Как он только не поносил меня… И двустволка! И извращенка! И блядь! А я твердила только одно — я люблю тебя! Вот тут он и озверел… Не знаю, вино ли на него так подействовала, или моя обнаженная грудь, но он ринулся ко мне и с каким-то животным урчанием вцепился зубами в мой сосок. Потом повалил на пол. Ах любишь? — шипел он, расстегивая ширинку. Ах любишь! Тогда получи! Я испугалась! Конечно, я хотела бы заняться с ним любовью, я только и мечтала об этом последнюю неделю… но то, что он хотел со мной проделать сейчас… это была не любовь… Я попыталась отстраниться, потом увернуться, потом защититься, но… Он был очень силен, к тому же похоть и вино утроили его силы… Я заплакала, взмолилась, чтобы он меня отпустил… Я отдамся тебе и так, шептала я, только не делай мне больно, ведь я девственница… Но так ему было не интересно. Так ему отдавались все. Все бабы санатория мечтали о его ширинке, а он мечтал причинить женщине боль, унизить, надругаться… Он сам был извращенцем. Садистом… Только скрытым… И вот в тридцать девять лет он понял это… Понял благодаря мне!
Послышались надрывные рыдания. Они просто раздирали мне сердце. В эту минуту я перестала ее ненавидеть, вместо ненависти в душе поселилась жалость. Бедная, бедная, женщина! Несчастный человек с исковерканной судьбой… Судя по Сонькиной грустной мордашке и увлажнившимся глазам она тоже расчувствовалась. Только Геркулесов, наслушавшийся за свой ментовско-адвокатский век душещипательных историй, был непробиваемо спокоен.
— Когда я поняла, что мольбы меня не спасут, я начала кричать. Я хотела позвать на помощь, но… Он ударил меня кулаком в кадык… Дыхание тут же перехватило, из глаз брызнули слезы, крик застрял в горле… Теперь я могла только хрипеть… Тогда он начал меня избивать. Ногами. Он пинал меня по почкам, животу, плечам, один раз даже заехал по лицу, с тех пор у меня этот шрам между бровей и сломанный нос… Потом он привязал мои руки к батарее, сняв с себя ремень, ведь ремень ему пока был без надобности, и начал главную экзекуцию … Он насиловал меня всю ночь! Во все места… И как бабу, и как мужика… Раз восемь на меня набрасывался… По истине, Вася Галич, был сильным мужчиной, не зря за ним бабы табуном бегали… За ночь я несколько раз теряла сознание, под утро же впала в какое-то коматозное состояние, ничего не чувствовала, ничего не слышала и не видела… Почти умерла. Я и думала, что уже умерла, оказалось просто отключилась… Очнулась я от храпа, это храпел мой мучитель — к утру он притомился и уснул. Не знаю, как мне удалось, но я смогла высвободить руки. Опять же не знаю как, умудрилась бесшумно выползти из номера… И знаете, что я сделала дальше? Я поползла к пожарной лестнице… Почему я не позвала на помощь? Ведь можно было доползти до фойе, где есть телефон, или до соседнего номера или, на худой конец, можно было спуститься на двенадцатый этаж, там есть лифт. Десять минут, и мне бы оказали первую помощь, а моего мучителя арестовали… Я не знаю, почему я не сделала этого, не знаю… Я потом долго об этом думала, когда лежала в больнице… Может, я побоялась позора? Многие женщины скрывают факт изнасилования, чтобы избежать пересудов. К тому же расследование не принесло бы мне ничего, кроме боли. Мало того, что мне бы постоянно приходилось вспоминать этот ужас, мне пришлось бы еще долго объяснять, почему я назвалась мужчиной… Это первая моя версия. Вторая меня пугала больше… Она сводилась к следующему… Черт, не могу даже выговорить… Короче говоря, я не хотела, чтобы Васю арестовали… Это потом, спустя несколько лет, когда я до конца осознала, что жизнь моя сломана, я захотела возмездия, а тогда… Я все еще его любила… Я искала оправдание его поступку. Списывала все на вино. Ведь он был сильно пьян тогда… А больше