, Шамиль, -- сказал он и не поверил своим словам. -- Скажи, чем я могу тебе помочь?" Но тот не в силах был шевелить языком. Однако стонать перестал. Смотрел, изучающе и, как будто не доверяя себе, то отводил взгляд, то снова впивался в лицо подошедшего русского. Наконец выдавил: "Пи-ить..." Рука просяще вяло поднялась от груди и легла рядом с коленом Путина. "Подожди, -- Путин достал из карманчика аптечку и вскрыл ее. Разломил ампулу с морфием и набрал его в шприц. -- Тебе сейчас полегчает, потерпи минутку..."-- Он взял Тайпана за руку и оголил ее. Она не сопротивлялась, была вялая с дряблой бледной кожей. Когда делал укол, Тайпан отвернулся и Путину показалось, что его голова мертво отпала и он даже наклонился, прислушался к его дыханию. Но нет, сердце его жило, о чем говорили сильно набухшая сонная артерия, тяжелое с присвистом дыхание...
Он хотел спросить у раненого -- почему его бросили, но посчитал такой вопрос пустым. Да и сам еще чувствовал себя прескверно -- кружилась голова и было ощущение невесомости, оторванности от всего окружающего. Но глядя на страдания Тайпана, все личное почему-то отходило на задний план. Он вдруг поймал себя на том, что хочет помочь ему, как-то облегчить его физические мучения.
Отойдя в сторону, он нарвал большой пук травы и, сложив его надвое, положил Тайпану под голову. И, видимо, наркотик стал действовать, ибо до него донеслись слова Шамиля: "Я знал, что ты рано или поздно сюда придешь...Но жизнь так устроена -- всему наступает конец, -- Тайпан повернул к нему голову, но глаза не открыл. -- Скажи, кто убил Джохара?" "Не я," -ответил Путин. "Тогда ты убей меня," -- в уголке глаза эмира показалась влажная искорка. Она накапливалась и наконец быстрой струйкой растеклась по щеке. Путин поднял глаза, глянул на приходящее утро, безрадостное, пахнущее сгоревшей соляркой и кровью. "Ты в руках своего Бога, -- сказал Путин, продолжая смотреть на небо, -- он пусть и решает, что с тобой делать. -- Он отстегнул от ремня фляжку и положил рядом с раненым. -- Все могло бы быть по-другому, извини..." "Подожди...Если бы ты дал нам свободу, было бы все по-другому, а так..." "Кто ведет войну ради человеколюбия, тот победит врагов -- это не я сказал, один умный китаец. -- Твои воины отрезали иноверцам головы, мирных людей продавали в рабство, творили самосуд. И в конце концов забыли о главной цели, превратились в человеконенавистников... Из всех преступлений самое тяжкое -- это бессердечие". "Нет, самое тяжкое -презирать своих врагов. У каждого из нас своя правда, а как узнать -- у кого ее больше? Только одно средство -- спросить у своего народа. А мой народ -за отделение от вас. И я должен был ему подчиниться". "А я тоже должен следовать воле своего народа, а он за целостность России. И как нам разделить это? Кто может нас рассудить? Только ничего не говори об Аллахе, ибо говоря о нем, вы лицемерите и искажаете идею своего Бога." "Аллах агбар, -- это было сказано почти шепотом, с губ Тайпана скатился воздушный пузырь и он стал задыхаться. Однако справился с удушьем и снова повернул лицо к Путину. -- Если бы у нас было хотя бы половина той техники...танков, самолетов, вы бы нас не выгнали в горы..." "Ты ошибаешься: нет в мире другого народа, кроме русского, который сделал то, что он сделал в годы Великой войны. Одолел фашизм, одолеет террор, экстремизм. Ты, наверное, не знаешь, что "если царство разделится само в себе, не может устоять царство; и если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот." (Марк, гл.3, ст. 24). "У меня к тебе просьба: когда завоюешь нас окончательно, не мсти моему тепу. Не мсти народу, он не виноват..." "Да, твой народ не виноват, вся неискупная вина лежит на фанатиках и непримиримых душах..." "Так всегда было и будет... -- Тайпан издал стон и грудь его стала часто, напряженно вздыматься. И почти беззвучно закончил: -- Уходи, дай мне спокойно умереть...я слышу, как рушатся ваши города..."
Президент поднялся и неуверенной походкой направился к спуску в ущелье. В лицо веял прохладный ветерок. Невдалеке, в вересковой рощице, прокричала птаха и не было в ее голосе ни страха, ни тревоги... И вдруг он замедлил шаг, затем и вовсе остановился. Замерев возле остроугольного камня, он что-то обдумывал свое. И, развернувшись, пошел назад.
