А? Вот уж действительно, мои страдания еще не кончены.
Глава XIII,
Что называется, скинуть пару годков
Десять часов вечера. Мы, генерал и я, сообразили небольшой славный закусон. Если вам скажут, что америкашки ничего не понимают в жратве, просто пожмите плечами. И все! Не знаю, соображает ли этот человек со звездами в военной стратегии, но могу вас заверить, в стратегии кулинарной – он один из первых. Хотите меню? Консоме из птицы. Ризотто из даров моря. Полярка с эстрагоном. Сыр. Охлажденные фрукты! Все это обильно полито рислингом (с ним не рискуешь объесться) и деревенской водкой, привезенной с его родины!
Чтобы показать этому организатору парадов, что я парень, с которым есть о чем поговорить, я повествую ему о своих главных расследованиях – включая те, что происходили в Америке, – и, увлекшись к концу застолья, я, естественно, добираюсь до анекдотов.
Я рассказываю ему историю о мсье, которого обманывала жена, потому что он занимался элефантиазом; о крестьянине, который воспользовался слабительным вместо поезда; и начинаю рассказ о перипатетичке, остановившей богослужение во время черной мессы в Новой Гвинее, когда происходит это.
Надо вам сказать, что, перед тем как сесть за стол с этой высокой особой, ее рост 1.80 без набоек, я проверил готовность полицейского кордона. Вокруг барака через каждые четыре метра стоит жандарм, вооруженный лампой электрической, свистком с трелью и пистолетом с запалом. На каждом углу специалисты установили по прожектору, готовому залить светом весь район при малейшей тревоге, и, как было предусмотрено Стариком, две полицейские машины одна за другой с небольшим перерывом прочесывали окрестности. Короче, сквозь такой заслон не смог бы проскользнуть и угорь, выкрашенный черной краской и смазанный вазелином.
И все же, повторяю вам, «это» происходит. Блеск, первый класс! Целая серия мощных взрывов.
Генерал обрывает смех, а я свою глупую болтовню. Мы одновременно встаем; смотрим друг на друга; бледнеем от изумления; потом с той неукротимой отвагой, которая сделала Францию страной Жанны д'Арк, а Америку – родиной Мадам.Женераль мотор, мы устремляемся наружу.
Эта мрачная драма освещает ночь в стиле Жионо, представьте, пламя гарцует на крыше. Итак, мертвец сдержал слово. В указанный час произошло покушение на жилище главнокомандующего атлантическими силами!
Полицейские суетятся с приставными лестницами и попавшими под руку огнетушителями в ожидании приезда пожарных. Я бросаюсь к аджюдану Повресе, который жестом и криком командует операцией.
– Что произошло?
– Я не знаю, мсье комиссар. Мы не заметили ничего необычного. Взрывы произошли неожиданно. Все было спокойно. Машина номер два с прожектором только что сделала оборот вокруг особняка...
– Они должны были «выстрелить» бомбами, – говорю, – чтобы забросить их с порядочного расстояния.
– Невозможно, мсье комиссар. Даже с помощью простой пращи они не смогли бы сделать это, посмотрите, перед горящим фасадом деревья образуют густую завесу...
– На деревьях никого? Предположите, что кто-нибудь спрятался там утром, например, и провел весь день?
– Нет, мсье комиссар, я предусмотрел такую возможность, и мои люди облазили до самого верха каждую липу...
– То есть, – ворчу я, – настоящая загадка?
– Я бы назвал так, мсье комиссар.
– Пришлите ко мне патрульных.
– Сейчас, мсье комиссар.
Он удаляется. С пожаром удается справиться. Появившимся наконец пожарным нет необходимости разворачивать шланги, чтобы залить потухающие угли. Ущерб ограничивается заменой части крыши и побелкой стены.
Генерал вернулся в гостиную и закурил длинную, как бильярдный кий, сигарету. Он задумчив и озабочен. Я украдкой смотрю на него, как карманный воришка, спрашивая себя, что он может думать о своей французской полиции генерально (это как раз то слово) и о комиссаре Сан-Антонио в частности.
И тут объявляются два полицейских из мигалки.
– Кажется, в момент взрыва вы как раз только что объехали вокруг особняка?
– Да, мсье комиссар.
– И вы не заметили ничего необычного? Запоздавшего прохожего, странные звуки?