всего я винила себя… Боже, какая я была дура! — Она вновь зарыдала, но уже не так душераздирающе. И на сей раз быстро успокоилась, так что спустя минуту смогла возобновить рассказ. — Как я ползла по лестнице, не помню. Как оказалась на улице тоже. Я постоянно проваливалась в небытие, потом приходила в себя и вновь ползла. Таким образом я добралась до декоративной горы, она стоит на входе в дендрарий, красивая такая, сложенная из разноцветных камней. Там я и отрубилась… Меня нашли в девять утра садовники. Думали, я мертвая, оказалось, что дышу. Они тут же отнесли меня в лазарет. Обследование показало, что у меня сломаны ребра, нос, ключица, к тому же повреждена селезенка и одна почка. Меня срочно нужно было везти в городскую больницу, так как санаторские специалисты за меня не брались. Пока ждали транспорт, у меня остановилось сердце, и меня буквально вытащили с того света. К сожалению… Но еще две недели я была на грани, врачи даже глазам своим не верили, когда на утро обнаруживали меня живой… Селезенку мне удалили, как и матку… Пока я валялась в больнице, пока срастались мои кости и затягивались послеоперационные швы, оказалось, что у меня внематочная беременность… Из больницы меня выписали спустя три месяца, не то чтобы я до конца оправилась, просто мест в госпитале не хватало, а я, мало того, что лечилась не по прописке, еще и задарма…
Тут Юрий подошел к магнитофону, нажал на паузу и хмуро спросил:
— Остальной бред тоже будите слушать?
— Почему бред? — обиженно пробурчала Сонька. — Это исповедь изнасилованной женщины…
— Это показания преступницы, которая ищет себе оправдания…
— Какая разница: преступница она ли нет?
— Большая, — с нажимом проговорил Юра. — Насилуют многих, но только единицы за это мстят.
— Вот и зря! Глядишь меньше бы насиловали! — воинственно выкрикнула Сонька. — В старину насильникам гениталии отрезали. Живым! В Китае, что ли… Или в Индии, не помню уже… Так у них изнасилования были единичным явлением…
— Вот эта Евгения как раз так и поступила, — тихо проговорил Колюня.
— Как так? — испугалась я.
— Отрезала Галичу гениталии. Еще живому. Совершила ритуальное убийство. Она тоже читала про древний обычай…
— Ну, что скажите, Софья Юрьевна? — ехидно спросил Юрий. — По-прежнему будете ее защищать?
— Я ее не защищаю, — буркнула подружка. — Просто пытаюсь ее понять…
— Не пытайтесь, — отрезал он. — Она убийца. Преступница. И если убийство Галича, я, как человек, заметьте, как человек, а не как служитель закона, так вот его убийство, я еще могу как-то оправдать, то смерть Катерины, и покушение на Гульнару и вашу подружку ничто не оправдывает. Это уже не месть. Это безжалостное убийство!
— Но мы все же прослушаем ее исповедь до конца, ладно? — попросила Сонька.
— Хорошо, только, давайте пропустим середину повествования…
— Как пропустим?
— Очень просто — промотаем вперед. Поверьте, там нет ничего интересного. Сплошное нытье. Как она страдала, как не спала ночами, как жрала горстями антидепрессанты, и как хотела умереть… Бьет на жалость, короче…
— Почему же сразу бьет на жалость? — опять взвилась Сонька. — Она исповедуется, передает свои чувства…
— Что-то я не заметил, чтоб она так уж хотела умереть, — отпарировал Юра. — Вон как за жизнь цеплялась… С Лелей вашей до последнего дралась. Зачем, если жизнь не мила? Взяла бы и дала себя столкнуть. А то других с балкона покидала, а сама в кафе пивко дует, жизнью наслаждается… — Он нахмурился. — Короче, мотаю до того момента, как она встретила Галича. И чтобы избежать ненужных вопросов, поясню: в этот приезд она проделала тот же трюк, что и семь лет назад, то есть заляпала путевку кремом, теперь уже сознательно, и под личиной мужчины поселилась вместе с Павлом Аляскиным в соседнем с вашим полу-люксе. Ясно?
