многие массмедиа погнали заметки о пожаре на военном объекте, недостаточном финансировании Министерства обороны и пожарных. Главное, что смысла этого события никто так и не понял.
Полковник сорвал целлофан с новой хрустящей пачки «Честерфилд» и откинулся на спинку кресла. Неторопливо помяв фильтр, он закурил, с шумом выдыхая дым. Седой пласт его растекался по воздуху, перемешиваясь, словно молоко с морской водой.
Розыск крутится на всю катушку. Даже по громким, общественно значимым делам об убийствах известных людей, о взрывах, о коррупции розыскное колесо не было разогнано до такой степени. Государственные границы максимально закрыты. Милиция отрабатывает свой «контингент» от уголовников до бомжей. Контрразведка – свой. Достается всем. Уцелевшая агентура вызвана из закромов родины и включена в работу. Подключилась СВР.
Однако результат небольшой.
В первую очередь надо искать диски и транскодер. Но и сам Пилат, лично, представляет угрозу обществу. Мало того, что он с легкостью расстреливает всех подвернувшихся под руку, но еще знает принципы кодирования секретных сетей и может снова их вскрыть. Почему бы завтра ему не залезть в сети Центробанка или любого другого банка и не устроить второй дефолт?
Дело сугубо неординарное. Если пообещать Баркасу снисхождение, а'то и полное освобождение от уголовной ответственности в случае его сотрудничества с органами безопасности, то, возможно, он пойдет на это. Кроме него, Пилата никто не знает в лицо. К тому же если Баркас действительно от того сбежал, то подельник будет охотиться за ним до конца. Пилат не должен оставить Баркаса в живых. По крайней мере до этого дня он не оставлял никого.
Каледин подходил к наметкам возможного оперативного плана, когда его отвлек телефон. Уже по тембру звонка полковник безошибочно научился отличать аппараты: высокий и звонкий – городской, низкий и ровный – прямой телефон генерала Волкова, звеняще-сочный и громкий – аппарат закрытой связи.
По городскому звонил Зайцев.
– Только что сообщили, что ночью при попытке к бегству убит Лодочников.
– Как убит? – медленно произнес полковник, будто в ледяную прорубь провалился.
Со смертью Баркаса рушились все оперативные планы, и теперь следствие начнет буксовать. Какой смысл докладывать Волкову о желании Лодочникова помогать следствию и как объяснить, что составление фоторобота Пилата отложили до утра? Причин было много, и все объективные, но как объяснить это генералу? А как он объяснит все директору, а тот президенту? Просто земля из-под ног уходит.
– Кто его убил? – спросил Каледин.
– Лодочников разыграл самоубийство. Охранник сунулся в камеру. Тот его по голове, забрал дубинку и к выходу. Там еще двоих отмолотил. Выбежал на улицу, а тут случайно милицейский наряд подъехал. Одного Лодочников дубинкой ударил, а второй, не будь дураком, за автомат схватился. Когда «Скорая» приехала, Лодочников уже умер.
– Вот зараза! Не могли кого-нибудь другого застрелить! – в сердцах выругался полковник. Машинально вытащив из пачки вторую сигарету, он отправил ее в рот. То ли мертвеца ругал Каледин, то ли чересчур меткого стрелка. – Никогда бы не поверил, что это случайно. Надо сказать ребятам, чтобы проверили как следует этого сержанта, а заодно и всю дежурную смену изолятора.
– Что делать будем? – ждал указаний Зайцев.
– Что, что, – соображал Каледин. – Сколько с ним в камере человек сидит?
– Не знаю, а что?
– Поедем в изолятор. Будем беседовать со всеми.
* * *
Известие о ночном происшествии быстро облетело изолятор временного содержания, наполнив атмосферу бетонных коробок неприятным духом. Хулиган, чуть было не рванувший на волю вслед за Баркасом, от всей своей заскорузлой души благодарил бога, что этого не сделал. Случись иначе, он сейчас вполне мог бы разделить участь беглеца и вместе с ним лежать в холодильнике ментовского морга в ожидании вскрытия.
Работяга, еще недавно покушавшийся с Хулиганом на Баркаса, также заметно притух, опасаясь, как бы его не приплели еще и к этому делу.