– Абсолютно ничего! – подтверждает один из полицейских пылким жестом отрицания и акцентом из Саоны-и-Лауры! – Я пользовался мобильным прожектором моего авто (тоже, кстати, мобиль), у которого широкий радиус действия. Все вокруг было очень спокойно. Я даже сказал напарнику Амбалуа, он не даст соврать: «Амбалуа, эта ночь напоминает мне ночь моей свадьбы».
Я рассматриваю Амбалуа. Это представитель полицейской элиты: пустой взгляд, мощные плечи, гнойничковый лишай и алюминиевая бляха за будущее-прошедшее и ближайшее-последнее.
– Если бы кто-нибудь притаился, например, в кювете, – предполагаю я, – он бы мог ускользнуть от вашего внимания и, как только вы проехали, мог бы метнуть зажигательные гранаты в дом.
– Да нет же, – говорит Амбалуа, – вокруг нет никаких канав, потом там стена... И потом деревья... И потом... И потом е-к-л-м-н!.. Я больше не знаю, как выразиться.
– Не пролетал ли здесь самолет в ту минуту, когда
– Нет!
Оба сыщика думают про себя, что я начитался книжек Тентена и у меня поехал чердак. Действительно, я нигде не видел, чтобы самолет бросал маленькие смешные бомбочки среди ночи на какой-нибудь особнячок. Я сказал это, чтобы поговорить, мы ведь просто болтаем, не так ли?
– Очень хорошо, спасибо!
Они щелкают каблуками, подносят свои аппараты для ловли шпаны и исчезают. Генерал растворяется за пеленой голубого, очень душистого дыма. Эти перекладины от стула – настоящий табак, он привез их прямиком из Ла Хаваны.
– Вы выглядите очень много растерянным, dear? – замечает он.
– Признайтесь, что это сбивает с толку. Вы видели меры предосторожности, которые были приняты? Это покушение в самом деле необъяснимо, и я спрашиваю себя, может, мы стали жертвами нового изобретения?..
– Новые изобретения немного разрушительнее, – заверяет Бигбосс, который немного разбирается (немного trust, потому что он америкашка) в этом предмете.
Он прав.
– Я очень сожалею, мой генерал. И хочу просить у вас разрешения удалиться. Разумеется, мои люди останутся здесь.
– О! В этом нет необходимости! – иронизирует высший чин.
Я сыт по горло! Мы заканчиваем шейк-хендом, и я откланиваюсь, как продавец подержанных машин, которому подсунули каракатицу под видом последней модели Кадиллака.
Я звоню, чтобы сообщить о своем провале Старику. Пока он еще не успел проявить свои чувства, я предупреждаю, что с меня хватит и я готов на десять лет вернуться в группу отборных грудничков. Именно он поддерживает меня, вместо того чтобы накрахмалить хохотальник.
– Сан-Антонио, когда человек обладает вашими достоинствами, таким блестящим прошлым и еще более блестящим будущим, он не имеет права признавать себя побежденным.
Я кладу трубку, в ушах как будто застряли звуки Марсельезы.
На следующее утро, когда я появляюсь в конторе, то застаю Пино, оживленно беседующего с худым и длинным типом, который, должно быть, хранит свои ночные рубашки в чехлах от зонтиков.
Мой доблестный коллега представляет.
– Мсье Скальпель, помощник доктора Гнилюша из Института!
Черт! Академик шлет мне курьеров, хотя до моего юбилея еще далеко.
Но худой рассеивает это недоразумение, добавляя:
–...из судебно-медицинского института. Я протягиваю ему руку, и, к моему великому изумлению, он сжимает ее, не вскрывая.
– По какому поводу? – спрашиваю я. Он черпает из кармана толстый конверт.
– Доктор Гнилюш произвел вскрытие мужчины, которого вы прислали вчера...
– Кайюка! – говорит Пино.
– Но, – говорю я удивленно, – я не просил делать вскрытие!
– Ах! – бормочет Скальпель. – Доктор подумал... Как бы то ни было, он обнаружил, что смерть произошла от всасывания цианистого соединения...
– Спасибо за открытие, – скриплю я, полный горечи.
– Он также обнаружил в желудке покойника вот это! И небрежно похлопывает по конверту.
– Что это такое?
– Листок бумаги...
– Листок бумаги, в желудке?..