Мы молча кивнули, даже Сонька не стала вякать, и приготовились слушать дальше.
— Я встретила ЕГО случайно. Он шел по коридору в обнимку с какой-то белобрысой лохудрой. Он вообще был неравнодушен к блондинкам, даже крашеным… Я его сразу узнала. Он практически не изменился, только сильно поседел… И стал еще сексуальнее. Все чувства разом всколыхнулись во мне. И забытая любовь и запоздалая ненависть… Вот говорят, от люби до ненависти один шаг, а разве не бывает, что любовь и ненависть идут нога в ногу? Я любила его и ненавидела. Одновременно! Любоненависть, вот что я испытывала к нему! И так мне стало плохо, когда я это поняла… И совсем не выносимо, когда осознала, что он все забыл… Забыл! Это я страдаю, я умираю всякий раз, как вспоминаю ту ночь, это моя жизнь изломана, а он… Он живет, как и жил. Его не мучает совесть, не терзают воспоминания. Попереживал, наверное, пару дней, а когда, понял, что я смолчала, не выдала его, он выбросил меня из головы… Ведь в ту ночь, вернее утро, он сбежал из санатория. Проспался, наверное, и понял, что натворил… Тут же собрал манатки и к дежурному администратору. Наплел ей про стоны и плач, которые слышались из 666, сказал, что больше не хочет оставаться в этом адском санатории… Так и сбежал… А на утро горничная нашла 666 номер разгромленным, залитым кровью, моей кровью, и опять все списали на призраков. Конечно, кто ж еще мог проникнуть в запертый номер, если не приведения?
На этом месте повествование оборвалось.
— Почему она замолчала? — всполошилась Сонька.
— Кассета кончилась, — догадалась я, — надо ее перевернуть.
— Извините, девочки, дальше я вам прокрутить не могу, — развел руками Юра. — Запротоколированный допрос обвиняемого не подлежит огласке. Тайна следствия, сами понимаете…
— Но вы же только что… — я даже дар речи потеряла от разочарования. — Только что дали нам послушать… И не было никакой тайны…
— Я дал вам послушать ее болтовню, которая по существу, к делу не относиться… Нам до того преступления дела нет, преступник все равно уже в морге, замечу, без гениталий и пальцев… Мы позволили ей столько трепаться только затем, чтобы она не замкнулась, не ушла в несознанку… Эта кассета может пригодиться ее адвокату, но нам она без надобности. А вот следующая, на которой записан ее рассказ о том, как она убивала Галича, и тех двух женщин, это другое дело…
— А как она их убивала? — робко спросила я.
— Галича заманила на задний двор запиской, часть которой вы умудрились прочесть, и содержание которой мы, милиция, знаем только с ваших слов…
— Не отвлекайтесь, — строго сказала я. — Заманила запиской и…
— Когда он пришел, тюкнула камнем по голове, оттяпала причиндалы, потом перерезала горло, сбросила тело в яму, закопала. Все!
— А Катю?
— Скинула с балкона, вы же видели…
— Но зачем?
— Она увидела то, чего не должна была видеть. — Юра задумчиво поскрябал щетинистую щеку, не иначе решал, говорить или нет. На наше счастье, решил сказать. — Ганец спустя пару дней разрыла могилу Галича.
— Она еще и некрофилка! — ахнула я.
— Дело не в этом. Просто до нее на третьи сутки дошло, что записка, которую она Галичу прислала, и которая, по сути дела, была единственной против нее уликой, осталась у него в кармане. Надо было ее срочно изъять. Что она и сделала. За этим занятием ее застукала Катерина, которой в ту ночь (а Заяц-Ганец разрывала могилу на рассвете, считай, ночью) не спалось. Вы должны об этом знать, вы в тот вечер провожали ее в номер…
— Она увидела это с балкона?
— Да, — кивнул головой Юра. — Только с вашего балкона так хорошо просматривался задний двор…
— Я помню, — задумчиво протянула я, — как Катя рассказывал нам, что видела ночью что-то странное, да Сонь?
