— Когда? — глухо спросила я.
— Еще не знаю… — почти рассеянно сказал он. — Кое-что еще надо подчистить. Подобрать хвосты…
— Куда?
— И это покуда боюсь определить. Есть варианты… Берлога в Греции, кое-что в Испании… Может быть, что-то поближе, вроде Риги. Но это вряд ли!
— Надолго7
— Как выйдет. Как сложится…
— Что, к чертовой матери, сложится?! С чего все это?
— Меня должны убить, — очень просто сказал он. — Это же и ежу ясно. Разве ты еще не поняла?
— За что?
— «За что» — предполагает какую-то мою вину, — подумав, сказал он. — Сейчас «за что» почти что не убивают. Сейчас убивают за «потому что». Потому что просто — кому-то мешаю…
— Кому?
— А вот тут слишком много вариантов… — ухмыльнулся он. — Кузьма роет, но ничего толком не нарыл.
Кузьма? Ну да! Чичерюкин…
— Слушай! — умоляюще сказала я. — Ну, есть же главные менты! Прокуроры! Омоны всякие? Фээсбэ — или как они там называются! Они же должны… Ты же не пешка какая-нибудь!
— Вот именно… — вздохнул он. — Пешкам спокойнее… А насчет всего остального, Лизуха, здесь, как всегда, всего лишь вопрос цены! Кого — за бутылку водяры в подъезде трубой по кумполу, кого — за тихий счетец где-нибудь на Кипре… Отлежусь на дне, а там, глядишь, кое-что и прояснится. Мне еще сильно пожить хочется. И — персонально с тобой!
— Ни фига себе — жизнь! — заорала я. Вечером мы выехали в Ленинград. То есть в Санкт-Петербург. Я в Питере никогда не бывала, но дело было не в этом Я вцепилась в Сим-Сима всеми лапами и не отпускала его от себя ни на секунду, ни на шаг. Просто — сошла с ума.
И никак не могла забыть Гашиного идиотского гадания.
Туманский заводился от того, что я так раскисла, но я ничего с собой поделать не могла. Хотя для всех должна была делать вид, что ничего особенного у нас с ним не происходит.
Угрюмый Чичерюкин все сделал как надо. То есть нам на двоих с Туманским были взяты билеты в СВ на «Красную стрелу». В то же время публично были куплены и авиабилеты на последний рейс из Шереметьева. А в действительности мы выехали с территории под вечер на «мерсе», который вел Клецов. Чичерюкин ехал с нами, сидел впереди рядом с Петькой. И то и дело врубал рацию и переговаривался. Впереди нас на расстоянии с километр «подметал» трассу джип с охраной. Сзади шла чичерюкинская «Волга» с мужиками.
В дороге ничего не случилось.
И наутро мы были в Ленинграде. Город мне не понравился, какой-то плоский, серый и какой-то сонный после Москвы. Впрочем, мне бы и Рим в моем состоянии был бы до лампочки. Снег не шел, но мороз был каким-то мокрым, в воздухе сеялась серая пудра, по улицам, как по руслам рек, проползал блеклый туман. Невы, стоявшей подо льдом, видно не было, и даже скульптуры на крыше Зимнего дворца — не разглядеть.
Туманский все трепался про Ленинград его юности, вспоминал знаменитое кафе «Норд» и «американку» на Невском, где подавали стограммовки с какими-то особенными сардельками и где он просаживал свою стипендию.
Мы позавтракали в «Астории» втроем. Сим-Сим, Кузьма Михайлыч и я Клецов уехал на бензоколонку, заливать «мере» на обратную дорогу. Потому что ехать домой мы должны были в тот же вечер.
У Туманского были какие-то проблемы с таможней, но сначала мы поехали на Малую Охту, где был занюханный литейный заводик, каким-то боком входивший в систему Нины Викентьевны. Машины с охраной остались у ворот, «мере» пропустили на территорию, заваленную всяким железом, и мы пошли в один из цехов, там работала электропечь для плавки металлов, и какие-то работяги в брезентухах шуровали возле нее.
Местные трепещущие деляги в белых касках кружили вокруг Сим-Сима, чуть не виляли хвостами и всячески извинялись, что побеспокоили его. На полу в цеху лежала гора, выше головы, каких-то совершенно кретинских громадных кувалд без черенков. Кувалды даже по виду были сверхтяжелые, чистенькие, из какого-то серебристого металла.
Оказалось, что все дело именно в них, в этих кувалдах, каковых заводик наклепал множество тонн, но таможня их не пропускала на вывоз в Японию морем как готовые изделия для долженствующих кувалдить и ковать япошек. По-моему, ни один микадо кувалду в два пуда и поднять бы не смог. Дело было в металле, из которых эти штуки наклепали. Они были не из чугуна, стали или что там положено, а из сложного сплава, в который входил вольфрам, ванадий, никель и прочие редкости, и таможня резонно расценила попытку вывоза этих штук не как экспорт готового ширпотреба, а как контрабандную операцию по умыканию стратегического сырья.
Туманский психанул, но пообещал все уладить, и мы пошли в сопровождении местных шустриков к «мерсу». Он шел чуть впереди, раздраженно сопя, голой башкой вперед, как бычок, и вертел в руках белую инженерскую каску, не зная, куда ее деть.
Тут-то его и убили.
Застрелили моего Сим-Сима из армейской снайперской винтовки Драгунского.
С расстояния, как потом выяснилось, в восемьдесят метров.