– Он проглотил его примерно за час до смерти. Желудочный сок уже начал...
Я уже не слушаю. Нервно вспарываю конверт. В целлофановом пакетике я нахожу маленький прямоугольник зеленоватой бумаги, который судмедэксперт постарался развернуть. Печатные буквы различаются еще так же, как и другие, написанные от руки, но сам текст неразборчив.
Я протягиваю документ Пино.
– Отнеси это в лабораторию, пусть они срочно расшифруют.
– Я вам больше не нужен? – спрашивает Скальпель.
– Нет. Поблагодарите доктора от моего имени, его почин, возможно, позволит нам покончить с очень запутанным делом.
После того как нитевидный ушел, я делаю несколько гимнастических упражнений. Честное слово, я чувствую себя помолодевшим лет на десять!
Глава XIV,
Что называется, поймать ветер в крылья парусов
– Знаешь, кого ты мне напоминаешь? – говорит Пино, наблюдая, как я хожу взад-вперед, сложив руки за спиной, в передней лаборатории.
– Нет.
– Молодого папашу, который ждет в коридоре роддома, кто же у него родится.
Я даю ему такую отповедь, которая, несмотря на свою мягкость, заставляет его моргать глазами.
– Что-то в этом роде. Я спрашиваю себя, это будет мальчик или девочка? Пино! Какой скверной работенкой мы занимаемся, а?
– Ты считаешь? – лепечет он.
– Ну, давай посмотрим. Мы портим себе кровь из-за вещей, которые нас не касаются. Мы проводим ночи под открытым небом, получаем плюхи – и без сахарной пудры! – а иногда и пулю в шкуру, не имея даже надежды заработать на три франка больше просто потому, что это так!
Он дергает кончик уса, потом сковыривает чешуйки, засохшие в уголках глаз.
– Что ты хочешь, Сан-А, это как раз то, что называют призванием. Кто-то становится кюре или врачом, а кто-то военным или депутатом... Это жизнь!
– Она отвратительна! – брюзжу я. – Бывают дни, понимаешь, старик, когда даже дети не умиляют меня. Я вижу их позже, как будто смотрю через очки, которые позволяют заглянуть в их будущее. Эти белобрысые сорванцы хохочут, носятся в коротких штанишках, играют в классики или в космонавтов, а я их вижу такими, какими они станут в сорок лет, с брюхом и обрюзгшим лицом, ревматизмами и предписанным режимом, с мыслями от зарплаты до зарплаты и мерзким взглядом, который оставляет след, похожий на слизь улитки.
– Видно, что ты плохо спал, – утверждает Пино. – Твои нервы на пределе, мой мальчик!
– Ты что, думаешь, это от нервов?!
– Или желчь! Мы даже не можем себе представить, какое место в нашем существовании занимает печеночная желчь. Уж я-то знаю, послушай меня. Мой организм не терпит сардин в масле, алгебраик я, как теперь говорят...
– Аллергик!
– Если хочешь, ну вот, когда я имею несчастье их поесть, на следующий день так страдаю, что мне хочется избавиться от самого себя!
– Тогда зачем ты их ешь?
– Чтобы проверить, – проникновенно объясняет Пинюш. – Чтобы проверить, продолжается ли моя алжирия. Мне все время кажется, что она должна пройти... И каждый раз вижу, нет, она не прошла. Тоска! Любопытно, да?
Появление рыжего избавляет меня от необходимости выслушивать эту кулинарно-сардино-масляную философию.
Рыжий ухмыляется. Его веснушки сверкают, как велосипедные отражатели.
– Вы знаете, что это была за бумаженция? – вопит он голосом глухопера.
– Нет! – реву я.
– Ладно, раз вы знаете, то скажите! – обиженно говорит он.
Я прижимаю губы к отверстию его микрофона и кричу так громко, как только позволяют мои голосовые связки:
– Я говорю, что ничего об этом не знаю, долб...!
– Это не доллар, – говорит он. – Это квитанция камеры хранения.
Он добавляет:
– Камера хранения вокзала Сен-Лазар, номер восемьсот восемьдесят семь, я не смог восстановить только дату, потому что не хватает кусочка.