Больше других общавшийся с Баркасом, Сухарик находился в полушоковом состоянии, не находя себе места. Он то сидел неподвижно, глядя в одну точку, то начинал нервно метаться по камере, вызывая недовольство Хулигана.
Утром Хулигана вызвали на допрос. После часового отсутствия он вернулся в камеру и недовольно сообщил:
– Я думал, меня по моему делу вытащили, а это из-за побега. Все спрашивали: что да как? С кем, мол, он «кентовался», с кем последним разговаривал…
Хулиган с ухмылочкой посмотрел на Сухарика и продолжил монолог:
– А мне это надо? Мне бы со своими делами разобраться, а не в чужие базары лезть.
Он занял свое место на нарах и демонстративно от всех отвернулся.
Через пять минут крашеная дверь снова открылась. Мордатый охранник позвал на допрос работягу.
Экскаваторщика не было примерно с полчаса, а когда он вернулся, то подтвердил, что и его вызывали из-за попытки побега сокамерника и спрашивали о времени пребывания Баркаса в камере. Естественно, ничего путного рассказать операм работяга не мог, и его вернули в камеру.
То же самое повторилось и с худощавым мужиком-воришкой. Задавали те же вопросы, спрашивали, с кем общался, о чем говорил… По возвращении он бросил многозначительный взгляд на Сухарика, и тому стало понятно, что сокамерники перевели все стрелки на него. Вероятно, поэтому его самого держат напоследок.
Послышались шаги надзирателя. Дверь в очередной раз распахнулась, и раздалась громкая, рассчитанная на глухих команда:
– Калякин, на допрос!
Сухарик обреченно поднялся и, сцепив руки за спиной, отправился к выходу. По длинному коридору с решетками арестанта доставили на место.
– Стой! Лицом к стене!
Пришли. Сухарик уперся мордой в стену и, пока его не позвали, разглядывал мелкие трещинки на штукатурке.
Серая комната для допросов была похожа на пресс-центр. За столом несколько человек в костюмах с селедками. На штативе у окна – видеокамера. На столе магнитофон с микрофоном… Чем не пресс-конференция улизнувшего из логова врага разведчика?
– Здравствуйте, Александр Викторович. Проходите, садитесь, – не по-протокольному встретил Сухарика Каледин.
– Здравствуйте… – слегка растерялся тот и, обойдя стол, присел на жесткую арестантскую табуретку, лицом к объективу.
– Ты слышал, что произошло ночью? – спросил Каледин.
– Да, чего ж! Тюремный телеграф работает исправно, – подтвердил Калякин. – Из нашей камеры зэк убежал, а его, говорят, застрелили. Может, врут, конечно. Не знаю я, начальник.
– Не врут, все верно, – согласился полковник и, вытащив пачку «Честерфилда», предложил ее арестанту: —. Хочешь закурить?
– Нет, спасибо. Я в детстве завязал, – вежливо отказался Сухарик, не успевший отвыкнуть от нормальной жизни и привыкнуть к тюремной. Сигарета еще не стала для него привычной единицей обмена – тюремным долларом.
– С Баркасом вы находились в одной камере? – перешел к делу Каледин.
– А вы что – не в курсе? Находились, – согласился Сухарик, не делая из этого тайну, и тут же пояснил: – Но бежать с ним я не собирался.
– Вы общались? – последовал следующий вопрос.
– Ну, так… Особо нет, – расплывчато ответил арестант. Он не был настроен на откровенность с ментами, засадившими его за решетку. – Там все общаются.
– Говорили о чем? – не унимался полковник.
– Баркас спрашивал меня, за что я в хату попал, – ответил парень. – Как раньше жил. Чем занимался.
– И?
– Я ответил, что, мол, приемник толкнул, а он краденый оказался. Да что вы, сами не знаете, что ли!
– А вот твои сокамерники говорят, что вы с Баркасом подружились и держались вместе, – с укором произнес Каледин, уличая арестанта в неточности.
– Да врут они все, начальник! – не согласился Сухарик. – Этот длинный с другим мужиком на Баркаса наезжали и на меня, а он их приструнил. Вот теперь и болтают, козлы!