— Да. Мы разговаривали с Катей буквально за час до ее смерти.
— Поведение Жени ей показалось странным, но она все же не пошла в милицию… не понятно почему. Пошла бы, глядишь, осталась бы жива…
— Она вызвала Женю для разговора? — догадалась Сонька.
— Вот именно… За что и поплатилась. Заяц назначила ей встречу в удобное для себя время (двенадцать часов дня — идеальное время для убийства, в корпусе почти никого), пообещала все объяснить…
— Потом вывела Катю на балкон, заговорив ей зубы, и столкнула, — хмуро проговорила я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Послышались надрывные рыдания. Они просто раздирали мне сердце. В эту минуту я перестала ее ненавидеть, вместо ненависти в душе поселилась жалость. Бедная, бедная, женщина! Несчастный человек с исковерканной судьбой… Судя по Сонькиной грустной мордашке и увлажнившимся глазам она тоже расчувствовалась. Только Геркулесов, наслушавшийся за свой ментовско-адвокатский век душещипательных историй, был непробиваемо спокоен.
— Когда я поняла, что мольбы меня не спасут, я начала кричать. Я хотела позвать на помощь, но… Он ударил меня кулаком в кадык… Дыхание тут же перехватило, из глаз брызнули слезы, крик застрял в горле… Теперь я могла только хрипеть… Тогда он начал меня избивать. Ногами. Он пинал меня по почкам, животу, плечам, один раз даже заехал по лицу, с тех пор у меня этот шрам между бровей и сломанный нос… Потом он привязал мои руки к батарее, сняв с себя ремень, ведь ремень ему пока был без надобности, и начал главную экзекуцию … Он насиловал меня всю ночь! Во все места… И как бабу, и как мужика… Раз восемь на меня набрасывался… По истине, Вася Галич, был сильным мужчиной, не зря за ним бабы табуном бегали… За ночь я несколько раз теряла сознание, под утро же впала в какое-то коматозное состояние, ничего не чувствовала, ничего не слышала и не видела… Почти умерла. Я и думала, что уже умерла, оказалось просто отключилась… Очнулась я от храпа, это храпел мой мучитель — к утру он притомился и уснул. Не знаю, как мне удалось, но я смогла высвободить руки. Опять же не знаю как, умудрилась бесшумно выползти из номера… И знаете, что я сделала дальше? Я поползла к пожарной лестнице… Почему я не позвала на помощь? Ведь можно было доползти до фойе, где есть телефон, или до соседнего номера или, на худой конец, можно было спуститься на двенадцатый этаж, там есть лифт. Десять минут, и мне бы оказали первую помощь, а моего мучителя арестовали… Я не знаю, почему я не сделала этого, не знаю… Я потом долго об этом думала, когда лежала в больнице… Может, я побоялась позора? Многие женщины скрывают факт изнасилования, чтобы избежать пересудов. К тому же расследование не принесло бы мне ничего, кроме боли. Мало того, что мне бы постоянно приходилось вспоминать этот ужас, мне пришлось бы еще долго объяснять, почему я назвалась мужчиной… Это первая моя версия. Вторая меня пугала больше… Она сводилась к следующему… Черт, не могу даже выговорить… Короче говоря, я не хотела, чтобы Васю арестовали… Это потом, спустя несколько лет, когда я до конца осознала, что жизнь моя сломана, я захотела возмездия, а тогда… Я все еще его любила… Я искала оправдание его поступку. Списывала все на вино. Ведь он был сильно пьян тогда… А больше всего я винила себя… Боже, какая я была дура! — Она вновь зарыдала, но уже не так душераздирающе. И на сей раз быстро успокоилась, так что спустя минуту смогла возобновить рассказ. — Как я ползла по лестнице, не помню. Как оказалась на улице тоже. Я постоянно проваливалась в небытие, потом приходила в себя и вновь ползла. Таким образом я добралась до декоративной горы, она стоит на входе в дендрарий, красивая такая, сложенная из разноцветных камней. Там я и отрубилась… Меня нашли в девять утра садовники. Думали, я мертвая, оказалось, что дышу. Они тут же отнесли меня в лазарет. Обследование показало, что у меня сломаны ребра, нос, ключица, к тому же повреждена селезенка и одна почка. Меня срочно нужно было везти в городскую больницу, так как санаторские специалисты за меня не брались. Пока ждали транспорт, у меня остановилось сердце, и меня буквально вытащили с того света. К сожалению… Но еще две недели я была на грани, врачи даже глазам своим не верили, когда на утро обнаруживали меня живой… Селезенку мне удалили, как и матку… Пока я валялась в больнице, пока срастались мои кости и затягивались послеоперационные швы, оказалось, что у меня внематочная беременность… Из больницы меня выписали спустя три месяца, не то чтобы я до конца оправилась, просто мест в госпитале не хватало, а я, мало того, что лечилась не по прописке, еще и задарма…
Тут Юрий подошел к магнитофону, нажал на паузу и хмуро спросил:
— Остальной бред тоже будите слушать?