Он собирается продолжать, но я уже зацепил крыло крестного Пино и тащу его к лифту, заталкиваю в клеть, влезаю сам, закрываю дверь и, глядя в глаза Преподобного, произношу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Глава XIII,
Что называется, скинуть пару годков
Десять часов вечера. Мы, генерал и я, сообразили небольшой славный закусон. Если вам скажут, что америкашки ничего не понимают в жратве, просто пожмите плечами. И все! Не знаю, соображает ли этот человек со звездами в военной стратегии, но могу вас заверить, в стратегии кулинарной – он один из первых. Хотите меню? Консоме из птицы. Ризотто из даров моря. Полярка с эстрагоном. Сыр. Охлажденные фрукты! Все это обильно полито рислингом (с ним не рискуешь объесться) и деревенской водкой, привезенной с его родины!
Чтобы показать этому организатору парадов, что я парень, с которым есть о чем поговорить, я повествую ему о своих главных расследованиях – включая те, что происходили в Америке, – и, увлекшись к концу застолья, я, естественно, добираюсь до анекдотов.
Я рассказываю ему историю о мсье, которого обманывала жена, потому что он занимался элефантиазом; о крестьянине, который воспользовался слабительным вместо поезда; и начинаю рассказ о перипатетичке, остановившей богослужение во время черной мессы в Новой Гвинее, когда происходит это.
Надо вам сказать, что, перед тем как сесть за стол с этой высокой особой, ее рост 1.80 без набоек, я проверил готовность полицейского кордона. Вокруг барака через каждые четыре метра стоит жандарм, вооруженный лампой электрической, свистком с трелью и пистолетом с запалом. На каждом углу специалисты установили по прожектору, готовому залить светом весь район при малейшей тревоге, и, как было предусмотрено Стариком, две полицейские машины одна за другой с небольшим перерывом прочесывали окрестности. Короче, сквозь такой заслон не смог бы проскользнуть и угорь, выкрашенный черной краской и смазанный вазелином.
И все же, повторяю вам, «это» происходит. Блеск, первый класс! Целая серия мощных взрывов.
Генерал обрывает смех, а я свою глупую болтовню. Мы одновременно встаем; смотрим друг на друга; бледнеем от изумления; потом с той неукротимой отвагой, которая сделала Францию страной Жанны д'Арк, а Америку – родиной Мадам.Женераль мотор, мы устремляемся наружу.
Эта мрачная драма освещает ночь в стиле Жионо, представьте, пламя гарцует на крыше. Итак, мертвец сдержал слово. В указанный час произошло покушение на жилище главнокомандующего атлантическими силами!
Полицейские суетятся с приставными лестницами и попавшими под руку огнетушителями в ожидании приезда пожарных. Я бросаюсь к аджюдану Повресе, который жестом и криком командует операцией.
– Что произошло?
– Я не знаю, мсье комиссар. Мы не заметили ничего необычного. Взрывы произошли неожиданно. Все было спокойно. Машина номер два с прожектором только что сделала оборот вокруг особняка...
– Они должны были «выстрелить» бомбами, – говорю, – чтобы забросить их с порядочного расстояния.
– Невозможно, мсье комиссар. Даже с помощью простой пращи они не смогли бы сделать это, посмотрите, перед горящим фасадом деревья образуют густую завесу...
– На деревьях никого? Предположите, что кто-нибудь спрятался там утром, например, и провел весь день?
– Нет, мсье комиссар, я предусмотрел такую возможность, и мои люди облазили до самого верха каждую липу...
– То есть, – ворчу я, – настоящая загадка?
– Я бы назвал так, мсье комиссар.
– Пришлите ко мне патрульных.
– Сейчас, мсье комиссар.
Он удаляется. С пожаром удается справиться. Появившимся наконец пожарным нет необходимости разворачивать шланги, чтобы залить потухающие угли. Ущерб ограничивается заменой части крыши и побелкой стены.
Генерал вернулся в гостиную и закурил длинную, как бильярдный кий, сигарету. Он задумчив и озабочен. Я украдкой смотрю на него, как карманный воришка, спрашивая себя, что он может думать о своей французской полиции генерально (это как раз то слово) и о комиссаре Сан-Антонио в частности.
И тут объявляются два полицейских из мигалки.
– Кажется, в момент взрыва вы как раз только что объехали вокруг особняка?
– Да, мсье комиссар.
– И вы не заметили ничего необычного? Запоздавшего прохожего, странные звуки?