Он долго стоял над врагом. Потом скинул с плеча автомат Шторма, извлек из него рожок, а из него -- один патрон, который он тут же вложил в патронник. Затем из подствольника вынул гранату. Наклонился и положил автомат рядом с флягой. Не оборачиваясь, снова взял курс на южный створ ущелья.
Большие валуны он обходил, на мелких россыпях старался удержать равновесие, что давалось ему не без труда. Птаха снова дала о себе знать, но на этот раз в ее голосе был вызов.
Выстрел прозвучал так, как звучит первый гром -- неожиданно и как бы предвещая что-то изменить. Он оглянулся и увидел Тайпана, поднявшегося по пояс с земли, едва удерживающего в руках автомат. А пуля-дура, видимо, не подвластная его слабой руке, стукнулась о камень и, искря, изменила направление, и по слепой случайности пересеклась с его движением. В правой ноге, чуть выше колена, обозначился ожог и лишь теплота, которая вдруг пролилась на голень, подсказала, что он ранен. Он еще раз оглянулся, но Тайпана не увидел, видимо, тот снова упал на землю.
Присев на небольшой камень, он ножом разрезал штанину и увидел рваную, рыхлую каверну, из которой густо сочилась кровь. Сваляв бинт, он перетянул ляжку и другим бинтом перевязал рану. "Сукин сын, -- сказал про себя Путин и неизвестно, к кому относились эти слова. -- Балда, расквасился, пожалел волк кобылку,.." -- он сплюнул клейкой слюной и поднялся. И по мере того, как спускался к ущелью, нога все больше и больше наливалась свинцовой тяжестью. Делалась каменной, неостойчивой. Боль поднималась выше, к паху, и ниспадала к ступне. "А может, -- вяло пронеслось в голове, -- Ельцин предупреждал меня, чтобы я не гнал тройку во весь дух? Может, он во мне разглядел то, о чем сам я не догадывался -- все время стремлюсь бежать впереди времени? Но ведь не дистанция губит, а слишком ретивый темп... Он вспомнил последние слова Тайпана и подумал: "А ведь он прав, если промедлить, не только отдельные дома, но и целые города будут лежать в руинах, ибо это только начало. Человечество может содрогнуться от действий объединенного терроризма... Апокалипсис, будь он проклят..."
В светлых кудряшках тумана, как и накануне, разглядел загородку, за которой, махая хвостами, фыркали лошади и он подумал, что, наверное, они хотят пить и самого охватила жажда. Он взглянул вдоль ущелья и увидел на западной его стене лучи всходящего солнца, но это не ободрило.
Первый убитый боевик, который попался ему, тоже лежал с открытыми глазами. Почти старик, а, может, это смерть сделала его таким...Толстые, наработанные пальцы, мертвой хваткой держали автомат, вторая рука едва не дотянулась до раны на шее...
Он шел и считал: шесть, десять, два тела без головы, двенадцать...трупы, разорванные на несколько частей -- видимо, следствие разрыва мин.
Пахло утренней свежестью и ночным безумием, которое всюду оставило свои отпечатки. Еще совсем юнец, с кинжалом с рукояткой из червленого серебра, умер в сидячем положении, прислонившись спиной к стене. В глаза бросились его рваные кроссовки, из-под простеньких брючат выглядывали синие, видимо, давно не стиранные носки в зеленую клетку. Паренек тоже широко раскрытыми глазами взирал на мир, но ничего не видел. Как ничего не видели те, кто еще с прошлого вечера лежали у гранатомета и миномета. Путин подошел к юнцу и, стараясь не наступать на подтеки крови, закрыл ему глаза.
Смерть уравняла убитых: он насчитал восемнадцать тех, кто пришел в ущелье и шестеро тех, кто уже там находился к началу боя -- прислуга гранатомета и миномета. Своих он узнал по ботинкам и шапочкам, на которых белели знаки отличия -- белый кружок величиной с новый рубль.
Изербекова пуля достала, когда он наклонялся, чтобы взять из пирамидки очередную мину. Он и лежал с миной, зажатой в руках. Гулбе оторвало ноги в тот момент, когда он направлялся к Изербекову -- попал под брошенную боевиками связку гранат. Воропаев, как и чеченец-юнец сидел у стены, автомат был сброшен в пространство, ограниченное широко расставленными ногами. И оба пистолета находились тут же. Вокруг него блестели покрытые росой гильзы. Их было так много, что Путин даже огляделся, поискал глазами другое оружие, из которого могли бы еще стрелять. Но заметил десантный нож с буро-темными подтеками на лезвии. Рядом -- два невооруженных боевика, у обоих колотые раны. Здесь явно шла рукопашная схватка.
Он остановился, боль стала острой, почти непереносимой. Присел возле Воропаева, но почувствовав тошнотворный запах прокисающей крови, поднялся и отошел к кусту жимолости. И оттуда он начал другой счет: тех, кто лежал в разных позах и в разных одеждах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67