– Послушай, Александр. Давай поговорим, как мужики. Брось дурака валять: «Нача-альник». Я же знаю, что ты не уголовник и сюда попал случайно. Давай обойдемся без понтов, – добросердечно посоветовал полковник. – Мне важно знать, что говорил тебе Баркас перед побегом. Он совершил опасное преступление. Понимаешь?
Сухарик согласно кивнул. Он действительно не считал себя уголовником и не был им. Манера общения «начальника» и доверительный тон ему польстили.
– Все мы тут не ангелы, – ответил он.
– О чем вы говорили? Припоминали «гражданку»? – помогал вспоминать Каледин. – Ты в армии служил?
– Служил, – ответил Калякин. – Связистом… На всю жизнь запомнил. И как в первый день службы сержант меня в столовке отмудохал, тоже запомнил. «Эр стопятку» на плечах два года таскал – с ней Муму хорошо топить.
– Ну, раз служил, должен понимать, что применение оружия – серьезное ЧП – погиб человек, и это будет тщательно расследоваться. Мы как раз этим и занимаемся. Мы с коллегой из военной прокуратуры, – запоздало представился Каледин. – Пока мы просто с тобой беседуем, без протокола.
– А-а, – с некоторым облегчением произнес Сухарик. – Я думал, вы из милиции.
Опасливо покосившись на видеокамеру, арестант выдвинул встречные условия сотрудничества:
– А камера?
– Камера выключена, – соврал полковник. – Можешь подойти и посмотреть.
Прием неновый – просто на фасаде «Панасоника» не было светящегося красного глазка, к которому все привыкли.
– Да о разном говорили. О бабах, например… – потеплел задержанный.
– Ты понимаешь, что мы тут не для этого, – поправил его Каледин. – Что еще? Меня интересует его последнее дело, вернее, преступление и сообщник.
– Да чушь какую-то он нес. Говорил, ночью, может, крестины себе устрою, – припомнил арестант. – Мол, терять мне нечего… Я думал, чего это он в религию поперся? Какие, в задницу, крестины!
– На блатном жаргоне «крестины» – это побег, – пояснил Зайцев. – Что-то ты темнишь, парень. Дурака валяешь. Все на тебя показали, что вы шептались в углу, а ты ничего не слышал? Не хочешь как человек разговаривать, будем иначе общаться. Хочешь узнать две важные новости?
– Не очень, – с опаской покосился на него Сухарик. – Лучше жить без новостей. Я и телик не смотрю.
– Наплевать! – жестко оборвал его майор. – С какой начать?
– Естественно, с хорошей, – с надеждой ответил Сухарик.
– Ты влип в плохую историю. Тебе будет очень трудно выбраться, – склонившись к самому уху арестанта, произнес Зайцев. – По твоей статье тебе хороший срок светит. А еще подготовка побега, повлекшего тяжкие последствия. Я бы на твоем месте память напряг.
– Так это была хорошая новость? – грустно усмехнулся Калякин. – Тогда, может, не стоит о плохом? Лучше о девочках.
– Мы будем вместе, пока не закончится расследование, – загадочно обрисовал перспективы будущего майор. – И это плохая новость. Для тебя.
– А чего – вы мне не противны, – усмехнулся Сухарик. – Сядем в одну камеру, посидим…
– Ну ты, шутник! Вспоминай скорее, или мы сейчас пару охранников пригласим – пусть они из тебя показания выбивают как могут! – недвусмысленно пригрозил суровый майор. – Или в другую камеру переведут, к «петухам»…
– Э! Я не люблю курятины! – живо возразил Сухарик.
Зайцев поднялся, как медведь. Неторопливо и многозначительно начал снимать с руки часы…
– Давай! Вспоминай скорей! – грозно рявкнул он, всем видом показывая, что его терпение лопнуло.
– Вы чего, мужики! – приподнялся парень.
– Сидеть! – приказал Зайцев и, схватив арестанта за шиворот, одним движением приподнял его над стулом.