– Абсолютно ничего! – подтверждает один из полицейских пылким жестом отрицания и акцентом из Саоны-и-Лауры! – Я пользовался мобильным прожектором моего авто (тоже, кстати, мобиль), у которого широкий радиус действия. Все вокруг было очень спокойно. Я даже сказал напарнику Амбалуа, он не даст соврать: «Амбалуа, эта ночь напоминает мне ночь моей свадьбы».
Я рассматриваю Амбалуа. Это представитель полицейской элиты: пустой взгляд, мощные плечи, гнойничковый лишай и алюминиевая бляха за будущее-прошедшее и ближайшее-последнее.
– Если бы кто-нибудь притаился, например, в кювете, – предполагаю я, – он бы мог ускользнуть от вашего внимания и, как только вы проехали, мог бы метнуть зажигательные гранаты в дом.
– Да нет же, – говорит Амбалуа, – вокруг нет никаких канав, потом там стена... И потом деревья... И потом... И потом е-к-л-м-н!.. Я больше не знаю, как выразиться.
– Не пролетал ли здесь самолет в ту минуту, когда
– Нет!
Оба сыщика думают про себя, что я начитался книжек Тентена и у меня поехал чердак. Действительно, я нигде не видел, чтобы самолет бросал маленькие смешные бомбочки среди ночи на какой-нибудь особнячок. Я сказал это, чтобы поговорить, мы ведь просто болтаем, не так ли?
– Очень хорошо, спасибо!
Они щелкают каблуками, подносят свои аппараты для ловли шпаны и исчезают. Генерал растворяется за пеленой голубого, очень душистого дыма. Эти перекладины от стула – настоящий табак, он привез их прямиком из Ла Хаваны.
– Вы выглядите очень много растерянным, dear? – замечает он.
– Признайтесь, что это сбивает с толку. Вы видели меры предосторожности, которые были приняты? Это покушение в самом деле необъяснимо, и я спрашиваю себя, может, мы стали жертвами нового изобретения?..
– Новые изобретения немного разрушительнее, – заверяет Бигбосс, который немного разбирается (немного trust, потому что он америкашка) в этом предмете.
Он прав.
– Я очень сожалею, мой генерал. И хочу просить у вас разрешения удалиться. Разумеется, мои люди останутся здесь.
– О! В этом нет необходимости! – иронизирует высший чин.
Я сыт по горло! Мы заканчиваем шейк-хендом, и я откланиваюсь, как продавец подержанных машин, которому подсунули каракатицу под видом последней модели Кадиллака.
Я звоню, чтобы сообщить о своем провале Старику. Пока он еще не успел проявить свои чувства, я предупреждаю, что с меня хватит и я готов на десять лет вернуться в группу отборных грудничков. Именно он поддерживает меня, вместо того чтобы накрахмалить хохотальник.
– Сан-Антонио, когда человек обладает вашими достоинствами, таким блестящим прошлым и еще более блестящим будущим, он не имеет права признавать себя побежденным.
Я кладу трубку, в ушах как будто застряли звуки Марсельезы.
На следующее утро, когда я появляюсь в конторе, то застаю Пино, оживленно беседующего с худым и длинным типом, который, должно быть, хранит свои ночные рубашки в чехлах от зонтиков.
Мой доблестный коллега представляет.
– Мсье Скальпель, помощник доктора Гнилюша из Института!
Черт! Академик шлет мне курьеров, хотя до моего юбилея еще далеко.
Но худой рассеивает это недоразумение, добавляя:
–...из судебно-медицинского института. Я протягиваю ему руку, и, к моему великому изумлению, он сжимает ее, не вскрывая.
– По какому поводу? – спрашиваю я. Он черпает из кармана толстый конверт.
– Доктор Гнилюш произвел вскрытие мужчины, которого вы прислали вчера...
– Кайюка! – говорит Пино.
– Но, – говорю я удивленно, – я не просил делать вскрытие!
– Ах! – бормочет Скальпель. – Доктор подумал... Как бы то ни было, он обнаружил, что смерть произошла от всасывания цианистого соединения...
– Спасибо за открытие, – скриплю я, полный горечи.
– Он также обнаружил в желудке покойника вот это! И небрежно похлопывает по конверту.
– Что это такое?
– Листок бумаги...
– Листок бумаги, в желудке?..