— Почему бред? — обиженно пробурчала Сонька. — Это исповедь изнасилованной женщины…
— Это показания преступницы, которая ищет себе оправдания…
— Какая разница: преступница она ли нет?
— Большая, — с нажимом проговорил Юра. — Насилуют многих, но только единицы за это мстят.
— Вот и зря! Глядишь меньше бы насиловали! — воинственно выкрикнула Сонька. — В старину насильникам гениталии отрезали. Живым! В Китае, что ли… Или в Индии, не помню уже… Так у них изнасилования были единичным явлением…
— Вот эта Евгения как раз так и поступила, — тихо проговорил Колюня.
— Как так? — испугалась я.
— Отрезала Галичу гениталии. Еще живому. Совершила ритуальное убийство. Она тоже читала про древний обычай…
— Ну, что скажите, Софья Юрьевна? — ехидно спросил Юрий. — По-прежнему будете ее защищать?
— Я ее не защищаю, — буркнула подружка. — Просто пытаюсь ее понять…
— Не пытайтесь, — отрезал он. — Она убийца. Преступница. И если убийство Галича, я, как человек, заметьте, как человек, а не как служитель закона, так вот его убийство, я еще могу как-то оправдать, то смерть Катерины, и покушение на Гульнару и вашу подружку ничто не оправдывает. Это уже не месть. Это безжалостное убийство!
— Но мы все же прослушаем ее исповедь до конца, ладно? — попросила Сонька.
— Хорошо, только, давайте пропустим середину повествования…
— Как пропустим?
— Очень просто — промотаем вперед. Поверьте, там нет ничего интересного. Сплошное нытье. Как она страдала, как не спала ночами, как жрала горстями антидепрессанты, и как хотела умереть… Бьет на жалость, короче…
— Почему же сразу бьет на жалость? — опять взвилась Сонька. — Она исповедуется, передает свои чувства…
— Что-то я не заметил, чтоб она так уж хотела умереть, — отпарировал Юра. — Вон как за жизнь цеплялась… С Лелей вашей до последнего дралась. Зачем, если жизнь не мила? Взяла бы и дала себя столкнуть. А то других с балкона покидала, а сама в кафе пивко дует, жизнью наслаждается… — Он нахмурился. — Короче, мотаю до того момента, как она встретила Галича. И чтобы избежать ненужных вопросов, поясню: в этот приезд она проделала тот же трюк, что и семь лет назад, то есть заляпала путевку кремом, теперь уже сознательно, и под личиной мужчины поселилась вместе с Павлом Аляскиным в соседнем с вашим полу-люксе. Ясно?
Мы молча кивнули, даже Сонька не стала вякать, и приготовились слушать дальше.