С плоской крыши обшарпанной жилой пятиэтажки, стоявшей напротив заводских ворот, на другой стороне улицы. С крыши заводской двор был как на ладони.
Потом мне говорили, что там и нашли эту самую винтовку.
А кто стрелял — так никогда и не нашли.
Выстрелов было два — почти слитных. Одна пуля в грудь, вторая — главная — точно в переносицу. Даже очки не разбила.
Я выстрелов не слышала, хотя шла совсем рядом с Сим-Симом. Сначала мне показалось, что он просто споткнулся, но он начал падать на спину, запрокидывая голову. Пуля, пробив череп, вырвала ему затылок Я этого не поняла — видела, как над его головой вспыхнуло облачко красной пыли, которая попала мне в глаза и на лицо. Я механически стала обтирать лоб и глаза ладонью и только тут поняла, что это липко и что это кровь. Те самые мелкие застывшие в воске капельки, о которых мне совсем недавно говорила Гаша.
Больше из того дня я ничего никогда не могла вспомнить.
Одно я знаю совершенно точно: в эти секунды я перестала быть молодой. Доброй я перестала быть тоже в эти секунды.
КОНЦЫ И НАЧАЛА
Как-то через полгода после того дня я везла Гришуню из Москвы на своем новом желтом «фиатике» на территорию. У парня появились проблемы с зубами, они росли вкривь и вкось, как у Ирки, и ему ставили пластинки. Снова был июнь, было жарко и душно, задумавшись, я гнала экипаж по трассе в одиночку — охраны я не признавала. Не знаю почему, но на территорию я не свернула, а проехала к мосту в сторону города, свернула по берегу и добралась до затона. Того самого, откуда я когда-то уволокла моего Гришку.
Он, конечно, ничего не помнил, но в затоне ему понравилось — здесь было много громадных ржавых металлических игрушек «Достоевский» почти совсем притонул, нижние палубы залило водой, но на верхнюю еще можно было пробраться. Мы и пробрались, он занялся какими-то гайками и болтами, вывинчивая их из люка, а я села возле мостика, закурила и задумалась — выходило так, что той прежней Лизаветы, что взошла на эту палубу всего год назад, больше нету.
И многого такого, что случилось со мной даже недавно, тоже больше никогда не будет.
Ни Ирки Гороховой, которая весной отыскала меня, пыталась наезжать и у которой я совершенно спокойно и деловито купила Гришку за тридцать пять тысяч долларов.
Ни Петьки Клецова, которого я в последний раз видела в подвале нашего загородного строения, когда он сидел, привязанный к стулу, с разбитым вдребезги лицом, и Чичерюкин выбивал из него то, что, когда мы прибыли с Сим-Симом в Питер, именно Петро позвонил по какому-то телефону, номер которого ему дал наш добрейший и милый Кен. И, по всему судя, и первый случаи тоже был его работой.
Если бы не я, Кузьма Михайлович добил бы Клецова. Я тоже была не без греха и слишком заигралась с Петюней. Так что, в конце концов, его просто вышвырнули с территории, он все еще жив и, кажется, работает на бензоколонке на въезде в город.
Официальное расследование по поводу Сим-Сима вспыхнуло лишь на миг, и вскоре было пригашено чьей-то умелой рукой.
Похоже, за всем этим стоял лучший дружок Туманских — Кенжетаев Но ничего доказать я бы не смогла. Да мне бы и не дали, о чем меня и предупредил совершенно сникший Чичерюкин.
Единственное, что было для Кена совершенно неприятной неожиданностью, то, что все, на что он рассчитывал наложить лапу, законно и официально было уже моим. Все, что я смогла сделать, — предложить «саксаулу» (или аксакалу) убираться ко всем чертям, вышибла его из совета директоров и прочих структур, в чем мне поспособствовали наши главные офисники.
Я сменила на территории всех, кроме Цоя, Чичерюкина и Элги. И даже отказалась от услуг Димки-телохрана. Самое смешное, что после смерти Туманского я уже ничего и никого не боялась Сим-Сима мы похоронили на том же холме, что и его жену.
Иногда я думаю, что, если бы не они, меня бы не было. И до сих пор для меня еще остается много загадок насчет Нины Викентьевны, Сим-Сима и их вместе. Чего-то я до сих пор не понимаю, не могу разглядеть. Они были первыми, и в них была совершенно бешеная энергия и напор. Что сейчас, когда все более или менее устаканивается, кажется просто странным.
А я? Что ж я? Я живу. И это уже очень много. Если не все.
Элга Карловна все еще при мне, и иногда мы устраиваем бабскую пирушку и надираемся без свидетелей до отключки. Ей это надо, мне, бывает, тоже.
Наш с дедом дом я пока у Щеколдинихи не отыграла. Но все идет к тому, что я не просто его отыграю, но вышибу ее из города навсегда.
* * *
Теперь у меня мощная команда. Большая Монета. И имя.
Загородная резиденция, новая квартира в Москве и отдельно — для Арины с Гришунькой. И кажется, все идет как надо.
Тогда откуда это дикое ощущение бесприютности? Ожидание каких-то новых поворотов? И странное чувство, что я не просто потеряла себя, наглую и бесшабашную, и почти полная уверенность в том, что лучшее мое время было тогда, когда я не знала, что есть, где спать, куда идти. Моей крышей было небо, и я с полным основанием могла именовать себя — бывшая девица и бомжиха Лизавета Басаргина.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48