Майор не собирался его бить, он просто играл в плохого следователя. Играл хорошо, талантливо и с азартом. Хотя, с другой стороны, с учетом особых обстоятельств ни один прокурор не стал бы поднимать шум из-за недоказуемого мордобоя, если бы это пошло на пользу делу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Полковник сорвал целлофан с новой хрустящей пачки «Честерфилд» и откинулся на спинку кресла. Неторопливо помяв фильтр, он закурил, с шумом выдыхая дым. Седой пласт его растекался по воздуху, перемешиваясь, словно молоко с морской водой.
Розыск крутится на всю катушку. Даже по громким, общественно значимым делам об убийствах известных людей, о взрывах, о коррупции розыскное колесо не было разогнано до такой степени. Государственные границы максимально закрыты. Милиция отрабатывает свой «контингент» от уголовников до бомжей. Контрразведка – свой. Достается всем. Уцелевшая агентура вызвана из закромов родины и включена в работу. Подключилась СВР.
Однако результат небольшой.
В первую очередь надо искать диски и транскодер. Но и сам Пилат, лично, представляет угрозу обществу. Мало того, что он с легкостью расстреливает всех подвернувшихся под руку, но еще знает принципы кодирования секретных сетей и может снова их вскрыть. Почему бы завтра ему не залезть в сети Центробанка или любого другого банка и не устроить второй дефолт?
Дело сугубо неординарное. Если пообещать Баркасу снисхождение, а'то и полное освобождение от уголовной ответственности в случае его сотрудничества с органами безопасности, то, возможно, он пойдет на это. Кроме него, Пилата никто не знает в лицо. К тому же если Баркас действительно от того сбежал, то подельник будет охотиться за ним до конца. Пилат не должен оставить Баркаса в живых. По крайней мере до этого дня он не оставлял никого.
Каледин подходил к наметкам возможного оперативного плана, когда его отвлек телефон. Уже по тембру звонка полковник безошибочно научился отличать аппараты: высокий и звонкий – городской, низкий и ровный – прямой телефон генерала Волкова, звеняще-сочный и громкий – аппарат закрытой связи.
По городскому звонил Зайцев.
– Только что сообщили, что ночью при попытке к бегству убит Лодочников.
– Как убит? – медленно произнес полковник, будто в ледяную прорубь провалился.
Со смертью Баркаса рушились все оперативные планы, и теперь следствие начнет буксовать. Какой смысл докладывать Волкову о желании Лодочникова помогать следствию и как объяснить, что составление фоторобота Пилата отложили до утра? Причин было много, и все объективные, но как объяснить это генералу? А как он объяснит все директору, а тот президенту? Просто земля из-под ног уходит.
– Кто его убил? – спросил Каледин.
– Лодочников разыграл самоубийство. Охранник сунулся в камеру. Тот его по голове, забрал дубинку и к выходу. Там еще двоих отмолотил. Выбежал на улицу, а тут случайно милицейский наряд подъехал. Одного Лодочников дубинкой ударил, а второй, не будь дураком, за автомат схватился. Когда «Скорая» приехала, Лодочников уже умер.
– Вот зараза! Не могли кого-нибудь другого застрелить! – в сердцах выругался полковник. Машинально вытащив из пачки вторую сигарету, он отправил ее в рот. То ли мертвеца ругал Каледин, то ли чересчур меткого стрелка. – Никогда бы не поверил, что это случайно. Надо сказать ребятам, чтобы проверили как следует этого сержанта, а заодно и всю дежурную смену изолятора.
– Что делать будем? – ждал указаний Зайцев.
– Что, что, – соображал Каледин. – Сколько с ним в камере человек сидит?
– Не знаю, а что?
– Поедем в изолятор. Будем беседовать со всеми.
* * *
Известие о ночном происшествии быстро облетело изолятор временного содержания, наполнив атмосферу бетонных коробок неприятным духом. Хулиган, чуть было не рванувший на волю вслед за Баркасом, от всей своей заскорузлой души благодарил бога, что этого не сделал. Случись иначе, он сейчас вполне мог бы разделить участь беглеца и вместе с ним лежать в холодильнике ментовского морга в ожидании вскрытия.
Работяга, еще недавно покушавшийся с Хулиганом на Баркаса, также заметно притух, опасаясь, как бы его не приплели еще и к этому делу.