– Он проглотил его примерно за час до смерти. Желудочный сок уже начал...
Я уже не слушаю. Нервно вспарываю конверт. В целлофановом пакетике я нахожу маленький прямоугольник зеленоватой бумаги, который судмедэксперт постарался развернуть. Печатные буквы различаются еще так же, как и другие, написанные от руки, но сам текст неразборчив.
Я протягиваю документ Пино.
– Отнеси это в лабораторию, пусть они срочно расшифруют.
– Я вам больше не нужен? – спрашивает Скальпель.
– Нет. Поблагодарите доктора от моего имени, его почин, возможно, позволит нам покончить с очень запутанным делом.
После того как нитевидный ушел, я делаю несколько гимнастических упражнений. Честное слово, я чувствую себя помолодевшим лет на десять!
Глава XIV,
Что называется, поймать ветер в крылья парусов
– Знаешь, кого ты мне напоминаешь? – говорит Пино, наблюдая, как я хожу взад-вперед, сложив руки за спиной, в передней лаборатории.
– Нет.
– Молодого папашу, который ждет в коридоре роддома, кто же у него родится.
Я даю ему такую отповедь, которая, несмотря на свою мягкость, заставляет его моргать глазами.
– Что-то в этом роде. Я спрашиваю себя, это будет мальчик или девочка? Пино! Какой скверной работенкой мы занимаемся, а?
– Ты считаешь? – лепечет он.
– Ну, давай посмотрим. Мы портим себе кровь из-за вещей, которые нас не касаются. Мы проводим ночи под открытым небом, получаем плюхи – и без сахарной пудры! – а иногда и пулю в шкуру, не имея даже надежды заработать на три франка больше просто потому, что это так!
Он дергает кончик уса, потом сковыривает чешуйки, засохшие в уголках глаз.
– Что ты хочешь, Сан-А, это как раз то, что называют призванием. Кто-то становится кюре или врачом, а кто-то военным или депутатом... Это жизнь!
– Она отвратительна! – брюзжу я. – Бывают дни, понимаешь, старик, когда даже дети не умиляют меня. Я вижу их позже, как будто смотрю через очки, которые позволяют заглянуть в их будущее. Эти белобрысые сорванцы хохочут, носятся в коротких штанишках, играют в классики или в космонавтов, а я их вижу такими, какими они станут в сорок лет, с брюхом и обрюзгшим лицом, ревматизмами и предписанным режимом, с мыслями от зарплаты до зарплаты и мерзким взглядом, который оставляет след, похожий на слизь улитки.
– Видно, что ты плохо спал, – утверждает Пино. – Твои нервы на пределе, мой мальчик!
– Ты что, думаешь, это от нервов?!
– Или желчь! Мы даже не можем себе представить, какое место в нашем существовании занимает печеночная желчь. Уж я-то знаю, послушай меня. Мой организм не терпит сардин в масле, алгебраик я, как теперь говорят...
– Аллергик!
– Если хочешь, ну вот, когда я имею несчастье их поесть, на следующий день так страдаю, что мне хочется избавиться от самого себя!
– Тогда зачем ты их ешь?
– Чтобы проверить, – проникновенно объясняет Пинюш. – Чтобы проверить, продолжается ли моя алжирия. Мне все время кажется, что она должна пройти... И каждый раз вижу, нет, она не прошла. Тоска! Любопытно, да?
Появление рыжего избавляет меня от необходимости выслушивать эту кулинарно-сардино-масляную философию.
Рыжий ухмыляется. Его веснушки сверкают, как велосипедные отражатели.
– Вы знаете, что это была за бумаженция? – вопит он голосом глухопера.
– Нет! – реву я.
– Ладно, раз вы знаете, то скажите! – обиженно говорит он.
Я прижимаю губы к отверстию его микрофона и кричу так громко, как только позволяют мои голосовые связки:
– Я говорю, что ничего об этом не знаю, долб...!
– Это не доллар, – говорит он. – Это квитанция камеры хранения.
Он добавляет:
– Камера хранения вокзала Сен-Лазар, номер восемьсот восемьдесят семь, я не смог восстановить только дату, потому что не хватает кусочка.
Он собирается продолжать, но я уже зацепил крыло крестного Пино и тащу его к лифту, заталкиваю в клеть, влезаю сам, закрываю дверь и, глядя в глаза Преподобного, произношу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19