— Я встретила ЕГО случайно. Он шел по коридору в обнимку с какой-то белобрысой лохудрой. Он вообще был неравнодушен к блондинкам, даже крашеным… Я его сразу узнала. Он практически не изменился, только сильно поседел… И стал еще сексуальнее. Все чувства разом всколыхнулись во мне. И забытая любовь и запоздалая ненависть… Вот говорят, от люби до ненависти один шаг, а разве не бывает, что любовь и ненависть идут нога в ногу? Я любила его и ненавидела. Одновременно! Любоненависть, вот что я испытывала к нему! И так мне стало плохо, когда я это поняла… И совсем не выносимо, когда осознала, что он все забыл… Забыл! Это я страдаю, я умираю всякий раз, как вспоминаю ту ночь, это моя жизнь изломана, а он… Он живет, как и жил. Его не мучает совесть, не терзают воспоминания. Попереживал, наверное, пару дней, а когда, понял, что я смолчала, не выдала его, он выбросил меня из головы… Ведь в ту ночь, вернее утро, он сбежал из санатория. Проспался, наверное, и понял, что натворил… Тут же собрал манатки и к дежурному администратору. Наплел ей про стоны и плач, которые слышались из 666, сказал, что больше не хочет оставаться в этом адском санатории… Так и сбежал… А на утро горничная нашла 666 номер разгромленным, залитым кровью, моей кровью, и опять все списали на призраков. Конечно, кто ж еще мог проникнуть в запертый номер, если не приведения?
На этом месте повествование оборвалось.
— Почему она замолчала? — всполошилась Сонька.
— Кассета кончилась, — догадалась я, — надо ее перевернуть.
— Извините, девочки, дальше я вам прокрутить не могу, — развел руками Юра. — Запротоколированный допрос обвиняемого не подлежит огласке. Тайна следствия, сами понимаете…
— Но вы же только что… — я даже дар речи потеряла от разочарования. — Только что дали нам послушать… И не было никакой тайны…
— Я дал вам послушать ее болтовню, которая по существу, к делу не относиться… Нам до того преступления дела нет, преступник все равно уже в морге, замечу, без гениталий и пальцев… Мы позволили ей столько трепаться только затем, чтобы она не замкнулась, не ушла в несознанку… Эта кассета может пригодиться ее адвокату, но нам она без надобности. А вот следующая, на которой записан ее рассказ о том, как она убивала Галича, и тех двух женщин, это другое дело…
— А как она их убивала? — робко спросила я.
— Галича заманила на задний двор запиской, часть которой вы умудрились прочесть, и содержание которой мы, милиция, знаем только с ваших слов…
— Не отвлекайтесь, — строго сказала я. — Заманила запиской и…
— Когда он пришел, тюкнула камнем по голове, оттяпала причиндалы, потом перерезала горло, сбросила тело в яму, закопала. Все!
— А Катю?
— Скинула с балкона, вы же видели…
— Но зачем?
— Она увидела то, чего не должна была видеть. — Юра задумчиво поскрябал щетинистую щеку, не иначе решал, говорить или нет. На наше счастье, решил сказать. — Ганец спустя пару дней разрыла могилу Галича.
— Она еще и некрофилка! — ахнула я.
— Дело не в этом. Просто до нее на третьи сутки дошло, что записка, которую она Галичу прислала, и которая, по сути дела, была единственной против нее уликой, осталась у него в кармане. Надо было ее срочно изъять. Что она и сделала. За этим занятием ее застукала Катерина, которой в ту ночь (а Заяц-Ганец разрывала могилу на рассвете, считай, ночью) не спалось. Вы должны об этом знать, вы в тот вечер провожали ее в номер…
— Она увидела это с балкона?
— Да, — кивнул головой Юра. — Только с вашего балкона так хорошо просматривался задний двор…
— Я помню, — задумчиво протянула я, — как Катя рассказывал нам, что видела ночью что-то странное, да Сонь?
— Да. Мы разговаривали с Катей буквально за час до ее смерти.
— Поведение Жени ей показалось странным, но она все же не пошла в милицию… не понятно почему. Пошла бы, глядишь, осталась бы жива…
— Она вызвала Женю для разговора? — догадалась Сонька.
— Вот именно… За что и поплатилась. Заяц назначила ей встречу в удобное для себя время (двенадцать часов дня — идеальное время для убийства, в корпусе почти никого), пообещала все объяснить…
— Потом вывела Катю на балкон, заговорив ей зубы, и столкнула, — хмуро проговорила я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41