Больше других общавшийся с Баркасом, Сухарик находился в полушоковом состоянии, не находя себе места. Он то сидел неподвижно, глядя в одну точку, то начинал нервно метаться по камере, вызывая недовольство Хулигана.
Утром Хулигана вызвали на допрос. После часового отсутствия он вернулся в камеру и недовольно сообщил:
– Я думал, меня по моему делу вытащили, а это из-за побега. Все спрашивали: что да как? С кем, мол, он «кентовался», с кем последним разговаривал…
Хулиган с ухмылочкой посмотрел на Сухарика и продолжил монолог:
– А мне это надо? Мне бы со своими делами разобраться, а не в чужие базары лезть.
Он занял свое место на нарах и демонстративно от всех отвернулся.
Через пять минут крашеная дверь снова открылась. Мордатый охранник позвал на допрос работягу.
Экскаваторщика не было примерно с полчаса, а когда он вернулся, то подтвердил, что и его вызывали из-за попытки побега сокамерника и спрашивали о времени пребывания Баркаса в камере. Естественно, ничего путного рассказать операм работяга не мог, и его вернули в камеру.
То же самое повторилось и с худощавым мужиком-воришкой. Задавали те же вопросы, спрашивали, с кем общался, о чем говорил… По возвращении он бросил многозначительный взгляд на Сухарика, и тому стало понятно, что сокамерники перевели все стрелки на него. Вероятно, поэтому его самого держат напоследок.
Послышались шаги надзирателя. Дверь в очередной раз распахнулась, и раздалась громкая, рассчитанная на глухих команда:
– Калякин, на допрос!
Сухарик обреченно поднялся и, сцепив руки за спиной, отправился к выходу. По длинному коридору с решетками арестанта доставили на место.
– Стой! Лицом к стене!
Пришли. Сухарик уперся мордой в стену и, пока его не позвали, разглядывал мелкие трещинки на штукатурке.
Серая комната для допросов была похожа на пресс-центр. За столом несколько человек в костюмах с селедками. На штативе у окна – видеокамера. На столе магнитофон с микрофоном… Чем не пресс-конференция улизнувшего из логова врага разведчика?
– Здравствуйте, Александр Викторович. Проходите, садитесь, – не по-протокольному встретил Сухарика Каледин.
– Здравствуйте… – слегка растерялся тот и, обойдя стол, присел на жесткую арестантскую табуретку, лицом к объективу.
– Ты слышал, что произошло ночью? – спросил Каледин.
– Да, чего ж! Тюремный телеграф работает исправно, – подтвердил Калякин. – Из нашей камеры зэк убежал, а его, говорят, застрелили. Может, врут, конечно. Не знаю я, начальник.
– Не врут, все верно, – согласился полковник и, вытащив пачку «Честерфилда», предложил ее арестанту: —. Хочешь закурить?
– Нет, спасибо. Я в детстве завязал, – вежливо отказался Сухарик, не успевший отвыкнуть от нормальной жизни и привыкнуть к тюремной. Сигарета еще не стала для него привычной единицей обмена – тюремным долларом.
– С Баркасом вы находились в одной камере? – перешел к делу Каледин.
– А вы что – не в курсе? Находились, – согласился Сухарик, не делая из этого тайну, и тут же пояснил: – Но бежать с ним я не собирался.
– Вы общались? – последовал следующий вопрос.
– Ну, так… Особо нет, – расплывчато ответил арестант. Он не был настроен на откровенность с ментами, засадившими его за решетку. – Там все общаются.
– Говорили о чем? – не унимался полковник.
– Баркас спрашивал меня, за что я в хату попал, – ответил парень. – Как раньше жил. Чем занимался.
– И?
– Я ответил, что, мол, приемник толкнул, а он краденый оказался. Да что вы, сами не знаете, что ли!
– А вот твои сокамерники говорят, что вы с Баркасом подружились и держались вместе, – с укором произнес Каледин, уличая арестанта в неточности.
– Да врут они все, начальник! – не согласился Сухарик. – Этот длинный с другим мужиком на Баркаса наезжали и на меня, а он их приструнил. Вот теперь и болтают, козлы!
