Ее директор вызывал к себе, такую снял стружку — что-то потрясающее. Мне Людмила рассказывала. Дир ее спросил, зачем она на кросс ходила, а та говорит — из солидарности с теми, кто в Финляндии. Представляешь дуреху? А он ей говорит: ага, говорит, значит, пойти на кросс покрасоваться своей солидарностью вы можете, а хорошо учиться вам представляется скучным делом? А вы подумали, говорит, о том, что ваш дядя дерется сейчас на фронте за то, чтобы вы имели возможность спокойно приобретать знания? Ну и пошел, и пошел. Знаешь нашего дира — он уж сумеет пропесочить так, что будь спокоен! Вышла от него эта дуреха вся зарёванная…
— Ты потише, — буркнул Сергей, — заладил — «дуреха, дуреха»… вовсе она не такая уж…
Володя смутился:
— Да нет, я ведь так, не со зла. Вообще-то Николаева мне очень не нравится, скажу прямо, но, конечно, она девчонка неглупая. Просто сейчас она ведет себя по-дурацки, это ты и сам не станешь отрицать…
— Ничего я не отрицаю… я только говорю, что это еще разобраться надо, почему человек ведет себя так, а не иначе. Со стороны-то оно все просто.
— Да, вообще-то конечно. Послушай, Сергей… а ты что — поссорился с ней? Вы ведь дружили осенью — ребята еще смеялись, что ты всегда ее провожал. Что у вас там такое получилось?
На этот раз Сергей почему-то не разозлился и не оборвал приятеля. Он молча, с угрюмым видом, допил стакан и поболтал оставшиеся на дне чаинки.
— Черт его знает, Володька, — медленно сказал он, глядя в стол. — Сам не знаю, что у нас получилось… может, я и дурака свалял, не знаю… а может, и прав был. Понимаешь… она мне такой казалась… что я на нее смотрел, как… ну, не знаю с чем это сравнить — ну, вроде вот как мамаша моя на икону смотрит. Верил, понимаешь, что в ней вот ни на столечко никакого изъяна быть не должно… а она, наверное, просто человек, как и все… с хорошим, с плохим. Скажи вот, Володька, за что она тебе не нравится? Ведь не нравится ж, говоришь?
— Потрясающе не нравится, — кивнул Володя. — У меня к ней просто антипатия. Какая-то она длинная, нескладная… Знаешь, жеребята такие бывают. Я летом в колхозе видел — дурацкий вид, ноги длинные…
— Ну ладно, при чем тут ноги, — отмахнулся Сергей. — А по-настоящему чем она тебе не нравится?
Володя добросовестно подумал.
— Манерой говорить, голосом, — сказал он наконец. — Невероятно противный голос — картавый какой-то, и все скороговоркой. Да, это, пожалуй, главное.
— И дурак же ты, — с внезапным облегчением вздохнул Сергей. — Ты вот и есть жеребенок, самый форменный. Я тебя про ее характер спрашиваю, а он плетет про ноги да про голос! Характер тебе ее нравится или нет?
— Характер? Ну, характер у нее, кажется, ничего. Но ведь для девушки характер не важен, — Володька пожал плечами с бывалым видом. — Важна внешность, манера держаться и так далее.
— Ишь ты, какой мудрец, — прищурился Сергей. — Хорошую ты себе жинку выберешь, можно заранее поздравить.
— Дурак я, что ли, чтобы жениться, — важно сказал Володя. — Я за свободную любовь, если хочешь знать.
— А Земцева про это знает?
— Не думаю, вряд ли. — Володя смутился. — Мы как-то с ней на эту тему не говорили…
— А ты поговори. Может, схлопочешь по уху, тебе это не помешает. Так ты, выходит, за свободную любовь, вот оно что. А комсомольская твоя совесть против этого не протестует?
— Понимаешь, это вообще очень сложный вопрос, потрясающе сложный. Можешь мне верить на все сто — я, конечно, убежденный комсомолец и все такое, но меня все время тянет к анархии…
— К анархии? — изумленно сказал Сергей. — Вот те раз! Ты что ж это, товарищ Глушко? По Махно соскучился?
— Брось ты, я с тобой серьезно говорю. Я не про такую анархию — что ты, сам не понимаешь? Я говорю об анархии социалистической. Ну, в общем, чтобы за основу взять наше, только немного разбавить анархией.