– Послушай, Александр. Давай поговорим, как мужики. Брось дурака валять: «Нача-альник». Я же знаю, что ты не уголовник и сюда попал случайно. Давай обойдемся без понтов, – добросердечно посоветовал полковник. – Мне важно знать, что говорил тебе Баркас перед побегом. Он совершил опасное преступление. Понимаешь?
Сухарик согласно кивнул. Он действительно не считал себя уголовником и не был им. Манера общения «начальника» и доверительный тон ему польстили.
– Все мы тут не ангелы, – ответил он.
– О чем вы говорили? Припоминали «гражданку»? – помогал вспоминать Каледин. – Ты в армии служил?
– Служил, – ответил Калякин. – Связистом… На всю жизнь запомнил. И как в первый день службы сержант меня в столовке отмудохал, тоже запомнил. «Эр стопятку» на плечах два года таскал – с ней Муму хорошо топить.
– Ну, раз служил, должен понимать, что применение оружия – серьезное ЧП – погиб человек, и это будет тщательно расследоваться. Мы как раз этим и занимаемся. Мы с коллегой из военной прокуратуры, – запоздало представился Каледин. – Пока мы просто с тобой беседуем, без протокола.
– А-а, – с некоторым облегчением произнес Сухарик. – Я думал, вы из милиции.
Опасливо покосившись на видеокамеру, арестант выдвинул встречные условия сотрудничества:
– А камера?
– Камера выключена, – соврал полковник. – Можешь подойти и посмотреть.
Прием неновый – просто на фасаде «Панасоника» не было светящегося красного глазка, к которому все привыкли.
– Да о разном говорили. О бабах, например… – потеплел задержанный.
– Ты понимаешь, что мы тут не для этого, – поправил его Каледин. – Что еще? Меня интересует его последнее дело, вернее, преступление и сообщник.
– Да чушь какую-то он нес. Говорил, ночью, может, крестины себе устрою, – припомнил арестант. – Мол, терять мне нечего… Я думал, чего это он в религию поперся? Какие, в задницу, крестины!
– На блатном жаргоне «крестины» – это побег, – пояснил Зайцев. – Что-то ты темнишь, парень. Дурака валяешь. Все на тебя показали, что вы шептались в углу, а ты ничего не слышал? Не хочешь как человек разговаривать, будем иначе общаться. Хочешь узнать две важные новости?
– Не очень, – с опаской покосился на него Сухарик. – Лучше жить без новостей. Я и телик не смотрю.
– Наплевать! – жестко оборвал его майор. – С какой начать?
– Естественно, с хорошей, – с надеждой ответил Сухарик.
– Ты влип в плохую историю. Тебе будет очень трудно выбраться, – склонившись к самому уху арестанта, произнес Зайцев. – По твоей статье тебе хороший срок светит. А еще подготовка побега, повлекшего тяжкие последствия. Я бы на твоем месте память напряг.
– Так это была хорошая новость? – грустно усмехнулся Калякин. – Тогда, может, не стоит о плохом? Лучше о девочках.
– Мы будем вместе, пока не закончится расследование, – загадочно обрисовал перспективы будущего майор. – И это плохая новость. Для тебя.
– А чего – вы мне не противны, – усмехнулся Сухарик. – Сядем в одну камеру, посидим…
– Ну ты, шутник! Вспоминай скорее, или мы сейчас пару охранников пригласим – пусть они из тебя показания выбивают как могут! – недвусмысленно пригрозил суровый майор. – Или в другую камеру переведут, к «петухам»…
– Э! Я не люблю курятины! – живо возразил Сухарик.
Зайцев поднялся, как медведь. Неторопливо и многозначительно начал снимать с руки часы…
– Давай! Вспоминай скорей! – грозно рявкнул он, всем видом показывая, что его терпение лопнуло.
– Вы чего, мужики! – приподнялся парень.
– Сидеть! – приказал Зайцев и, схватив арестанта за шиворот, одним движением приподнял его над стулом.
Майор не собирался его бить, он просто играл в плохого следователя. Играл хорошо, талантливо и с азартом. Хотя, с другой стороны, с учетом особых обстоятельств ни один прокурор не стал бы поднимать шум из-за недоказуемого мордобоя, если бы это пошло на пользу делу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66