— А ты потрепись, потрепись побольше. Тебя так разбавят, что мама родная не узнает. Знаешь, мне с тобой даже говорить об этом неохота, все равно ничего умного не скажешь… тоже, анархист нашелся. А что эта Земцева из себя представляет? Толковая дивчина?
— Еще бы! Знаешь, она кажется старше своих лет. Почему бы это, как ты думаешь?
— Вы что с ней, одногодки? Девчата ж вообще раньше умнеют, Володька, это факт.
— Пожалуй, верно, — задумчиво сказал Володя. — Тебе-то хорошо, Николаева моложе тебя на два года…
— А что мне с того… моложе она или старше. — Сергей опять закурил и нервным движением погасил спичку, махнув ею в воздухе. — Все равно это дело конченое, чего там…
— Ничего оно не кончено, — сказал Володя. — Вот увидишь, она тебя еще возьмет на абордаж. Я это не в плохом смысле говорю, сам понимаешь. Я вот сейчас смотрю на тебя и вижу, что непременно возьмет. Могу спорить.
Сергей пожал плечами:
— Да спорь, мне-то что. Я-то знаю, что говорю, мне уж это виднее… ну ладно, довольно об этом. На Западе там какие новости? Я давно не читал.
— А ничего. Разведывательные действия патрулей. Интересно, долго они будут так стоять… как ты думаешь, кто начнет наступление — немцы или французы?
— Кто их знает… Потенциал у союзников, конечно, больше, но немцы вообще действуют более активно…
— Слушай, Сергей, а ведь в Финляндии мы уже два с половиной месяца воюем, а?
— Ну так что?
— Да ничего. Просто как-то странно — страна такая маленькая…
— Маленькая, — хмуро сказал Сергей. — У них там оборона знаешь какая! На линии Маннергейма доты — как на Мажино… те же инженеры строили, что ты хочешь. Да и вообще это одно только название, что Финляндия… А на самом деле мы разве с одними финнами воюем? Слыхал вон, как поется — «белые финны, английские мины», — так оно и есть на самом деле. Разве Финляндия сама решилась бы на такую войну, шутишь! А потом учти, что дерутся они здорово — даже девчата у них на фронте. Ясно, у них там пропаганда тоже работает — будь спокоен, небось говорят своим, что вот, мол, на нас Советский Союз напал, хочет, дескать, захватить. А народ и верит.
— Интересно, разобьют их до весны?..
— Разобьют, факт. Во Дворце пионеров недавно была лекция — один выступал, говорил, что…
— Черт возьми! — всполошился вдруг Глушко. — Подожди, я и забыл совсем… Ты там знаешь завлаба энергетической, черный такой одессит?
— Ну, знаю. А что?
— Он же мне записку для тебя передавал, вот черт — совсем из башки вылетело… куда я ее сунул?
Вскочив, он бросился к своему столу и принялся перерывать книги, бормоча что-то себе под нос.
— Потрох ты, — укоризненно сказал Сергей, подойдя к нему, — черт-те что у тебя в голове делается. Да и на столе не лучше, такой же ералаш. Куда это годится, рабочее место держать в таком виде…
— Это все Олег, холера… а, вот она!
Записка была составлена в знакомом Сергею телеграфном стиле:
«Дорогой Сережка! Чего не заходишь, подозреваю что у тебя не осталось совести. Заходи немедленно есть халтура. Жму пять заходи Поп».
— Когда это он передал? — спросил Сергей, пряча записку.
— Кажется… во вторник.
— Небось в позапрошлый?
— Нет-нет, в этот вторник, что ты. А что, здорово спешное что-нибудь?
— Да нет, так просто…
— Ну, тогда ничего. — Володя раскопал еще одну груду, извлек из-под книг шахматную доску и лихо щелкнул по ней костяшками пальцев. — Ты как насчет того, чтобы сразиться?
Обнадеживающая записка вернула Сергею хорошее настроение — во всяком случае, впереди показался хоть какой-то просвет.
— Давай-давай, — весело сказал он, придвигая стул. — Мы ведь с тобой еще ни разу не играли, а? Погоди, я тебя разделаю под красное дерево… ладно уж, давай левую. А, видишь?
Глушко начал расставлять фигуры.
— Что «видишь»? Я тебя и черными побью, не бойся… Ох, ты не слышал, что твоя Николаева натворила на школьном турнире во время этих каникул? Слушай, это что-то потрясающее! Она после кросса взяла и записалась на участие в турнире… ну, все думали, что она и в самом деле играет, еще удивлялись — единственная девчонка, — а она ходит нос задравши. Ну ладно. Первую партию она проиграла в самом дебюте, но ничего. Я ее в тот день встретил, она говорит: «Ничего, вы все еще обо мне услышите!» А вторую партию она села играть с Димкой Осадчим из девятого «Б» — а он же категорник, сам знаешь, — так он ее как прижал, а она тогда взяла и говорит вдруг: «Ой, Дима, смотри, кто пришел»; он оглянулся, а она украла у него ладью и поставила своего ферзя…
— Иди ты! — засмеялся Сергей.
— У кого хочешь спроси! Скандал вышел классический. Димка орет: «Откуда здесь ферзь, только что ладья стояла!» А она вопит, что никакой ладьи тут никогда и не было. Представляешь? Ну давай, тебе начинать…
4
Во Дворце пионеров все было по-прежнему: те же грудастые кариатиды в подъезде, тот же обшитый панелями вестибюль с высокими резными дверьми — в библиотеку и в зрительный зал; черная классная доска с пришпиленными объявлениями и расписаниями кружковых занятий, волосатые пальмы в кадках, истертая красная дорожка на лестнице на второй этаж… все как в прошлом году, никакой перемены.
Наверху, в холодном коридоре ДТС, Сергея встретил знакомый волнующий запах эмалита и грушевой эссенции. Перед дверью с синей стеклянной табличкой «Энергетическая лаборатория» он остановился. Из-за двери несся высокий напряженный вой механизма, запущенного на большие обороты. «Что-то испытывают», — подумал Сергей. Ему вдруг захотелось оттянуть разговор с Попандопуло. Повинуясь этому необъяснимому, но настойчивому желанию, он медленно прошел дальше, мимо дверей с такими же синими табличками.
Дойдя до окна в конце коридора, он повернулся и еще медленнее пошел назад. Холодно поблескивали таблички, за закрытыми дверьми слышались приглушенные разговоры и разнообразные звуки работы — размеренный скрип напильника, постукиванье, визг ножовки. На третьем этаже, где помещались художественные кружки, медленно играли на рояле и женский голос резко командовал нараспев: «Ра-аз, и два-а, и три-и, че-ты-ре…»
Сергей усмехнулся. Еще три года назад он с такими же отчаянными дружками любил пробраться потихоньку на третий этаж и, подкравшись к двери балетного класса, распахнуть ее неожиданным ударом, заорать пострашнее — и пуститься наутек, топая как можно громче. Вслед несся визг девчонок, ради которого и затевалась вся экспедиция.
В то время он еще не интересовался ни физикой, ни математикой, ни вообще чем-нибудь из того, о чем можно было услышать в классе. Его интересовали только приключения и подвиги, и кружок героев его детства был небольшим, но избранным: Чапаев, Шерлок Холмс, капитан Немо, Чкалов и Человек-невидимка. Позже к ним присоединился еще и Тарас Бульба.
Из всех кружков, существовавших тогда во дворце, Сережкино внимание привлекали только два: балетный — по уже указанной причине и юных натуралистов — потому что там жил в аквариуме роскошный тритон, которого худенький паренек в очках вечно кормил какими-то крошками, взвешивая их на аптечных весах. Полюбовавшись на тритона и попутно совершив очередную вылазку к голоногим девчонкам, Сережка забирался в читальный зал и просиживал там часами.
В «Пионерской правде» печатали тогда из номера в номер «Гиперболоид инженера Гарина» — увлекательнейший роман, который читался с трепетом и потом эпизод за эпизодом пересказывался приятелям из соседних дворов: «…только он поджег, а тут этот Утиный Нос в окно лезет, с финкой в зубах. Ну, он, конечно, сразу за аппарат — и ка-ак урежет его лучом, тот так и развалился напополам…»
В ежемесячниках «Пионер» или «Костер» тоже было много интересного. Там можно было прочитать о Ютландском бое, или о том, как римские рабы восставали против своих буржуев — патрициев, или как молодежь за границей борется с фашистами, — рассказы об этом нравились Сережке больше всего другого, и его мечтой тогда было попасть в Испанию, в Интернациональную бригаду…
Вернувшись к окну в конце коридора, Сергей подышал на заиндевелое стекло и протер рукавом круглую лунку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72